Шайтан Иван 5 (СИ) - Тен Эдуард - Страница 6

Каждое утро он просыпался с ясным осознанием, что сегодня он вновь будет полезен, нужен, важен, не как светский хлыщ, не как модный стихотворец, а как настоящий человек, делающий настоящее дело. Отечество больше не было для него абстракцией, оно воплощалось в этих бойцах, в этой земле, в этой службе.

Да, служба была опасна. Каждый выход мог стать последним. Но эта опасность была честной, в отличие от придворных интриг. Да, она была трудна, но какой сладостной была усталость после честно выполненного долга!

Особенно дороги были эти люди, ставшие за короткое время ближе братьев. Они доверяли ему свои жизни, и это доверие грело лучше любой награды. А их простое, без церемоний, обращение — «командир» — звучало для его уха прекраснее всех столичных титулов. В этом слове была вся суть его нынешнего бытия: ответственность, доверие, братство.

Когда вечером у костра он слышал это: «Командир, прикажешь чаю?» или «Командир, завтра в дозор кого ставим?» — в груди разливалось странное, почти забытое чувство. Поначалу он не мог понять, что это. Потом осознал, это было счастье. Простое, как всё настоящее.

— Ты чего такой грустный, Михайло Юрич? — к костру подсели Фрол и Филимон, командиры будущих сотен. Они вышли в составе сотни в рейд обучаться тактическим приёмам ведения боя.

— Скажи, Михайло, а правду казаки бают, что ты знатные стихи написал, про Бородино? На всю Рассею известные. — спросил Фрол.

— Ну, так и на всю? — отшутился Миша.

— Да ты не журись, Михайло, ежели полковник сказал, значит так оно и есть: Таких, как Лермонтов беречь надо, а он балбес сюда приперся, нет чтобы в поместье сидеть и стихи знатные писать. Так и сказал.

— Сам то вон какие песни сочиняет и ничего, воюет так, что оторопь берёт. — добавил Филимон. — По всей линии известны его дела.

— Ладно, братцы, обсуждать начальство, за глаза, дело не благодарное. Давайте спать укладываться.

Михаилу было приятно чувствовать то с каким уважением относятся к нему командиры будущих сотен, простым, без придыхания. Вспомнилась бабушка, Елизавета Алексеевна, очень властная и в то же время любившая меня беззаветно. Мой ангел хранитель. Получил письмо перед выходом. Жалобы на то, что «любезный Мишенька» не навещал старушку уже долгое время. По началу она очень перепугалась, когда узнала, что её Мишенька отправлен служить на Кавказ и собралась ехать в Петербург спасать внука, но получив моё письмо с разъяснениями, долго не могла успокоиться. А узнав об участии в деле при обороне Армянской области и награждении орденом, немного успокоилась. Потом всё равно отругала, что я подвергаю себя смертельной опасности.

— А, командир, тоже хорош, сам такое творит, подвергает себя опасности, а меня «балбесом» обозвал. Вот у кого талант, самородок. Это его беречь надо.

Ноги гудели, тело немного ломило, но как только голова коснулась изголовья, провалился в сон.

Ранним утром я уже проснулся и сидел разминая тело. После водных процедур у ручья позавтракал кашей, которую приготовил Аслан. Попросил Аслана говорить со мной на черкесском, стараясь улучшить свои знания. Я уже понимал на достаточно хорошем уровне, говорил правда коряво. Аслан деликатно поправлял мои погрешности. Все бойцы идущие со мной собрались.

— Командир, готовы. — доложил Савва.

— Костя, двоих в дозор, тронулись. Начался неторопливый подъём. Мы шли размеренным шагом внимательно осматриваясь. К обеду прошли треть пути достигнув первой площадки. Участок дороги, длинной метров пятнадцать, со значительным расширением до десяти метров шириной.

— Дальше будет ещё один такой же выступ, — сообщил Исхак, окидывая местность опытным взглядом. — Но поменьше и поуже. Можно ждать караван здесь, а можно пройти дальше.

Что-то меня беспокоило, решил идти к следующей площадке.

— Всё бойцы, двигаем дальше.

К вечеру подошли к намеченной цели. Удобно расположились и стали готовиться к ночлегу. На такой высоте растительность была очень скудной и уже стемнело. Каждый боец нёс с собой небольшую связку дров из толстых сучьев. Разложили небольшие костерки, приготовили ужин и, завернувшись в бурки, завалились спать.

За ночь все продрогли основательно. Костров для обогрева нет. Принялся за приготовления завтрака. В отсутствии Аслана приходится всё делать самому. Котелок крепкого чая, каша, солнце которое ярко светило, но грело едва-едва. Стал раздавать указания.

— Исхак, остаёшься здесь и принимаешь караван. Смотри чтобы они с перепуга не свалились вниз. Мы идем за поворот и садимся в засаду. Растягиваемся вдоль дороги, поднимаемся на пару аршин и сидим, ждём. Если караван один пропускаем его и снимаемся следом. Если что-то не так, тихо сидим и ждем моей команды. Вопросы? Всё тронулись.

Мы прошли метров пятьдесят и свернули за поворот. За поворотом лента дороги просматривалась почти до самого перевала. От начала спуск был крутой, но постепенно становился более плавный. Поднялись выше метра на четыре, пять стали устраиваться в ожидании каравана. Ждать придётся до вечера, потом ночёвка на площадке и опять ожидание. Замаскировались все хорошо. Полёвка со слабовыраженными зелёными и коричневыми пятнами, полинявшая и хорошо поношенная, сливалась с окружающим пейзажем. Я устроился среди камней и пригретый солнечным теплом незаметно задремал.

На другом конце засады сидел Эркен, самый глазастый и наблюдал в подзорную трубу. Рядом с ним, в метрах трёх сидел Костя, дальше Азим.

— Слыш, Азим, почему абадзехи, натухайцы своих грабят, да и шапсуги?

— Добро грабить, девки красивый, молодой, деньги много давать будут, потом турка покупать будет. — спокойно ответил Азим.

— Да как можно своих то? — возмутился Костя.

— Свои в селении, другие не свои. Пошёл девка или молодой в поле работать, захватил и всё. Работать много не нада.

— Что ж вы за народ такой? — возмутился Костя.

— Хороший народ, Костя. Есть плохой, очень плохой, хороший много, очень много, который работает и мирный. Чужой никогда не возьмёт. Русский тоже не все хороший, много плохой тоже есть. — спокойно, без злобы ответил Азим.

— Эт, да, твоя правда, у нас дерьма тожа хватает. — с досадой проворчал Костя.

Азим прижился в разведке у Кости. Прилежно, со всем старанием, осваивал необходимые навыки разведчика. Костя был очень доволен Азимом и Халидом. Знание особенностей местного менталитета и обычаев делали их ценными бойцами. Халид и Азим приняли российское подданство, были записаны в казачье сословие и вписаны в реестр. За оборону армянской области были награждены малыми серебряными медалями за заслуги для инородцев. Чем очень гордились.

Скопив премиальные деньги, Азим, с разрешения полковника, построил небольшой, но крепкий дом в Пластуновке. Туда он перевез мать и младшего брата, которые до этого едва сводили концы с концами. Теперь у них был свой угол, огород, засаженный картошкой и овощами, а мать, умелая ткачиха, украшала дом узорчатыми коврами. Впервые за долгие годы в их семье воцарились покой и достаток.

Каждый раз, возвращаясь домой, Азим чувствовал глубочайшую благодарность. Голод, унизительные просьбы о помощи, постоянная нужда, всё это осталось в прошлом. И он прекрасно понимал, кому обязан этой новой жизнью. Поэтому служил не за страх, а за совесть, дорожа своим местом в сотне, как величайшей удачей.

В тихие вечера, сидя у печи, Азим строил планы, хорошо выучить русский язык, овладеть грамотой, а потом продвинуться по службе и стать младшим командиром. Ведь теперь у него была не только обязанность, но и мечта.

— Командир! Командир! — услышал я сквозь дрёму голос Паши. — Караван появился.

Стряхнув остатки сна, стал разглядывать караван в подзорную трубу. Без сомнений это был наш караван. Всего пятнадцать лошадей. Впереди караванщик, за ним лошади с тремя женщинами и мальчиком, их лошадей в поводе вели четверо мужчин. Дальше четыре оседланные лошади, остальные груженные небольшими тюками и мешками. Трое погонщика замыкали караван. Сразу бросалось в глаза нервозность и беспокойство людей в караване. Они постоянно оглядывались, будто опасались чего-то.