Бухта Скорби - Рейнолдс Элли - Страница 3

– Не могу поверить, что ты преодолела такой путь, – признается она. – А что, если бы меня здесь не оказалось?

Такая мысль приходила мне в голову.

– Я нашла бы гостиницу.

Между нами напряжение. Возможно, из-за того, что мы не виделись больше года, но по ощущениям мы не виделись дольше.

– Заходи, – приглашает Микки.

Я снимаю обувь перед тем, как зайти. Микки не живет в Японии с шести лет, но она переняла много японских привычек от своих родителей. Я бросаю вещи на пол и оглядываюсь. Деревянные половицы, мебель из магазина подержанных вещей. Ее жених дома? Надеюсь, что нет.

– Есть хочешь? – спрашивает Микки.

– М-м-м… Не знаю.

Она смеется.

– Мои внутренние часы сбились. Сколько сейчас времени?

Она смотрит на часы на руке.

– Почти семь.

– Серьезно? – Я напрягаю мозг. – В Англии сейчас восемь утра.

– Я готовлю никудзягу[5]. В гигантских количествах.

Я иду вслед за ней в кухню, где в воздухе висит насыщенный запах мяса, и понимаю, что на самом деле хочу есть. Кожа у меня стала липкой от пота. Окна открыты, дверь черного хода тоже, но ветерок, проникающий сквозь проволочную сетку для защиты от насекомых, такой же теплый, как воздух в комнате. Это не сквозняк! Вентилятор под потолком только гоняет жаркий воздух.

Микки обмахивает лицо, помешивая еду на плите. Теперь, после того как она справилась с шоком, кажется, что она рада меня видеть, но в случае с Микки ничего никогда нельзя сказать точно. Она в первую очередь представительница культуры, где вежливость ставится во главу угла. У меня же одно из тех лиц, на которых отображаются все испытываемые эмоции, поэтому я смотрю только на окружающие меня вещи.

Тарелки грудой навалены в мойке; муравьи ползают по рабочей поверхности. Странно. Микки просто повернута на чистоте – по крайней мере, раньше она всегда была очень аккуратной, а когда мы вместе с ней жили в Корнуолле, в квартире всегда поддерживалась идеальная чистота. Она видит, куда направлен мой взгляд, и давит муравьев пальцем.

У меня в голове пульсирующая боль от обезвоживания, усталости и разницы во времени.

– Можно воды?

Она наполняет стакан из кулера на холодильнике. Я расплескиваю воду на пальцы и на футболку, потому что так тороплюсь донести ее до рта, но ощущения такие замечательные, что я испытываю искушение вылить на себя весь стакан.

Микки промокает лоб. Она выглядит постройневшей и более сильной, чем когда-либо, даже в тот период жизни, когда участвовала в соревнованиях. На ней обрезанные джинсы, ноги босые, ногти блестят, накрашенные черным лаком.

– Ты выглядишь потрясающе, – говорю я.

– Спасибо. Ты тоже.

– Не ври. В особенности после такого перелета. Неудивительно, что ты не хочешь возвращаться в Великобританию. Кому захочется еще раз пережить такое путешествие?

Я очень стараюсь снять напряжение, но оно все равно остается.

– Твои волосы. – Она протягивает руку, чтобы их коснуться. – Они такие…

– Скучные?

После нашего знакомства в последний год учебы в начальной школе мои волосы были выкрашены во все цвета радуги, я делала что угодно, только чтобы они не были русыми – моего настоящего цвета.

Микки смеется.

– Я собиралась сказать, что они выглядят нормально.

Я тоже смеюсь, хотя слово «нормальный», вероятно, не является комплиментом, с ее точки зрения, да и моей тоже.

Микки ложкой раскладывает варево по тарелкам. Когда она ставит их на кухонную стойку, я замечаю татуировку на внутренней части ее запястья.

– А это что? – спрашиваю я.

Микки бросает на нее такой взгляд, словно татуировка не имеет значения. Фигня!

Мы обсуждали татуировки перед тем, как я сделала свою на лопатке – птичку в полете, – которую придумала для меня Микки. Тогда я сказала, что ей тоже следует набить татуировку.

«Ни в коем случае, – заявила она. – Родители меня убьют. Многие японцы считают татуировки грязью. Если у тебя есть татуировка, ты не сможешь пойти в спортзал или бассейн».

«До сих пор?»

«Да. Или их нужно скрывать. Многие компании не возьмут на работу такого человека. Это плохо для их имиджа».

Поэтому я страшно удивилась, увидев татуировку у нее на запястье.

– Дай мне посмотреть, – прошу я.

Микки наклоняет руку, чтобы показать ее мне. Это бабочка, раскрашенная в разные оттенки черного и коричневого, с толстым полосатым телом и усиками, которые называют раздвоенным рогом. Мне следует что-то сказать – например, что мне нравится татуировка. Но мне она не нравится. Она ужасная.

Мы подтягиваем табуреты к стойке. Я хочу спросить Микки про множество вещей. Но пока не время. Я не хочу еще больше испортить атмосферу.

Странно есть никудзягу в этой убогой кухне, где стоит дикая жара. Мы столько раз ели ее в нашей холодной кухне в Корнуолле, где гуляли сквозняки, а нас пробирала дрожь после серфинга.

– Как там большой город? – спрашивает Микки.

Мне недавно исполнилось тридцать лет, но мой день рождения прошел почти незамеченным. Мои новые коллеги не знали, что у меня юбилей, а я им не сообщила. Мама прислала открытку, несколько друзей написали сообщения или позвонили, и все.

– Мне он нравится. Я уже познакомилась с большим количеством приятных людей.

– А с работой как?

– Хорошо. Я сильно занята. Люди регулярно получают травмы.

Судя по выражению лица, Микки мне не верит.

– В Лондоне?

– Да. Во время игры в регби, на занятиях йогой или другими видами спорта. – По крайней мере, это правда. Я рассказываю ей про некоторые травмы, которые лечила в последнее время, но, кажется, она слушает меня вполуха. – А ты? Все еще работаешь в том ночном клубе?

– Нет, я уже сто лет как уволилась.

Вероятно, Микки получила на самом деле богатое наследство после смерти дедушки – она даже упоминала, что хочет купить дом в Австралии.

– Так чем ты здесь занимаешься? – спрашиваю я.

– О, всякой всячиной. – Она подхватывает со стола флаер («Доски для серфинга от Макморриса: ручная работа для тех, кто понимает разницу») и начинает им обмахиваться. – Проклятье, как здесь жарко.

– С каких пор ты научилась ругаться?

Она улыбается.

– В этом виноваты австралийцы.

Я тоже улыбаюсь, но зубы у меня сжаты так крепко, что становится больно челюсти.

Я хочу столько всего ей сказать! Слова поднимаются по горлу и вот-вот вырвутся наружу, несмотря на то, что пытаюсь их сдержать.

«Он агрессивный, Микки? Он тебя обижает?»

Я надеюсь, что ошибаюсь, но во время наших телефонных разговоров прозвучало слишком много сигналов опасности. Как мне поднять эту тему? Просто взять и сказать? Микки может занять оборонительную позицию, принять мои слова в штыки и все отрицать, поэтому я жду удобного случая, пока мы болтаем про общих друзей, наших родителей и про бразильянку Майю Габейру – она стала первой среди женщин, кто покорил самую высокую волну.

Слышится звон ключей, и в кухню заходит парень – высокий блондин атлетического телосложения.

Микки кажется взволнованной.

– М-м-м, это Джек. Джек, это Кенна.

Я мгновенно настораживаюсь. Значит, это он и есть. Я мельком видела его несколько раз во время наших разговоров по «Фейс-Тайму» и слышала его голос на заднем плане, но ни разу толком не рассмотрела его лицо.

Он сжимает мою руку и уверенно улыбается.

– Я столько про тебя слышал.

Я краснею от того, как внимательно он меня рассматривает, и в ответ тоже разглядываю его сильное тело, оцениваю его. Никто не сможет безнаказанно угрожать моей лучшей подруге. «Успокойся, Кенна. Ты этого не знаешь». Но, черт побери, я намерена это выяснить.

Джек бросает веселый взгляд на Микки.

– Ты знала, что она приезжает?

Улыбка Микки кажется натянутой.

– Нет.

Он снова поворачивается ко мне.