Выбери любимый жанр

Муля, не нервируй… Книга 5 (СИ) - Фонд А. - Страница 32


Изменить размер шрифта:

32

Очевидно Вениамин Львович впечатлился тоже, потому что только изумлённо крякнул и всё.

Тем временем Букет продефилировал на середину кухни и грузно шлёпнулся на задницу, мол, любуйтесь мною. Морда его при этом была вполне довольная.

— Вот это да! — наконец, отмер Вениамин Львович и попытался прокомментировать увиденное, но чётко сформулировать мысль у него не получилось, и он только смог выдавить. — Мда…

Но тут на кухню вышла Фаина Георгиевна. Была она всё в том же в старом линялом байковом халате, а голову украшала криваватая башня из бигуди. В зубах у неё дымилась сигарета.

— Бонжур, мадам, — тотчас же встал и галантно поклонился Вениамин Львович и тут вдруг он разглядел, кто это, и восхищённо ахнул, — о боги! Неужели это вы⁈

От восторга его усы моментально приняли вертикальное положение кончиками вверх, как у боевого кота.

— Je suis contente de te voir[2], — ядовито парировала Фаина Георгиевна и едко добавила. — Вы ошиблись. Это не я.

От такого отпора Вениамин Львович сконфузился, чуть замешкался, но потом вдруг выдал чётко, по-военному:

— Laissez-moi me presenter — Вениамин Львович[3]

Не знаю, до чего они бы договорились, но мне это быстро надоело, и я совершенно невежливо перебил распоясавшихся старичков-хулиганов:

— Messieurs, est-ce que je vous dérange[4]?

На минуту воцарилась абсолютная тишина. Слышно было, как дышит Букет и как тикают ходики в коридоре. И Фаина Георгиевна, и Вениамин Львович — оба смотрели на меня с изрядной долей удивления.

— Муля! — всплеснула руками Фаина Георгиевна.

— … не нервируй меня! — радостно подхватил Вениамин Львович и схлопотал от Злой Фуфы злой взгляд.

А жёлтый Букет возмущённо тявкнул.

Глава 16

— Чёрте что это такое! — Большаков в сердцах швырнул на стол пачку листов, — это ещё хорошо, едрить туды его мать, что они ко мне сперва попали! А если «наверх» попадут⁈ Чего молчите⁈

Мы с Козляткиным молчали, низко склонив головы.

— Что за мура! — Большакова опять понесло минут на несколько.

Козляткин тяжело вздохнул и посмотрел умоляющим взглядом на меня, мол, давай, Муля, выкручивайся, раз затеял это всё.

Я тоже вздохнул, но деваться было некуда. Проблема действительно нарисовалась и её как-то нужно было решать:

— Давайте обсуждать по порядку, — сказал я, и у Большакова лицо аж побагровело от злости:

— По порядку⁈ Да тут хоть в лоб, хоть по лбу, всё едино! — Большаков ещё немного поорал и уже более спокойно заметил, — хочешь по порядку, Бубнов? Изволь. Будет тебе по порядку!

Он метнул гневный взгляд сперва на меня, потом на Козляткина, подтянул к себе поближе листки и взял верхний:

— Вот, на пример! — Он нахмурился и прочитал: — «… М. Пуговкин неоднократно был замечен в состоянии алкогольного опьянения в общественных местах. С супругой они давно уже не живут вместе. Ребёнка безнравственно сбагрили престарелым родителям в деревню, чтобы не нести воспитательной функции на благо Родины…»

Лицо Большакова вытянулось и побагровело ещё больше. Он зло сплюнул:

— Тху, уроды какие. Вот насочиняют такого, аж читать противно.

Козляткин моментально, с готовностью, закивал головой, как китайский болванчик. Он всё ещё надеялся, что гроза минует.

— Что скажешь, Бубнов? — Большаков вонзил тяжелый взгляд на меня, — отвечай, раз по одному хотел.

Я пожал плечами и стал отвечать:

— Да здесь всё понятно, Иван Григорьевич. Старые, к тому же непроверенные сведения.

— Иммануил, аргументируй по каждому обвинению, — вроде как поддержал меня Козляткин, а на самом деле ловко перевёл стрелки, мол, сам теперь отдувайся.

— Аргументирую, — кивнул я, — ребёнка они действительно отправили к дедушке и бабушке погостить. В деревню, на свежий воздух и коровье молоко. Оба родителя — люди творческой профессии, актёры. Периодически у них бывает плотный график съемок и выступлений. Ребёнка тогда отдают в деревню. Они могут нормально работать, а дедушка с бабушкой потетешкать внучку. И все довольны. Что тут такого ужасного?

— Ну, так-то да, — с компетентным видом поддержал меня Козляткин, — мы тоже с женой своих пацанов на всё лето в деревню увозим… Старший уже косить научился…

— Ладно, — чуть спокойнее проворчал Большаков, — а пьянка? А что не живут? Они развелись, что ли? Кто его в Югославию неженатого теперь отпустит?

При этих словах у меня нехорошо ёкнуло сердце.

— Да нормально они живут, — поспешил успокоить начальство я, — сам лично бывал у них в гостях. Пару раз да, было дело, ссорились, но дело молодое, а так-то живут вполне нормально. Как остальные молодые советские семьи.

— Он пьёт?

— Несколько раз с парнями в рестораны заходил, не без того, — не посмел соврать я, — Обмывали с ребятами какой-то повод. День рождение было, ещё что-то, я не помню уже. Может, в праздники. Так в праздники кто не выпьет-то? Ну да вы же сами его видели на природе, Иван Григорьевич. Разве он пьяница?

— Да он тогда вообще почти не пил, — мечтательно вспомнил наши посиделки Козляткин. — Зато такой хозяйственный, домовитый…

— Чего люди только не придумают из зависти, — поддержал Козляткина теперь уже я, — конечно, парню-сироте из забитого села дали главную роль с советско-югославском фильме. Вот у многих и подгорело!

— Ладно, с Пуговкиным… — озабоченно нахмурился Большаков и пристально посмотрел на меня, — давай по другим кандидатурам…

— Давайте, — кивнули мы с Козляткиным синхронно.

— Раневская, — подтянул к себе следующий листочек Большаков и начал зачитывать фрагменты, — « наличие нежелательных родственных связей в виде семьи, проживающей на Западе на постоянной основе…». Смотрим дальше. «… социальное происхождение. Мало того, что Раневская из семьи буржуя, так она ещё и еврейка. Её настоящее имя Фанни Гиршевна Фельдман. Кроме того, Раневская активно поддерживает связи с враждебными антисоветскими элементами…».

Большаков в сердцах аж сжамкал листок и зло выругался:

— Муля, если это попадёт «туда», то весь проект накроется медным тазом! Ты понимаешь это⁈ Чем ты думал, когда актёров подбирал⁈ Может, пока не поздно, давай переутвердим состав? Вместо Раневской возьмём Марецкую, а вместо…

— И будете всё делать сами! — зло закончил за Большакова я.

Козляткин посмотрел на меня встревоженно, а Изольда Мстиславовна, которая тихо, как мышка, сидела на стульчике в уголке и даже, кажется, не дышала, сдавленно пискнула.

Большаков побагровел.

— Иван Григорьевич, — более миролюбиво сказал я, не давая ему возможности опять начать ругаться на два часа, — мы это уже всё обсуждали. И не раз. Раневская, Пуговкин и Зелёная будут. Точка. Кроме того, разве у этих дам, которых вы предложили, всё намного лучше?

Большаков посмотрел на меня с непониманием. А я пояснил:

— Ходят слухи, что происхождение у Веры Марецкой самое что ни на есть кулацкое. И с семьёй там тоже не всё в порядке. Если у Раневской они выехали в Прагу, в Чехословакию, а это было вообще-то официально тогда разрешено. То у Марецкой там, если покопаться, можно много всего неожиданного найти. Я вам это говорю не для того, чтобы её потопить, а чтобы вы видели, что это по сути «шило на мыло». С одним только отличием, что Раневская крайне талантлива, а Марецкая — просто умеет нагло пробиваться по жизни. Как и Орлова. В молодости, я не спорю, она была смазливенькая. Но таких красоток и на западе хоть жопой жуй. Мы же должны потрясти западного зрителя совсем другим. А именно — советским мастерством перевоплощения. Зритель должен смотреть фильм и рыдать — то от счастья, то от горя. Нужно сделать мощные эмоциональные качели. И именно это трио: Пуговкин-Раневская-Зелёная — смогут выполнить мою задумку. А когда мы им всем покажем, как надо делать кино — тогда, в последующие фильмы, берите хоть всех этих смазливых фавориток хором.

32
Перейти на страницу:
Мир литературы