Муля, не нервируй… Книга 5 (СИ) - Фонд А. - Страница 34

— Ты знаешь, Муля, раньше у врача мне приходилось каждый раз раздеваться. Даже если это окулист. А теперь достаточно просто язык показать. Даже если это гинеколог. Так что мне вам демонстрировать? — и она сердито отшвырнула вязание.

Я удивился. Никогда бы не подумал, что Злая Фуфа будет сидеть в старом Глашином кресле и вязать, словно какая-то самая простая домашняя тётка.

— Вы что, вяжете, Фаина Георгиевна? — удивился я, рассматривая жёлтое вязанное нечто, что с первой попытки было сложно идентифицировать.

— Это шарфик, — самодовольно усмехнулась Раневская, — а чему ты так удивляешься, Муля?

— Никогда бы не подумал, что вы любите вязать, — покачал головой я. — Всегда считал, что вы такая… такая…

Я замялся, не в силах подобрать слова.

— Возвышенная? — хмыкнула она, — увы, нет, Муля. Жизнь, такая зараза, что поневоле приземлишься и всему научишься. А у меня было такое образование, какое сейчас не дают. Девушек тогда обучали всему — и дом как вести, и танцам, и языкам, и этикету. Я могу музицировать на нескольких инструментах. Писать стишки каллиграфическим почерком. Могу болтать на английском, французском, немецком и так далее. Иногда мне кажется, что, если было бы надо, я и с неграми найду общий язык. Вот только готовлю я скверно, но тут уж ничего не поделаешь. А вот сестра моя, Белла, хорошо готовит.

— Ого, — уважительно протянул я.

— Если надо, я и перевязку умею сделать, и ногу отрезать, — она чуть запнулась, но добавила, — не сама конечно, но ассистировать на операциях могу и в обморок не свалюсь. Нас, Муля, тогда всех готовили к жизни. А жизнь, она такая — сегодня здесь, завтра там… Надеюсь, мы с Изабеллой скоро уже увидимся…

Она надолго замолчала, уставившись в окно. Задумалась.

Я вышел, тихонько прикрыв дверь.

О том, что на неё написали в анонимном доносе Большакову, я ей ничего не рассказал.

Где-то через два дня я столкнулся нос к носу прямо на улице с Мулиным отчимом.

При виде меня, тот просиял:

— Муля! — воскликнул Модест Фёдорович и бросился обниматься, — сто лет тебя не видел, обормота! Как жизнь? Как Дуся? Маму давно видел?

Вопросы сыпались из него, как из рога изобилия. От избытка эмоций очки у него сползли на кончик носа, а галстук сбился на сторону.

— Стоп! Не так быстро, — рассмеялся я, обнимая отчима, — ты сейчас куда? Сильно торопишься? Может, давай зайдём в кафе, полчасика посидим, поболтаем, раз встретиться всё некогда?

— Бегу на межотраслевой научно-технический совет, — Модест Фёдорович взглянул на часы и вдруг махнул рукой, — а, чёрт с ним! Пойдём, посидим где-нибудь.

— А тебя не заругают? — забеспокоился я.

— Да это всё формально же, — поморщился Модест Фёдорович, — там вопросы о финансировании решаются…

— Финансирование — это очень серьёзно, — осторожно сказал я.

— Ой, Муля, ты прямо как маленький! — рассмеялся он, — всё уже давно и без нас решили. А это так, бутафория. Надо, чтобы «свадебные генералы» с научными степенями посидели, раздувая щёки и проголосовали единогласно. Забегу потом, в явочном листе к протоколу распишусь. Ксения Павловна — она там секретарь — мировая девчонка, прикроет. Так что нормально всё.

Болтая, мы зашли в ближайшее кафе, и я поморщился: невзирая на довольно-таки ранний час, весь зал был битком забит людьми — командировочными и гостями столицы. Многие были с детьми — перекусывали. В общем, многолюдно, шумно и запах еды какой-то не особо аппетитный.

Очередь к буфету была тоже довольно большая. Какая-то потная толстая тётка всё никак не могла определиться с выбором супа или борща и истошно понукала своего флегматичного мужа и выводок галдящих детей.

Шум, гам, суета…

— А знаешь, что, — предложил я, — а пошли лучше ко мне. Я же тут недалеко живу. Посидим, нормально поговорим. Заодно и Дусю сам увидишь.

— Давай! — согласился Модест Фёдорович, — свободных столиков я не вижу, а если подсаживаться — не поболтаешь нормально.

Дома Дуся при виде Модеста Фёдоровича так обрадовалась, что аж прослезилась. Бубнова-старшего она искренне любила.

Пока она суетилась и накрывала на стол, мы вышли покурить пока на кухню:

— Как Машенька? — спросил я.

— Растёт в ширь и округляется, — с доброй улыбкой похвастался Мулин отчим, — Сонечка уже толкается изнутри…

— Какая Сонечка? — не понял я.

— Сестра у тебя будет Сонечка, — чуть смутился Модест Фёдорович, — хотя Маша хочет назвать Ириной. А тёща — Валентиной. Но я настойчивый, и будет Сонечка!

— Я тоже хочу в выборе имени поучаствовать! — шутливо возмутился я, — почему моё мнение не учитывается?

— А как ты хочешь назвать? — забеспокоился Модест Фёдорович. — Ты главное смотри, чтобы с отчеством сопоставимо было.

— Я хочу, чтобы мою сестру звали Бубнова Софья Модестовна, — сделал ответственное заявление я, — так прошу Марии и передать!

— Ох и Муля! — счастливо рассмеялся Модест Фёдорович. — Ты весь в покойного Петра Яковлевича! Тот тоже прирождённым дипломатом был.

Я шутливо раскланялся и даже шаркнул ножкой.

— Ты точно решил фамилию менять? — спросил он.

— Пока в процессе обдумывания, — пожал плечами я, — если товарищ Адияков будет настаивать на своей фамилии — то, конечно, поменяю на дедову. Но, надеюсь, он забудет.

— Я тоже на это надеюсь, — серьёзно сказал Модест Фёдорович.

— Более того, думаю, что когда у вас появится Соня, он окончательно успокоится, — усмехнулся я. — Но вот знаешь…

Договорить я не успел — на кухню, цокая когтями по полу, вальяжно выперся Букет. Сегодня он был необычного изумрудно-синего оттенка. Только хвост так и оставался оранжевым.

— Это что у вас такое? — обалдел Модест Фёдорович, рассматривая горделиво развалившегося прямо посреди кухни Букета.

— Знакомься, отец, это — Букет. Пёс Фаины Георгиевны, — официальным голосом представил вредную псину Мулиному отчиму я.

— Нет, я, конечно, знал, что артисты — специфический народ. Но не до такой же степени, — ошалело прокомментировал Модест Фёдорович.

— Это не Фаина Георгиевна, — заступился за Раневскую я и пояснил. — У нас здесь появилось юное дарование, будущий артист. Или художник. Я уже не знаю даже, что из него получится. Может быть даже скульптор. Зовут Ярослав.

— Это он так собаку выкрасил? — удивился Модест Фёдорович.

— Он, — усмехнулся я и позвал, — Ярослав, иди-ка сюда!

Через пару секунд на кухню заглянул хмурый Ярослав.

— Чего? — буркнул он, пряча руки за спиной.

— Что ты уже натворил? — строго спросил я, — покажи руки? Почему прячешь?

Ярослав ещё сильнее спрятал руки.

— Чем ты пса так выкрасил? — заинтересованно рассматривая окраску шерсти Букета, спросил Модест Фёдорович.

— Басму взял, — равнодушным голосом ответил Ярослав, затем посмотрел на меня и торопливо добавил, — У Беллы. Она разрешила.

— И в какой концентрации ты её разводил, что шерсть у него такая зелёная получилась? — спросил Мулин отчим.

— Я хотел, чтобы она более синяя была, а она вот так, — затараторил Ярослав, при этом он забыл спрятать руки, зажестикулировал, и они у него оказались выкрашены всеми цветами радуги, — взял две части басмы и остальное — кипяток.

— Надо было один к одному, — покачал головой Модест Фёдорович, — кроме того, у него шерсть, очевидно, седая была? Эта собака старая и у неё волосяной покров будет терять природный пигмент. Поэтому будет искажение окраски.

— Седым он давно был, но я перед этим его марганцовкой красил, — сделал заявление Ярослав. — Хотел, чтобы он фиолетовым стал, а от марганцовки он коричневый, так я сверху ещё и красителем попробовал.

— Где краситель взял?

— В магазине для фотолюбителей, — пожал плечами Ярослав и пожаловался Модесту Фёдоровичу, — вот красно-фиолетовый цвет никак не получается. Я уже всю голову сломал…

— Хм… можно, в принципе, попробовать взять фенилантраниловую кислоту, — задумчиво пробормотал Модест Фёдорович, — но перед этим шерсть нужно хорошенько подкислить. Иначе толку не будет.