Обострение (СИ) - Волков Тим - Страница 1

Чума…

Бубонная, в Российской Империи… А была ли вообще? Доктору пришлось напрячь память, чтобы вспомнить хоть что-то. Вроде последняя эпидемия бушевала в XVIII веке. Но сейчас, в 1916 году… Хотя черт его знает, может и возникла какая-нибудь локальная беда…

Чума…

Только этого еще не хватало!

Невольно нахлынули вспоминая чёрных страниц истории: паника, страх, переполненные больницы, смерть, что косит целые города. Для уездного захолустья, с его скудными аптеками и без антибиотиков, это приговор.

«Один я точно не справлюсь. Да даже если и телеграмму пошлю, пока все организуют, пока поставят санитарные посты, объявят карантин, перекроют дороги, пока прибудет врачебная группа…»

К тому моменту Зарное уже потонет в лихорадке и смертях.

Иван Палыч повернулся к Аглае. Санитарка стояла в дверях, испуганная, дрожащая.

— Аглая, успокойся. Расскажи лучше всё подробнее, обстоятельно. Что за чума? Какие симптомы? Кто болеет? Где?

Санитарка, всхлипнув, вытерла щёку рукавом, забормотала:

— Иван Палыч, это Фроська с базара прибежала, кричала, что в соседнем селе, в Рябиновке, где у нее свекор живет, беда. Двое слегли, ещё вчера. Говорит, жар у них, как будто огонь проглотили, животы болят, понос кровавый, а кожа — будто воск, желтоватая. Один, говорят, уже… того… не дышит. Народ шепчет — чума, Афинская, как в старину, когда полсела вымерло!

Доктор нахмурился. Афинская чума… что-то не помнил он такой разновидности болезни. Местные так называют? Под тип той самой скверны? Опять суеверия…

— Постой, — Иван Палыч принялся массировать виски. — Ты говоришь жар, кровавый понос, желтуха? Так это не чума. Совсем на нее не похоже. Чума — это язвы, чёрные бубоны, кашель с кровью, а не живот. Бубоны имеются на больных? Язвы?

Аглая растерялась.

— Язвы? Вроде нет.

— А кашель с кровью? Лимфатические узлы воспалены?

— Иван Палыч, так ведь я же сама не видела… Это Фроська…

— Путает она что-то, это твоя Фроська, — отмахнулся доктор.

— Не путает! Она ведь маленькой была, когда первая чума была, она помнит все. У нее же ведь отец и мать от нее умерли, как тут такое забыть?

— В самом деле? — нахмурился доктор. И принялся рассуждать вслух: — Аглая, точно понос? И кожа жёлтая? Язвы есть? Горло, лёгкие? Кашель какой? Эх, послушать бы самому, осмотр произвести.

Аглая, моргнув, покачала головой.

— Иван Палыч, Фроська про язвы не говорила. Кашля, вроде, тоже нет. Только жар, животы крутит, и… ну, гадость эта, кровавая. И слабость, говорят, как будто кости тают.

— А врач местный что говорит?

— Какой врач? — удивилась Аглая. — В Рябиновке нет врача. Даже травниц нет. Сюда все ходят.

— М-да… — протянул доктор. И вдруг догадка начала крутиться совсем близко.

— Постой, Аглая. А что там, в этой Рябиновке… с водой?

— А что с водой?

— Откуда берут?

— Известно откуда — с колодца! Правда в последнее время мутная стала вода, после осенних то дождей.

Иван Палыч просиял.

— Аглая, не чума это. Дизентерия обычная. Либо… тиф, брюшной. Бактерия Salmonella typhi, передающаяся через воду и пищу. А Афинской называют, потому что впервые в Афинах была она зарегистрирована. Вспомнил!

— Ну Иван Палыч! Ну голова! — уважительно прошептала Аглая. — Так что же теперь делать? Не паниковать? Успокоиться?

— Паниковать никогда не нужно. А вот успокаиваться и расслабляться еще рано. Брюшной тиф — это не чума, но сейчас, без чистой воды и лекарств, это всё равно что… — доктор хотел сказать «смерть», но вовремя поправился: — Ничего хорошего в общем не жди. Вот что. Сходи к Анне Львовне, предупреди, только осторожно, чтобы панику в селе не поднять. Скажи ей, чтобы воду кипятила и только кипяченую пила и ученикам только такую и давала. Также скажи — пусть детей не пускают к реке.

Аглая тут же умчалась прочь.

«Нужно бы телеграмму подать в город», — подумал он.

И тут же покачал головой.

Телеграмму в уезд пока рано слать. Фроська — сомнительный источник информации, могла и напутать, а без фактов не дело почем зря шум поднимать.

И понял — нужно ехать в Рябиновку самому и самому убедиться в наличии тифа. Понял — и тут же начал собираться. Открыл саквояж, проверил склянки — йод, спирт, хинин, всё, что могло пригодиться. Слабый конечно набор, но выбирать не приходится.

Вышел на улицу, закрепил саквояж на багажнике мотоцикла.

Мотор железного коня кашлянул, зарычал, выплюнув облако дыма. Пора было отправляться на встречу неизвестности.

Дорога, узкая и ухабистая, вилась змеей через поле. Ветер, ледяной, как сталь, хлестал лицо, пробираясь под воротник. Осень наступала на Зарное, уверенно отвоевывая территории, погружая их в грязь и промозглый холод.

Поле довольно быстро кончилось, лес обступил дорогу плотной стеной. Стало заметно холоднее и сыро. Дневной свет, серый и слабый, тонул в чаще, и тишина, нарушаемая лишь рёвом мотора, давила на мозги.

Парень гнал мотоцикл и тот злился под ним, не желая ехать в такие дебри. Доктор и сам не горел желанием ехать сейчас в Рябиновку — дел в Зарном хватало. Но нельзя бросать село, которое нуждается в помощи. Если там и вправду есть больные с тифом, то нужно принять ряд мер, чтобы не допустить распространения болезни.

Мотоцикл зарычал громче, натужней. Иван Палыч даже удивился — никогда так мотор не работал. А тут…

Из выхлопной трубы раздался хлопок, мотоцикл совсем по-человечески закашлялся, потом чихнул и… заглох.

— Что за черт⁈

«Дукс» дёрнулся и встал, колёса увязли в земляной каше. Тишина леса, густая и тяжёлая, сразу же навалилась, как могильная плита.

Иван Палыч, выругавшись, спрыгнул. Включил зажигание, принялся заводить мотор. Но тот упорно не хотел работать.

«Бензин закончился⁈ — парень проверил. Нет, горючего хватало. — Тогда что? Свеча? Карбюратор? Тут людей не знаешь чем лечить, а еще техника капризничает, ломается!»

Этого еще не хватало.

Иван Палыч в сердцах стукнул кулаком по рулю. Огляделся. Что делать? Идти пешком? Рябиновка в пяти верстах, пешком — часа два, с саквояжем — дольше. Еще светло, но скоро и темнеть начнет. Возвратиться? Не хотелось бросать технику. Но делать нечего. Возвращаться — не вариант. Нужно дотопать до Рябиновки, осмотреть больных, а потом попросить помощи с мотоциклом — взять хотя бы телегу, перетащить транспорт обратно до Зарного, где они с кузнецом дадут ума движку.

Иван Палыч двинул дальше по дорожке.

Саквояж бил по бедру, как маятник, отсчитывающий минуты. Тяжелый, зараза.

«Вот тебе и железный конь! Не ломается, не подведет!» — ворчал доктор, пробираясь вперед.

— Еще ветки эти!

Незапланированная прогулка не приносила радости. Еще бы! В такую погоду хозяин собаку не выпустить, а тут…

Низкий, гортанный рык, едва уловимый, но острый, как лезвие, заставил замереть и забыть мгновенно обо всем. Парень остановился. Рука невольно сжала ремень саквояжа.

Рык повторился.

Иван Палыч медленно повернул голову, взгляд скользнул по теням. На тропе, в десяти шагах от него, стоял волк. Матерый.

Пепельная шерсть вздыбилась на холке, желтые глаза, похожие на огоньки керосинки, не мигая наблюдали за человеком.

Волк оскалился. Тягучая ниточка слюны медленно свесилась с нижней губы. Уши, вздыбленные, настороженные, улавливали каждый шорох и едва заметно подрагивали.

Вот ведь…

«Скальпель! — блеснула мысль. — В саквояже есть скальпель! Им можно отбиться!»

Конечно, это было безумием — выходить на волка с одним скальпелем. Но лучше попытаться использовать этот маленький шанс, чем смиренно погибнуть от клыков зверя.

В лесах Зарного волки были не редкостью, особенно в голодные зимы, когда добыча уходила глубже, человек в такие моменты становился целью. Этот зверь, чувствующий приближение суровой зимы, наедался мясом впрок. И одинокий заблудший человечишка был идеальной добычей для него.