Призрак - Блэк Виктория - Страница 6

Я нажал на имя «Алана», и меня тут же перебросило на страницу с названием: «Творильня Аланы Флетчер».

– Кто же ты такая, Алана? – спросил я себя.

Музыка и голоса вокруг меня перестали существовать. Я, как Алиса из «Страны чудес», провалился в глубокую бездонную яму, летел и летел вниз, изучая страницу Аланы. Я ее сразу вспомнил, но поразило меня другое – я бы даже сказал, пронзило – как она смогла воссоздать настолько точно мое лицо, волосы, телосложение, если я был в бесформенной одежде, маске и капюшоне на голове?

Между нами определенно возникла особая, незримая связь.

Нет, я не рассматривал ее работы, мне стала интересна она. Сотни снимков с ее улыбающимся лицом, но я знал, что на ней маска. Она другая в жизни.

По правилам нашего братства я должен был сразу избавиться от свидетеля, но я промолчал, как и тогда…

С этого самого дня Алана стала моей навязчивой идеей. Каждая новая смерть была посвящена ей – моей музе. Я изучал ее, фантазировал, придумывал, создавал мысленные образы нашего будущего. Даже прочел эту гребаную книгу, но… в ней нет души Аланы. Если бы книгу писала Алана, я уверен, образ героя вышел бы более глубоким, а не грозным снаружи и плюшевым внутри.

Нас разделяло лишь расстояние, пока Дерек не объявил, что наша новая точка на карте «заказов» – Атланта. В мои планы входило показать моей девочке, насколько мы похожи, подчинить или… Не буду забегать вперед. Время покажет.

Два дня я практически не выхожу из дома, решив полностью погрузиться в проект. Исключением становятся утренние пробежки по скверу, без них мне сложно начинать день – это своего рода ритуал.

Я никогда не была спортсменкой, раньше моя жизнь и вовсе была похожа на бессмысленный круговорот дней. Доктор Маркус Фьюри восстанавливал меня буквально по кусочкам, и именно он объяснил важность распорядка дня, ценность постоянства и соблюдения правил для внутренней гармонии. До клиники я была поломанной, но доктор Фьюри починил меня, вкрутил разболтавшиеся винтики и добавил новые. Он день за днем внушал, что я не становлюсь грязной, живя жизнью обычных людей, что Господь не накажет меня за веселье, плохие мысли, просмотр телевизора и вкусную еду.

Когда папа ушел из семьи, мне было около пяти лет. Я плохо помню его лицо: мама уничтожила все фотографии с ним, выбросила все купленные им вещи, в том числе и мои игрушки, и запретила произносить слово «папа». Эбигейл Флетчер целиком погрузилась в религию, оборвала связь с родственниками, разбила единственный телевизор, развесила по всему дому распятия. Она стала не просто верующим человеком, а настоящим фанатиком. И это отражалось на мне. В плохом смысле. За любой провинностью следовало суровое наказание.

Я ненавидела наш дом: он был похож на заколдованное место. На улице, в церкви, в магазине мама всегда была доброй, общительной и улыбчивой. Стоило зайти в дом, как он превращался в тюрьму: холодную и колючую, где нельзя было улыбаться, даже если читаешь смешной момент в книге – это означало, что мной овладевал Дьявол.

Мы читали молитвы, стоя на коленях перед распятием, порой по несколько часов, чтобы плохие помыслы и грязь обходили нас стороной.

– Молись, Алана. Больше молись, тогда Господь пощадит тебя.

В школе меня сторонились все одноклассники, кроме Джесс. До сих пор странно, что она дружила со мной, и порой я спрашивала себя: реальна ли она или Джесс мой воображаемый друг? Но Джесс тоже была изгоем из-за очень высокого роста, излишней худобы и прыщей на лице. Мы просто нашли друг друга. Рядом с Джесс я могла выдохнуть, вдоволь насмеяться над разными шутками, только с каждым годом религия сильнее порабощала меня, вонзалась в меня колючими шипами, оплетала органы изнутри раковыми метастазами. Переключаться на обычную жизнь становилось сложнее, молитвы на повторе крутились в голове, перемешиваясь со школьной программой.

– Ты пришла позже обычного, Алана.

– Прости, мама. Нас задержали после уроков.

– Я звонила в школу, ты вышла из нее час назад. Где ты была, детка?

– Прости, мама, я сейчас все объясню…

– Где ты была, Алана?

– Дома у Джесс… Ее мама встретила со школы и пригласила меня на чай. Клянусь, я пила только чай! Без сахара! Я не ела малиновый пирог! Клянусь!

– Вкусно было? Скажи, я ругать не буду.

– Очень…

– Ты только что солгала…

– Но ты же обещала не ругать меня!

– Я не стану, но ты клялась, тебе придется просить прощения у Иисуса…

– Нет! Не надо! Пожалуйста! Я не хочу в подвал! Мама, прошу тебя, только не подвал!

– Милая, это для твоего блага…

Все изменилось, когда мама заболела. Рак поджелудочной железы. Эбигейл Флетчер искренне верила, что Господь излечит ее, если она будет молиться и днем, и ночью, наказывая себя плетью.

Господь не излечил ее.

Мама умерла в адских муках через несколько месяцев. Хотя стоны и крики резко затухли, тишина стала такой громкой, что хотелось зажать уши ладонями. Мне казалось, что я оглохла и, если закричу, не услышу своего голоса.

Я просидела около маминого тела несколько часов. Несмотря ни на что, я очень любила ее и просто не представляла, как жить дальше. Мое сознание словно разделилось на две части. Я кричала на нее и обвиняла в обмане:

– Ты же обещала, что Господь излечит тебя! Ты обещала! Ты врала мне, врала!

Я плакала на ее бездвижной груди:

– Мама, мамочка! Проснись, пожалуйста! Я обещаю тебе, что никогда больше не запачкаю себя, только проснись! Я не знаю, как мне жить дальше! Не оставляй меня!

А потом снова обвиняла во лжи до самого рассвета.

Смерть близкого человека – это больно, это навсегда, это тишина, которая говорит громче любых слов, это пустота, что становится тяжелее любого груза. Что бы ты ни делал, как бы ни кричал, молился, просил – бесполезно. Ты не вернешь его. Смерть беспощадна. Смерть главнее Бога.

После похорон я узнала, что на мамином счету скопилась немаленькая сумма. Из-за болезни она не ходила в банк, чтобы перевести деньги на счет церкви, как поступала из года в год. Думаю, деньги ей переводил мой отец. Почему он не искал встречи со мной? Или… хорошо, что не искал?

То, что деньги присылал именно отец, я поняла, когда позже стал пополняться мой счет. Отправитель – аноним.

Но почему? Что мы ему сделали, что он даже не заглядывал к нам?! Зачем переводил деньги? Мучала совесть? Если мама запрещала приходить, почему после ее смерти он так и не появился?! Ни одного ответа. По нему я не скучала – для меня он родной, но посторонний мужчина.

Как я попала в клинику? Я слетела с катушек. Теперь можно все! Почти сто тысяч долларов я спустила на покупки за один день: планшет, сотовый, телевизор, модная одежда, косметика. В бургерной я заказала столько еды, что не смогла съесть за раз! Мне помогала Джесс. Одноклассники не узнавали меня в новом имидже. Я пребывала в состоянии эйфории ровно до тех пор, пока второе лицо моего сознания не дало о себе знать.

Вера взбунтовалась во мне, боязнь кары Господней загнала меня в церковь, бросила на колени и потребовала просить прощения, сдирать мочалкой кожу до крови, бить себя плетью и молиться, молиться, молиться.

Я выбросила все новые вещи, разбила телевизор и телефон. Целым остался лишь планшет. А на следующий день я плакала до заикания, жалея выброшенные вещи и ненавидя себя за веру. Я выдрала с гвоздями все распятия со стен, сорвала крестик с груди и сожгла в цветочной урне на заднем дворе. Снова спустила несколько тысяч на покупки и радовалась им. Но биполярное расстройство похоже на маятник – оно всегда возвращается в отправную точку. Я несколько дней не выходила из подвала, прося у Господа прощения. Так повторялось снова и снова, пока в один из холодных осенних вечеров я не оказалась на крыше четырехэтажного дома. Мне казалось, что всех моих молитв не хватало и нужно было что-то большее, чтобы искупить вину. Я не хотела умирать, ведь убить себя – огромный грех. Мне требовалась боль, чтобы заслужить прощения и избежать огня Чистилища.