Клинок мечты - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 6

– Хотел бы я, чтобы с нами была твоя мать.

– И я, – произнесла она, и отец, кажется, не заметил глухоты ее голоса.

– Впрочем, этого еще не случилось. Пока что нет. Андомака могла ошибиться. Он еще может выздороветь. Нет причин лишаться надежды.

В такой момент слово «надежда» прозвучало странно – по отношению к смерти матери, смерти двоюродного деда, той жизни, что ведет Элейна, и той, что будет ей уготована. Она поняла одно – отец отчаянно хотел, чтобы мир оказался не таким, какой есть, и это его желание приводило ее в бешенство. Все, что она собиралась ему рассказать про Теддан и ночное приключение, отпало, жалкое и ничтожное. Она смотрела, как отец опять погружается в свои мысли, не понимая, чего хочет сама – прижаться к нему или уйти.

Из-за спины донеслось осторожное постукиванье. Старик в одеянии домашнего лакея стоял в дверях. Она вскинула бровь, готовая спровадить слугу резким жестом, но отец был уже на ногах.

– Он здесь?

– Да, милорд а Саль, – ответил лакей. – Лорд Карсен в утреннем саду.

– Спасибо, – сказал отец, уже припустив быстрой походкой по коридору.

Но приостановился, похоже вспомнив про нее, сделал шаг назад. Отец поцеловал ее в лоб, как прежде, когда она была совсем маленькой, а после взял за руку. На миг показалось, что он сейчас заговорит, но отец только коротко сжал ее пальцы и тут же отпустил, возвращаясь к своему делу. Он суетливо выскочил прочь, оставляя ее одну в комнате. Долгую минуту Элейна стояла безмолвно, затем подошла и села на место родителя – разведя колени, свесив руки меж ними в той же принятой им позе отчаяния.

Отец не сегодня-завтра начнет свое княжеское правление. Он переедет во дворец, а поместье а Саль – здания, сады, фонтаны, семейный храм, библиотека, кухни, конюшни и все остальное – перейдет к ней. К ней одной. Словно одинокая семечка, дребезжащая в огромной сухой тыкве, она будет пытаться заполнить всю пустоту, что осталась после ухода родителей, пока не придет день, когда умрет и отец, и этот выхолощенный дом не освободится и от нее тоже.

Она представила свою мать – не настоящую, а призрак, который состряпала из рассказов других людей, – стоящую там, где стояла она, глядящую на нее, как она на отца.

«Разве ты ждала чего-то иного? – проговорила вымышленная мать. – Великая тайна высокого происхождения состоит в том, что оно дает тебе все на свете, потому что обходится тебе ценою всего».

Поздновато ты, доченька, это усваиваешь.

Кахон проистекал с севера, где его питали далекие ледники и скопления горных снегов. Тысячи ключей и ручьев находили друг друга, разрастались вширь и крепчали, когда сливались вместе, словно нити, сплетающиеся в веревку. Стоянки лесорубов подкидывали в течение бревна, но, кроме отдельных участков, русло было слишком мелким, а вода бурной для лодочных переходов. Последний порог расположился чуть севернее Китамара. Его утесы, ныне пониже, чем некогда, гложет неустанный поток. Пройдет вечность, прежде чем река перестроит под себя этот край, дабы течь ровно и гладко, но ее воды неспешны, терпеливы, могучи. Придет срок, и она одержит победу в противостоянии с сушей.

Да и пороги не единственное из мест, где Кахон проявлял свою бессознательную и вековечную волю. Излучина реки внутри Китамара тоже преображала город, хоть и слишком медленно для смертных глаз. Пирсы и доки Речного Порта как могли старались перебороть власть потока, но и землю, и камень смывало прочь толстыми слоями. Каждую пару поколений приходилось укреплять и достраивать волноломы. Своей дани, собранной с берегов и утесов, Кахон давал осесть в тихой воде, омывавшей юг Старых Ворот и восток Коптильни. Семена и почва, трава и палки, старые кости и утонувшая всячина – все это медленно сбивалось вместе на полоске дикой глуши в пределах городских стен, которая была названа Ильник.

В разгаре лета тут царили буйные заросли, как в любой из прибрежных рощ к югу. Мясисто-зеленая листва на деревьях, кустарник густой и непролазный, как плетеные стенки детской люльки. Старая инлиска привела стайку оборванной долгогорской детворы пошарить что-нибудь стоящее в прибитом к ильному берегу соре и пособирать под пологом веток дикую чернику. Натруженно вверх в сторону порта и назад по течению сплавлялись баржи; лодочники перекликались на своем бранном языке и перекидывались одними им в силу профессии понятными словечками, присущими этой части реки, – звонкоголосо и непостижимо, как птичья песнь. Река вкрадчиво бормотала мостам, что сбегали к Старым Воротам, и крутила водовороты на южной стороне склизских от водорослей опор. С отмелей Ильника пешеходы и повозки на мостах казались ожившими куколками: игрушечные стражники в пропотевших синих плащах взымали пошлины с игрушечных кучеров, пока миниатюрные кони и мулы отмахивались от невидимых мух.

Окружающий мир пах летом, зеленым, изобильным, почти без намека на осенний тлен и распад. Под сенью рощи, спиной к Старым Воротам, сидели двое, а поверхность воды мерцала, колыхаясь, перед ними. У мужчины топорщились выбеленные сединой волосы и с губ не сходило откровенное, насмешливое изумление. У круглолицей, курчавой, как инлиска, женщины скулу пересекал шрам, а один глаз молочно заплыл. Глядя на них, всякий подумал бы, что перед ним два человека.

– Оно уже хватилось клинка, – сказал мужчина.

– Поди еще когда хватилось.

– Жаль, меня там не было. Представляю, как хрыч подползает к своему алтарю, а там, кроме говна мышиного, ни хрена.

– Дорога минута, – сказала женщина.

– Не грызи себя поедом.

– Оно лишилось клинка. Я лишилась клинка. Если кто-то из нас остался в дураках, значит, дураки мы оба.

Мужчина придвинулся, щурясь на солнце, вспыхивавшее на водном просторе.

– Скажу в оправдание – вокруг тебя буквально одни бандиты и воры.

– Но это мои бандиты и воры. Коль собака кусает псаря, виноват всегда псарь.

– Отбраковывают, впрочем, собаку.

– Уже скоро, – сказала женщина. И тут же добавила: – Клинок стремится попасть назад, туда, где его ждут.

– Ясно. Ну что ж, я тоже кое-что призываю к себе. Правда, покамест не уверен, что именно, – но не он один умеет играть в такие игры.

– А еще в городе Шау.

– Серьезно?

– По-моему, да.

Мужчина помрачнел.

– Не сказать, что я в восторге, но это может сослужить нам пользу. В наши дни боги бродят по улицам. Вещи становятся непредсказуемыми. Но пока Бирн а Саль там, где ему положено быть, шанс у нас есть.

– Так близко мы не подбирались многие поколения, – сказала она. – Если ничего не получится…

– Получится.

Она повернулась к нему единственным ясным глазом:

– Ты в это веришь?

На краю воды один из детей заверещал и принялся рыть белесые наносы речного ила. Мужчина смотрел, как ребенок что-то поднял над головой. Продолговатый кусок металла. Речной мусор – драгоценный, поскольку у них не было и того.

Женщина встала и отряхнула грязь со штанов. Взор мужчины смягчился.

– Когда все закончится, – проговорил он, – и мы вдвоем снова…

– Когда все закончится, поглядим, будем ли мы сами еще ползать, – сказала она.

– Не говори так.

– Мрет все и вся. Боги умирают. А иначе чего мы тут делаем?

Ее лицу совсем не шла печальная улыбка. Женщина побрела прочь, уходя на юг краем рощи. И вскоре принялась насвистывать негромкую изощренную мелодию, принадлежавшую старому времени. Она шла вразвалку, и старушка с детворой сделали вид, будто ее не заметили.

На южной стороне Ильника земля сужалась, и над ровной гладью воды высился мост: желтый кирпич да черная известь. За десятилетия берег сместился, передвинув сваи, прежде вбитые в реке, на твердую почву, и вокруг темных пролетов наросли дикие травы. Женщина не пошла наверх, как делали прочие, и не отправилась навстречу лодкам, что плыли по реке. Вместо этого она постояла минутку, окидывая одним глазом воду и сушу, будто пролистывала книгу. А потом шагнула в тень под мостом и обратно уже не вышла.