Муля, не нервируй… Книга 5 (СИ) - Фонд А. - Страница 46

Судя по выражению лица Капралова-Башинского, помогать талантливой актрисе, ни Мурзаевой, ни любой другой, он совершенно не хотел.

— Жаль, — закручинился я, — у меня в группе на Югославию мест нет, но ради возможности помочь хорошей актрисе, Алле Моисеевне, я буду удалять кого-то и менять на неё. Вот почему же я могу это сделать, а вы — нет?

— Возможно потому, что вы хотите… вступить в Партию? — вкрадчиво подсказал мне Капралов-Башинский и многозначительно посмотрел на меня красноречивым взглядом.

— Возможно, — согласно кивнул я и продолжил, — но вот вы сами подумайте, Орест Францевич, как вам приятно будет отдыхать в загородном домике, ходить на рыбалку, или в баньку, и знать, что вы помогли такой хорошей актрисе, как Ирина Мурзаева, с ролью. Любой отдых будет намного приятнее…

От такого моего наезда лицо Капралова-Башинского стало похоже на варенную свеклу. Он даже задышал тяжело и быстро.

Повисла нехорошая пауза. Капралов-Башинский буравил меня недобрым взглядом и пытался продышаться. Наконец, он дрожащими пальцами вытащил из нагрудного кармана флакончик с таблетками нитроглицирина, сунул одну в рот и вздохнул.

— В-вы правы, Иммануил Модестович, — наконец, смог выдавить он, пряча пузырёк обратно в карман, — Ирина Всеволодовна получит роль в моём спектакле.

— Главную роль? — на всякий случай уточнил я.

— Главную роль, — сквозь сжатые зубы выдохнул Капралов-Башинский.

— Вот и чудесно! — обрадовался я, — как хорошо, когда два взрослых деловых человека с полуслова понимают друг друга.

Судя по лицу Капралова-Башинского, он мог бы прокомментировать мои слова, но, как взрослый и умный человек — не стал.

Вот и правильно. Зачем портить доверительные деловые отношения?

А я, улыбаясь, отправился к Адияковым. У меня был важный вопрос к Надежде Петровне.

А дома у Адияковых ругались.

Ещё с порога я услышал крики. Точнее кричала Надежда Петровна, что-то возмущённо втолковывая Павлу Григорьевичу. А тот бубнил ей в ответ измученным голосом.

Я уже хотел повернуть назад, хорошо зная, что попадаться под горячую руку Мулиной мамашки — себе дороже. Но так-то времени у меня было уже совсем мало и переносить выяснения такого важного вопроса уже почти некуда.

Да и самому интересно. Я же умру от любопытства, если прямо сейчас же не выясню все до конца.

Поэтому я, наплевав на чувства самосохранения, шагнул в квартиру.

— Привет, родители! — воскликнул я с улыбкой на лице, — что за шум, а драки нету?

Адияков и Надежда Петровна застыли на полуслове прямо посреди гостиной, где до этого переругивались. Первым отмер Павел Григорьевич:

— А!!! Муля! — радостно воскликнул он и полез обниматься, — привет, сынок! Как дела у тебя?

— Отлично! — я крепко пожал протянутую отцовскую руку.

— Ты такой бледный. Не спишь, небось, — аккуратно клюнула меня в щеку Надежда Петровна и отстранившись, задала главный и самый важный вопрос, — ты Танечке звонил, Муля? Она о тебе спрашивала. И мама её спрашивала!

Ответить я не успел. Потому что Надежда Петровна нашла свежего слушателя в моём лице и ей хотелось выговориться:

— Ты ж понимаешь. Муля, что Котиковы — это не Осиповы! Это же высочайший уровень! Они в Варшаве жили! — вещала она поучительным и возмущённым моей безалаберностью тоном, — это Валентине ты мог не звонить. Она сама за тобой бегала. Но вот Танечка! Она не такая! Это воспитанная девочка!

Я внутренне поморщился, пропуская мимо ушей оду Танечкиной родословной, воспитания, социального положения и кармы.

Наконец, Надежда Петровна выдохлась и более внимательно посмотрела на меня:

— Ты меня не слушаешь. Муля! — истерически воскликнула она, — для кого я тут распинаюсь?

— Я за хлебом сбегаю, — тут же пошёл на попятную хитрый Адияков, поняв, что запахло жаренным.

Он смотался, а я остался. Пришлось выслушивать вторую часть сомнений и тревог Надежды Петровны. Минут двадцать это продолжалось, пока я не уловил небольшую паузу.

— Мама! — воспользовавшись моментом, перебил её я, — у меня к тебе тоже вопрос — это правда, что у меня детей не может быть?

— Ч-что? Муля, что ты такое сказал? — вскинулась Надежда Петровна и посмотрела на меня таким взглядом, что захотелось или провалиться сквозь землю, или, в крайнем случае, сдать всю кровь, до последней капли, в какой-нибудь донорский центр.

— Что мне рассказали, то я тебе и сказал, — тем не менее ответил я. — Так это правда, мама? Почему ты мне никогда ничего не рассказывала? И чем таким я в детстве переболел? В чём дело?

— У меня ужасно болит голова, Иммануил, — заявила Надежда Петровна слабым голосом смертельно больного человека, схватилась за виски и сделала попытку пройти в спальню. Но я не дал:

— Мне жаль, мама, но мы с тобой должны об этом поговорить. И прямо сейчас, — жёстко сказал я и тихо добавил. — Так, значит, это всё-таки правда?

— Ты всё не так понял, Муля, — заюлила Надежда Петровна и отвела взгляд.

— Я всё прекрасно понял, — кажется, и у меня закололо сердце, поэтому я добавил тихим голосом. — Дай мне валидол и рассказывай.

И тут Надежда Петровна перепугалась не на шутку.

Я был немедленно уложен на диване, мне выдали нитроглицерин и ещё какие-то вонючие капли (пить я их не стал).

Надежда Петровна сидела в кресле напротив и тревожно смотрела на меня. Руки её подрагивали.

— Рассказывай! — велел я.

— Ну, ты понимаешь, Муля… — залепетала мамашка.

Так как она всё никак не могла добраться до этой темы, я решил ей помочь:

— Чем я в детстве переболел? Это свинка, да? (я знал, что если мальчик в детстве перенесёт свинку, то могут быть осложнения в виде невозможности иметь детей. И вполне допускал, что это может быть причиной).

— Что? — удивилась Надежда Петровна, — ты в своём уме, Муля!

— А что тогда? — у меня немного отлегло, но оставались ещё другие причины, так-то травма, или же нарушения в хромосомах (хотя не думаю, что в эти годы уже научились делать такую диагностику).

— Да понимаешь, — тяжело вздохнула Надежда Петровна и начала рассказывать, — мы осенью, весной и зимой жили в Москве, а на лето всегда переезжали на дачу. Отец, то есть твой дед, считал, что это необходимо для нашего здоровья и правильного воспитания. И когда ты родился, мы так и продолжали ездить на дачу. И вот однажды, все мои уехали на дачу с вещами на машине, а мы с тобой ехали на следующий день, электричкой. И вот стою я на платформе, ты на руках, вещи в коляске. И тут подходит ко мне цыганка, с маленьким мальчиком. Ему лет пять, наверное, было. И просит она у меня денег на еду. А у меня особо и не было с собой много денег. Но билет я уже купила, поэтому взяла и отдала ей всё, что в кошельке было. А мальчик так смотрит, так смотрит. И я взяла и отдала ему твою игрушку, медвежонок у тебя был… такой… красивый, весь белый и с синим бантиком. А он как увидел — сразу схватил, к себе прижал и как засмеется. А цыганка и говорит: «всё у тебя будет хорошо, красавица, и любовь вернётся, и дом полная чаша станет… Вот только у сына твоего детей никогда не будет». И ушла. Я как стояла, чуть в обморок не упала. Хорошо, что электричка подъехала…

Губы у Надежды Петровны задрожали, и одинокая слезинка скатилась по щеке.

Мне захотелось выругаться. Но я смог только выдавить:

— То есть такой диагноз ты поставила на основания слов какой-то цыганки?

Надежда Петровна кивнула.

— Ты совсем с ума сошла, да? — я изумлённо посмотрел на неё.

— Она ещё кое-что сказала, — вздохнула Надежда Петровна и добавила, — но я сказать тебе не могу. Это касается только меня. Очень личное. И всё уже исполнилось.

И тут я начал хохотать. Я ржал как конь. Аж захлёбывался от хохота.

— Муля! — испуганно позвала меня Надежда Петровна, — может, я скорую вызову?

— Не надо скорую, — всхлипнул я, утирая слёзы, — а что Пётр Яковлевич сказал на всё это? Или ты ему не рассказывала?