Барин-Шабарин 8 (СИ) - Старый Денис - Страница 31

Анна Владимировна испытывала смешанные чувства. Вожделение мешалось в ней со страхом. Губительная сладость нравственного падения с ощущениями жертвы, готовой пойти на заклание. Вот только — ради чего?.. На этот вопрос у мадам Шварц, которая лишь хотела, чтобы поскорее началось то, ради чего она кинулась в это приключение, не было ответа.

Скрипнула входная дверь. На затхлую лестничную площадку вырвались запахи краски, льняного масла и гнили. Это место было просто создано для порока. И от нетерпения, Анна Владимировна готова была уже сама начать сдирать с себя платье. Вдруг навстречу ей шагнул мужчина. Блеснул в чадящем свете коптилки золотой эполет.

— Анна Владимировна Шварц, урожденная Чижевская? — неприятным голосом осведомился незнакомец.

Я не привык откладывать дело в долгий ящик и заехав к себе на квартиру, поручил своему камердинеру Фомке разобрать багаж, а сам принял ванную и переоделся. Через час я уже направлялся с визитом в дом в Мошковом переулке.

Именно здесь жил князь Владимир Федорович Одоевский, известный русский литератор, философ и ученый, первопроходец отечественной научной фантастики. Мое знакомство с ним началось задолго до этой предполагаемой встречи.

Когда-то, еще в детстве я прочитал фрагменты его знаменитого романа «4338-й год. Петербургские письма», о путешествии китайского студента по России далекого будущего. Трудно поверить, что это, увы, неоконченное, произведение было написано в 1835 году!

Теперь, возвращаясь из Вены, перед началом масштабных исторических перемен, я чувствовал острую потребность вновь обратиться к идеям, некогда поразившим мое воображение. Так что в каком-то смысле, встреча с Одоевским была неизбежна.

Не удивительно, что вернувшись в Петербург, я решил незамедлительно нанести визит знаменитому литератору. Подъехав к дому князя в собственном экипаже, я вышел из него и направился к парадному входу.

Дверь открыл пожилой лакей, которому я сообщил свое имя и цель визита. Вскоре появился и сам хозяин дома, элегантный мужчина пятидесяти лет с выразительными серыми глазами и слегка уже седыми волосами, зачесанными далеко назад.

— Ваше сиятельство, — обратился я к нему, по военному щелкнув каблуками, хотя и был в партикулярном платье, — позвольте выразить глубокое восхищение вашими произведениями. Ваше видение будущего поистине удивительно.

— Благодарю вас, господин Шабарин, — произнес Одоевский с улыбкой, приглашая в свой кабинет. — Чем обязан столь высокой чести вашего посещения?

Мы проследовали в комнату, обстановку которой составляли книжные шкафы, старинные картины и массивный письменный стол, покрытый рукописями и бумагами. Усевшись напротив хозяина дома, я приступил к изложению своего замысла.

— Дело в том, князь, — осторожно начал я, стараясь выбрать правильные слова, — что ваша работа вызывает во мне чувство глубокого уважения и вдохновения. Однако мне кажется, что ваши фантазии могут служить не только развлечением, но и в каком-то смысле руководством к действию. Именно поэтому я хотел бы предложить вам участие в проекте государственного значения.

— Вот как? — удивился он. — Я много слышал о ваших смелых нововведениях, еще более — о политической деятельности, но не предполагал, что вы решите обратиться ко мне с таким предложением.

Видя, что собеседник заинтересовался, я продолжал:

— Представьте себе, что мы создадим периодическое издание, которое позволит людям заглянуть в будущее, увидеть возможности развития технических устройств, изменения общественных отношений и взглядов на мир. Назовем этот журнал «Электрическая жизнь». Там будут публиковаться не только ваши собственные произведения, но и рассказы и повести других талантливых литераторов, философов и ученых, разделяющих вашу страсть к прогрессу и к нововведениям.

Владимир Федорович слушал меня внимательно, откинувшись на спинку кресла и закусив нижнюю губу. Наконец, нарушив молчание, он произнес:

— Что и говорить идея, любопытная, но скажите, граф, откровенно, насколько серьезно вы воспринимаете возможность осуществления такого проекта? Одобрит ли Цензурный комитет? Опять же, простите за унылую прозу, на какие средства будет издаваться такой журнал?

Я улыбнулся уголком рта, прекрасно осознавая, какой серьезный шаг предлагаю ему совершить. Моя репутация реформатора, близкого советника царя, должна была убедить писателя в искренности моих намерений, но все же я сказал:

— Конечно, серьезное дело требует серьезных вложений. На первое время расходы я возьму на себя. Что касается Цензурного комитета, поступим следующим образом. Его величеством мне поручено сформировать Особый комитет, с целью привлечения средств для восстановления всего, что было разрушено в ходе войны. Что касается одобрения сверху, то государь вполне осведомлен о моем проекте и поддерживает идею распространения идей прогресса и просвещения среди наших соотечественников.

Я слегка лукавил. Именно издание журнала я с царем не обсуждал, но не сомневался, что он меня поддержит. Несколько минут Одоевский молчал, наконец, утвердительно кивнул головой.

— Хорошо, господин Шабарин, принимаю ваше предложение. Но прошу учесть, что участие в подобном предприятии потребует значительных усилий с моей стороны и изменений в самом направлении моих мыслей. Возможно, придется отказаться от многих привычных форм их выражения и стиля письма.

— Понимаю ваши опасения, — сказал я. — Вам придется вернуться к своим идеям двадцатилетней давности, но представьте, что именно вам выпадет честь создания принципиально нового литературного жанра, сочетающего научную достоверность и художественную образность. Поверьте, есть писатели за границей, которые уже работают над этим. Полагаю, что ради чести и славы России, их следует опередить. Главное, чтобы читатели почувствовали дух наступающей эпохи, которую им во многом придется создавать собственноручно. Ну что — по рукам?

— По рукам! — сказал князь и мы обменялись рукопожатием, ознаменовав рождение нового вида литературы — научной фантастики.

Опередив французского литератора Жюля Верна как минимум на семь лет.

Услышав столь официальное обращение из уст незнакомца, Анна Владимировна замерла, охваченная самой ей непонятным ужасом. При тусклом мерцании свечи в тесном коридоре, Шварц не могла разглядеть черты его лица, но из-за тени на стене, ей казалось, что он огромного роста, от чего ее охватило чувство беспомощности и одиночества.

Казалось сам воздух в помещении застыл, насыщенный запахом пыли и старого дерева. Все звуки стихли, кроме ритмичного постукивания капель воды, падающих из рукомойника в фаянсовый таз. Среди этой тишины любой звук эхом отзывался по всему дому, отчего тот казался пустым и заброшенным. Это гулкое безмолвие нарушил низкий голос:

— Анна Владимировна, не бойтесь. Я вас надолго не задержу. Прошу вас выслушать меня внимательно.

— Кто вы?

— Честь имею, жандармский полковник Лопухин, Владимир Ильич.

Его слова обрушились на мадам Шварц подобно камню, упавшему в море охвативших ее чувств. Пальцы ее захрустели, так сильно она стиснула их, нервы натянулись до предела. Она тщетно пыталась унять волнение, стараясь дышать ровно, чтобы справиться с нарастающим беспокойством.

Незнакомец кивнул и повел ее внутрь дома. Анна Владимировна оглянулась и ей почудилось, что двери, в которую она только что вошла, теперь нет. Как и не было и художника, заманившего ее в эту ловушку. Поэтому она покорно двинулась следом за жандармом. Он привел ее в комнату, где белели загрунтованные холсты и стояли пустые подрамники, прислоненные к стене. Лопухин жестом предложил ей опуститься на стул.

— К сожалению, причины моего обращения к вам, мадам, выходят далеко за пределы обычных житейских неурядиц, — продолжил полковник мягким, почти интимным тоном, видимо, стараясь вызвать доверие собеседницы. — Речь идет о событиях, связанных с судьбой нашей Родины и известного вам лица.