Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik" - Страница 21

Я перевёл взгляд на дневник и тихо перелистнул страницу.

— Значит, теперь я один из них?

Морозов немного усмехнулся, но в голосе не было иронии.

— А как вы думаете, Николай Арсеньевич, почему ваша кровь засияла в той чаше, князь? — сказал он мягко. — Этот дар просто напомнил, кем вы были всегда. Осталось только вспомнить, что с этим делать.

— Понять, — поправил я воеводу.

— Как скажете, — не стал он спорить.

— А нечисть? — спросил я после небольшой паузы.

Морозов кивнул, чуть опершись локтями на стол.

— Для обычных подданных они неотличимы от людей, — ответил он ровно. — Многие и живут, и работают рядом с человеками. Некоторые делают это по привычке или потому, что иначе не умеют. Домовые, дворовые… они, как правило, очень привязаны к месту. Если дом уважают — и они добры.

— Как тот, которого я видел ночью из окна? — уточнил я, вспомнив фигуру в шляпе, которую заметил сегодня на лужайке.

— Епифан, — сразу назвал его Морозов. — Хороший… человек, — с лёгкой улыбкой произнёс это слово. — Очень ответственный. Работает по ночам, когда все спят. Метлу свою бережёт, как военный саблю. А вот поговорить любит, да. Если беседу затеет, то попробуй прерви.

Он слегка развёл руками, с тем выражением, каким обычно говорят: ну что поделать, у всех свои странности.

— Но в целом домовые и дворовые не опасны. Если только не дичают. Шкодить могут, конечно. Тут уж кто на что горазд: у кого скот сбежит, у кого баня плесенью пойдет. Но серьёзного вреда они не причиняют. Пока не нарушен порядок.

— А в лесу?

Морозов помолчал чуть дольше.

— Там, на полях, в реках и на болотах всё иначе. Там нечисть другая. Старше, свободнее. Не всегда злая, но чужая. У неё своя логика и правила. Иногда они совпадают с человеческими. Иногда нет. Вот потому и нужны те, кто умеет разговаривать с обоими мирами.

Он говорил спокойно. Но за словами ощущался большой опыт. Не слухи, не легенды, а прожитые встречи, решённые вопросы, пройденные грани. И от этого на душе становилось спокойно. Появлялась уверенность в том, что я непременно справлюсь. Потому что я понимал, что тут не один. Есть те, кто уже давно живёт в этом пограничье. И готов помочь адаптироваться мне.

— Я думал, что все, кто здесь живут, вражды к людям не питают, — сказал я негромко, чуть растерянно. — Ну, за столько лет сосуществования… всех недружелюбных, наверное, уже истребили?

Морозов тяжело вздохнул, как человек, который уже не раз слышал такие слова, но всё равно вынужден объяснять заново.

— Это непростое место, князь…

— Регент, — мягко поправил я, по привычке.

Воевода не стал возражать. Просто кивнул.

— Северск — это островок старых земель, — начал было он, но вдруг осёкся на полуслове. Его взгляд скользнул в сторону окна, как будто что-то снаружи привлекло внимание. Владимир приподнялся чуть с места, глядя в темноту.

Это движение выдалось настолько естественным, но в то же время резким, что я и сам повернул голову, чтобы понять, что именно могло прервать его речь.

Окно отражало свет лампы, но в глубине ночного двора всё же можно было разглядеть лёгкое движение. Как будто кто-то прошёл между деревьями. Или не прошёл — а просто стоял, чуть дальше, за лужайкой. Тень в тени.

Я невольно задержал дыхание, потому что вдруг ощутил: мы разговариваем о живом. О том, что не осталось в книгах. Оно рядом. Слушает. Смотрит.

Воевода больше ничего не сказал. Только чуть сузил глаза, как будто старался понять, чьё именно присутствие чувствуется этой ночью. И на секунду в комнате стало особенно тихо. Тепло лампы, шелест страниц, даже дыхание — всё затаилось.

Я не знал, кто там, по ту сторону стекла. Но был уверен, что у этих земель своя жизнь. И мы с Морозовым — в ней только гости. Или временные хранители.

Территория за окном ещё минуту назад казалась тихой и пустой, освещённой ровным светом уличных фонарей, которые разметали тени по краю лужайки. Но теперь, на границе света и темноты, у самой ограды, начали один за другим появляться силуэты.

Сперва они казались пятнами, словно ветер играл с тенью деревьев. Но чем дольше я смотрел, тем яснее становилось: это фигуры. Высокие, вытянутые, как будто слишком худые для человеческого облика. Гости двигались странно — рывками, неловко, словно кто-то только недавно научил их ходить, но они ещё не до конца поняли, как это делается.

Некоторые шли на полусогнутых ногах, как марионетки с плохо натянутыми нитями. Другие резко дёргались, будто подгоняемые чем-то невидимым. Один из таких силуэтов попытался было перемахнуть через металлическую ограду — и подпрыгнул почти на метр. Вышло это у него очень уж легко, не по-человечески. За ним подпрыгнул ещё один. И ещё.

— К нам пытается попасть местная спортивная команда прыгунов в высоту? — не отрывая взгляда от окна, пробормотал я, пытаясь сохранить спокойствие, но даже собственный голос прозвучал слишком натянуто.

Морозов покачал головой. В его лице не было страха, но настороженность пронзила каждую черту.

— Нет, эти спортом не увлекаются, — пробормотал он и уже почти не в шутку добавил: — Они от природы такие прыткие.

Он резко отодвинул стул, и тот скрипнул о пол. Быстро шагнул к двери, походка стала напряжённой, точной.

— Оставайтесь здесь, — бросил он, уже на ходу, — и не приближайтесь к окнам, пока я не скажу.

Я обернулся к окну. Тени у забора всё ещё копошились, но теперь двигались увереннее. Как будто что-то внутри них проснулось. И я вдруг ощутил: дом, каким бы он ни был старым и странным, теперь казался единственным, что отделяет меня оттого, что ползёт со стороны леса.

Я подскочил к окну, двумя пальцами осторожно отодвинул штору. И в этот самый момент один из силуэтов у ограды протянул руку, схватился за кованые прутья.

То, что произошло дальше, не укладывалось в голове. Тяжёлые металлические прутья, толщиной в палец, чуть потемневшие от времени, поддались с такой лёгкостью, будто были сделаны из старой лозы. Они изогнулись, хрустнули и просто разошлись, словно кто-то распахнул створку ворот.

Я почувствовал, всплеск силы от разрушенного защитного плетения, которое было наложено на ограду. А через мгновение где-то на территории послышался звон стеклянного колокольчика. Я запоздало понял, что это сработала сирена. Звук был тихим, но прорезал ночь так, что сердце дрогнуло, и всё внутри сжалось. Это сработал магический эффект от сигнализации.

Существо неспешно, но уверенно шагнуло вперёд. Потом на территорию проникло ещё одно. А за ними последовали остальные. И с каждым шагом, пройденным по лужайке, их движения становились всё более слаженными, точными.

Они уже не казались неуклюжими. Не спотыкались, не дёргались. Словно разогрелись, и чья-то недобрая воля соединила их в одно целое. Не бежали, но шли быстро, точно знали, куда направляются. И, судя по всему, этот путь вёл в сторону дома. Моего дома.

Я отпрянул от окна. Воздух в кабинете вдруг показался плотным, вязким. Где-то в коридоре скрипнула доска. И я не знал, это Морозов вернулся или кто-то уже оказался слишком близко.

Не раздумывая, шагнул к стене, где висело оружие. Что-то происходило. И сидеть в тепле кабинета, когда за окном кто-то гнёт железо голыми руками, казалось почти предательством. Не по-княжески это, не по-человечески. Ладонь потянулась к топору с волнистым лезвием, инкрустированным старой чеканкой. Рукоять была тяжёлой, но легла в руку, как будто ждала своего часа. Я сдёрнул его со стены и бросился к выходу.

Коридор пролетел мимо, лестницу я преодолел в пару скачков и оказался у двери, ведущей на террасу. Толкнул створку и выскочил наружу. Ночь ударила в лицо прохладой и запахом листвы. К которому неуловимо примешивалось что-то еще.

Во дворе уже появились первые дружинники. Они выходили с разных постов, быстро собираясь в центре. Даже не видя их лиц, я почувствовал в воздухе ощутимый всплеск силы, которая текла в каждом из них.