Кальдорас (ЛП) - Нони Линетт - Страница 14

Ему также было все равно.

Для него, бессмертного, время имело мало значения, особенно сейчас. Все, что он знал, это то, что он должен был выждать, и тогда однажды…

Однажды он найдет способ освободиться от этих проклятых уз, которые держали его в плену.

Если у Эйвена Далмарты и было что-то особенное, так это терпение.

Поэтому он будет ждать.

И тогда его время придет.

До этого славного дня он был обречен играть роль доброго самаритянина в разных мирах, подчиняясь прихотям Библиотеки и приказам Нийкса, как простой слуга.

Каждое мгновение, проведенное в обществе предателя, действовало Эйвену на нервы, но он испытывал самодовольное удовлетворение, зная, что это чувство взаимно, так что это, по крайней мере, доставляло ему некоторое развлечение. Единственным положительным моментом было то, что ему с самого начала было приказано никогда не общаться мысленно, если только Нийкс сам не спровоцирует контакт. Возможно, это было связано с тем, что Эйвен получал огромное удовольствие, посылая Нийксу определенные образы — в первую очередь, подробные воспоминания о том, как Нийкс снова и снова пронзал Александру своим кинжалом в почерневших подземельях Таэварга, демонстрируя пытки, столь прекрасные, что Эйвен часто мысленно возвращался к этим воспоминаниям, просто чтобы поностальгировать. Понаслаждаться. Нийкс не испытывал такого же ликования и с этого момента категорически запретил Эйвену общаться с ним мысленно — приказ, которому Эйвен был только рад подчиниться.

Нийкс, однако, по-прежнему мог связаться с Эйвеном, когда пожелает, открыв канал связи между ними, чтобы Эйвин мог ответить. И именно из-за этой связи Эйвен отвлекся от веселых гуляк на городской площади, когда его окликнул голос предателя.

«Где ты, черт возьми, пропадаешь?» спросил Нийкс. «Мы должны были встретиться десять минут назад!»

Эйвен отхлебнул подогретого какао, не обращая внимания на острую боль, охватившую его при воспоминании о горячем шоколаде, который они с матерью пили в его юности, о том, как он часто присоединялся к ней в ее любимой солнечной комнате во дворце меярин, о том, как она всегда улыбалась ему над дымящейся чашей, о ее золотых глазах, наполненных любовью.

Так много любви.

Нахмурившись, Эйвен отогнал воспоминания — вместе с воспоминаниями о том, как он видел ее в последний раз, умирающей от его клинка, — и лениво ответил:

«У меня перерыв».

«Перерыв?» воскликнул Нийкс. «Ты что, издеваешься надо мной? Я собираюсь устроить засаду на нечестивых убийц из братства Синн, и на случай, если ты забыл… а ты, очевидно, забыл… ты должен прикрывать мне спину, придурок. Я умру, и ты умрешь, помнишь?»

Как будто Эйвен мог забыть. Он посмотрел на серебристый шрам, пересекающий его плоть, знак Заявления Прав, причину, по которой он разделял с Нийксом все раны, полученные во время их приключений в потусторонней библиотеке. Физическая связь была односторонней… о чем Нийкс всегда спешил угрожающе напомнить Эйвену, когда чувствовал себя особенно уязвленным… и это было единственным, что удерживало Эйвена от убийства предателя во сне.

«Всегда такой драматичный», мысленно растягивая слова, ответил он, допивая напиток и смахивая с чайного столика украшения Кальдораса. Учитывая зимнюю температуру, он был единственным посетителем, сидевшим снаружи, и меяринская кровь позволяла ему переносить холод гораздо лучше, чем людям с блестящей кожей, собравшимся на площади перед ним. «Я до сих пор не понимаю, зачем мы вообще здесь… не похоже, что несколько благочестивых смертных могут причинить много неприятностей по большому счету».

Эйвен почувствовал, как Нийкс заскрежетал зубами, несмотря на их связь, и ухмыльнулся, осознав, как легко было спровоцировать предателя.

«Это культ, Эйвен», процедил Нийкс сквозь зубы. «Культ, который похищает детей и приносит их в жертву ложным богам. Учитывая твое прошлое, понимаю, что убийство невинных может показаться тебе забавным занятием на выходных, но, хочешь верь, хочешь нет, большинство здравомыслящих людей выступают против такого рода вещей. Вот почему мы здесь. Так что шевели задницей и встретимся у их храма, чтобы мы могли их остановить».

«Мы уже остановили их», напомнил ему Эйвен, не сдвинувшись ни на дюйм, поскольку, хотя Нийкс и произнес эти слова, он не добавил их в команду. Это была лазейка, которой Эйвен пользовался при любой возможности. «Мы спасли детей и передали лидеров культа местным властям для суда. Теперь они больше не могут причинить вреда… наша задача здесь выполнена».

«Мы захватили лидеров, да, но что насчет их помощников?» В голосе Нийкса слышалось нетерпение. «Возможно, мы и распустили их группу, но все еще есть много лоялистов, с которыми нужно разобраться… все они жаждут крови. В частности, моей крови, поскольку тебе удалось так удачно исчезнуть, прежде чем они смогли как следует разглядеть твою мерзкую рожу».

Эйвен почти услышал, как Нийкс закатил глаза, и ухмылка вернулась на его губы при виде мысленных образов.

Но тут Нийкс закончил:

«Присоединяйся ко мне, пока их кровожадные убийцы не нашли меня первыми, и мы покончим с ними вместе. Это приказ, Эйвен, иди сюда, сейчас же».

На этот раз Эйвена пронзила боль от приказа, и он нахмурился, поднимаясь с места, как марионетка на ниточках. Его движения были скованными и отрывистыми, когда он начал отходить от стола, сопротивляясь приказу, хотя и понимал, что в этом нет смысла. Он отчаянно пытался освободиться в первые дни их связи, точно так же, как это удалось Александре, когда он сам Заявил на нее Права, но в конце концов ему пришлось признать, что ее дар воли делал ее аномалией. Однако он обнаружил, что есть некоторое пространство для маневра, когда дело доходит до интерпретации, и именно поэтому теперь он мог заставить себя двигаться черепашьим шагом, а не бросаться на помощь Нийксу, как того хотел крегон. Нийкс специально не приказывал Эйвену торопиться, так что Эйвен мог не торопиться.

Он слегка усмехнулся, когда представил, как аметистовые глаза Нийкс вспыхнут раздражением из-за его столь затянувшегося прибытия, и он еще больше замедлил шаг. Такие мстительные удовольствия делали существование Эйвена сносным, а маленькие злобные моменты скрашивали его в остальном жалкие дни. Это почти доставляло ему удовольствие…

Эйвен чуть не споткнулся на незаконченной мысли и выбросил ее из головы, прежде чем она успела закончиться и укорениться.

Проходя по площади и огибая сверкающих горожан — ластростос, как называли их блестящую расу, столица которой неоригинально называлась Ластрос, — Эйвен задирал нос перед всеми, кто осмеливался помахать ему рукой или поздравить с Кальдорасом. Он сосредоточил взгляд на архитектуре, а не на тошнотворно блаженных толпах, оценивая возвышающиеся хрустальные башни и заснеженные башенки, окружающие его, здания, созданные таким образом, чтобы казаться парадоксально древними и современными. Он мог ненавидеть смертных, населявших этот мир — или любой другой мир, — но их город, несомненно, представлял собой зрелище, достойное восхищения. Конечно, это было ничто по сравнению с сиянием его любимой Мейи, но и вполовину не так ужасно.

Покинув городскую площадь, Эйвин пересек мост через замерзшую реку, прежде чем продолжить путь по прибрежной дорожке. Чем дальше он удалялся от центра Ластроса, тем меньше становилось ликующих толп, и все меньше людей пытались поздравить его с праздником… и, следовательно, все меньше людей бросали на него косые взгляды, когда он проходил мимо. Он мог бы счесть это приятной прогулкой, если бы не причина, по которой он ее предпринял. Его темп оставался таким медленным, что он почти двигался назад, но он больше ничего не слышал от Нийкса… хотя, скорее всего, это было потому, что Нийкс знал, что из-за того, что Эйвен лишен наследств, он не мог получить доступ к Валиспасу и передвигаться с той же скоростью, с какой мог передвигаться сам Нийкс. Эйвен тысячелетиями терпел это неудобство, но сейчас оно было не менее болезненным, чем тогда, когда он впервые обнаружил, что не может использовать Вечный Путь.