Муля, не нервируй… Книга 5 (СИ) - Фонд А. - Страница 36

Кроме «югославов» (тех, кто поедет) и непонятных остальных, в зале присутствовали ещё Козляткин от руководства и ещё невзрачный и незапоминающийся мужчина в тёмно-сером костюме и очках. Он представился, как товарищ Сидоров. Ну, с ним тоже, в принципе понятно.

Но как бы то ни было, я начал собрание:

— Товарищи! — сказал я, — у нас осталось меньше трёх недель до поездки в Югославию. Если всё будет нормально, то уже скоро мы, под руководством югославского режиссёра Йоже Гале, приступим к съёмкам фильма.

Я обвёл присутствующих взглядом: Фаина Георгиевна, Рина Зелёная, Миша и Ваня слушали внимательно, стараясь не пропустить ни одной фразы. А вот остальные люди, такое впечатление, что присутствовали в этом зале через силу.

Ну ладно, разберёмся.

— В общем, насколько я вижу, сейчас мы все заняты подготовкой документов. Я ещё раз прошу проверить, чтобы всё было в порядке. Кроме того…

— А где мы жить там будем? — раздался с заднего ряда голос молодого парня с длинными волосами и рыжеватыми гусарскими усами, который вальяжно развалился в кресле и нагло смотрел на меня.

— А вы, простите, кто? — вопросом на вопрос ответил я.

— Я гримёр, — парировал тот.

— Насколько я знаю, гримёры, звукооператоры, кроме Ивана Матвеева, осветители и костюмеры по договорённости будут от югославской стороны, когда мы будем снимать там, и от нашей стороны — когда съемки будут у нас. Так что я не понимаю, что вы тут делаете?

— Это вас не касается! — нагло заявил парень, — вы не ответили на мой вопрос!

— Я не буду отвечать на вопросы посторонних, — пожал плечами я и продолжил, — теперь по поводу текста ролей…

— Я не посторонний! Я есть в списках! — опять влез парень.

— Я не видел никаких списков, — сказал я.

— Муля, — прокашлялся Козляткин и чуть смущённо сказал, — ты понимаешь, тут такое дело…

Я внимательно посмотрел на него. Очевидно, на моём лице была написана отнюдь не безмятежность, потому что Козляткин стушевался и, после секундного колебания, сказал:

— Муля, эммм… товарищ Бубнов, давай-ка выйдем на минуточку.

Я вопросительно поднял бровь.

— А пока товарищ Иванов огласит для всех собравшихся правила техники безопасности и соберёт подписи.

Товарищ Иванов согласно кивнул и вышел на моё место, раскрывая какую-то брошюрку. Мне же ничего не оставалось, как последовать за Козляткиным в коридор.

— Сидор Петрович, что происходит? — сразу взял быка за рога я, — что-то я уже ничего не понимаю. Кто все эти люди?

— Муля, — начал Козляткин и явно приготовился мне что-то втюхивать, но я не дал:

— Сидор Петрович, я категорически против всех этих посторонних!

— Муля, ты не понимаешь, — вздохнул шеф с таким обречённым видом, что мне в этом месте явно должно было стать его жалко.

Но, видимо, сердце моё зачерствело ещё в детстве, и я едко сказал:

— Так кто это и что они здесь делают?

— Ну вот этот молодой человек, который гримёр — это сын Тельняшева. Ещё здесь сестра Чвакина. И…

— Подождите! — невежливо перебил его я, — кто такие эти Тельняшев, Чвакин и их сыновья и сёстры? Какое они отношение имеют к фильму, к Югославии и при чём тут я?

— Муля! Ну что ты как маленький⁈ — возмутился уже Козляткин, — разве ты не понимаешь, что эти люди всё равно поедут. И совершенно не важно, настоящий гримёр этот Тельняшев или рядом стоял⁈ Он поедет, и это даже не обсуждается…

Я молча продолжал смотреть на него. Козляткин вздохнул и продолжил:

— И, зная твоё упорство, очень не советую идти с этим вопросом к Большакову, Муля. Потому что ты ничего не добьёшься… и будет всё только хуже…

Я хотел возразить, но Козляткин рыкнул:

— Подожди, Муля, не перебивай! Так вот, Большаков сам от всего этого звереет, но ничего поделать с этом не может. И если ты попрёшься сейчас к нему, то лишь только очередной раз напомнишь ему о его беспомощности в этом вопросе. Так что сожми свои обидки в кулак и молча проглоти это.

— Ладно, я понял, — после минутного раздумья сказал я, — это категория так называемых «блатных» граждан. Но почему они себя так ведут? Этот как там его… Теляткин — почему он так по-хамски со мной разговаривал?

— Не Теляткин, а Тельняшев, нужно запоминать имена, Муля, тем более такие… — наставительно сказал Козляткин, — у него отец работает в Главлите, и он отнюдь не последний человек в цензуре. Ты сам должен понимать, что ссориться нам не пристало.

— Сидор Петрович, — сказал я, — а вы можете мне списочек набросать, кто чей брат и тёща, и чем их родственники нам будут полезны? Не хочется опять с сыном самого главцензора СССР ругаться по незнанию. Буду кофе ему носить на съемках. И веером обмахивать, если вдруг жарко будет.

Козляткин поглядел на меня с подозрением, но ничего не сказал, вздохнул и ответил:

— Ох, Муля, вроде и дело ты говоришь, и вместе с тем, чую тут какой-то подвох. Давай я тебе просто словами о них обскажу?

— Нет, нет, сидор Петрович! — замахал руками в притворном испуге я, — очень страшно перепутать сына самого Тельняшева с зятем не дай бог какого-нибудь клерка пожиже.

И я вернулся обратно, оставив Козляткина переваривать мои слова и размышлять — где тут подвох.

В актовом зале ничего особо не изменилось. Также товарищ Иванов занудным голосом вещал о технике безопасности. Зачитывая безэмоциональным тоном монолитные технические куски из брошюры. Народ кривился, но терпел — впереди маячила заграница и потерпеть ради этого каких-то полчаса бормотаний были согласны все. Даже сын самого Тельняшева.

Я присел на крайнее кресло и осмотрел народ уже более внимательно и придирчиво. Козляткин был прав: эти десять человек «блатных» разительно отличались от выбранных мною актёров. Что бы не говорили об СССР, но в нём, как, впрочем, и в любой другой стране, уже потихоньку сформировалась так называемая «высшая каста». И если члены этой касты ещё тем или иным образом сделали какой-то вклад в развитие (или деградацию) страны, то их деточки и прочая родня предпочитали вовсю пользоваться открывающимися от этого благами, и преференциями.

«Золотая молодежь» вела себя нагло и раскованно. Они уже сейчас, в пятьдесят первом послевоенном году, осознали себя хозяевами жизни. У них было все по умолчанию. И на того же Мишу Пуговкина сын Тельняшева смотрел свысока.

Но я был бы не я, если бы смирился с этим.

В том, моём мире, когда я только-только начинал делать первые шаги в карьере, тоже поначалу было много эдаких сыновей важных шишек, которые пытались меня продавливать и гонять. Но я очень быстро с ними разобрался: кого проучил, кого прогнал. Кому просто хорошо вломил.

И сейчас я понимал, что нужно вспоминать свой прошлый опыт.

Поэтому, дождавшись, когда товарищ Иванов закончит вещать, и все распишутся в толстой тетради, я вышел на середину и сказал:

— Товарищи! Первое собрание у нас считаю состоявшимся. Следующее — через неделю. Какие будут вопросы, затруднения или предложения — говорите, мы рассмотрим. Можно подходить ко мне, или к товарищу Козляткину и решать возникающие проблемы в рабочем порядке. На этом всё. Всем спасибо. До встречи.

Народ зашумел, некоторые поднялись с мест, переговаривались.

— Подожди, Бубнов! Ты мне так и не ответил на вопрос! — нагло полез опять сын Тельняшева, — я жду ответа!

В зале повисла гнетущая тишина. Те, кто уже повскакивал, потихоньку начали усаживаться обратно. Народ жаждал развлечений. Фаина Георгиевна и Рина Васильевна переглянулись. Фаина Георгиевна с возмущённым видом начала вставать, но Рина Зелёная потянула её за рукав обратно, нагнулась к самому уху и что-то горячо зашептала.

Все взгляды присутствующих скрестились на мне. Тишина зазвенела.

Я лениво улыбнулся и сказал:

— Вы гримёр, кажется, да? Сын Тельняшева, если не ошибаюсь? Это ваш папа — главная шишка в Главлите СССР по цензуре, и с ним нельзя ссориться?