Честь - Умригар Трити - Страница 4

Она повернулась к нему.

– Да, спасибо. – Она улыбнулась. – А можно еще кофе?

– Конечно, мэм. Вам понравилось?

Она услышала гордость в его голосе – нет, даже не гордость, он говорил как хозяин, – и ее это тронуло. Ей захотелось расспросить его о жизни: сколько он зарабатывает, в каких условиях живет. Но она заметила, что в ресторане прибывает народу.

– Да, очень, – ответила она. – Такого кофе нигде больше нет.

Он кивнул.

– А откуда вы, мэм? – застенчиво спросил он.

– Из Америки.

– Так я и думал. Хотя тут больше туристов из Европы.

– Правда? – У нее не было никакого желания обсуждать свою жизнь. В этом прелесть работы репортера: вопросы задавала она, а не наоборот. Она надеялась, что он поскорее принесет ей кофе. Взглянула на часы, но официант не понял намек.

– Всю жизнь мечтал учиться гостиничному бизнесу в Америке, – сказал он.

Куда бы она ни приезжала, везде слышала одно и то же. Различались детали, но в основе своей мечта была одинаковой: получить туристическую визу и зацепиться в Америке. А дальше – дальше эмигранты были готовы на все: водить такси шестнадцать часов в день, обливаться потом на ресторанной кухне, устроиться на любую работу, чтобы наниматель выступил спонсором, заключить фиктивный брак. Все, чтобы получить заветную грин-карту – святой Грааль XXI века.

Она посмотрела на худощавого официанта с выпуклой грудью, на его полное энтузиазма лицо, и отвернулась.

– Мне скоро пора, – резко произнесла она. – Но я желаю вам удачи.

Он покраснел.

– Да, конечно, мэм. Извините. – Он заторопился прочь и быстро вернулся со второй чашкой кофе.

Смита записала завтрак на счет номера и оставила тридцать процентов чаевых. Она уже вставала, когда к ней подбежал официант. В руках у него была белая роза.

– Это вам, мэм. Добро пожаловать в «Тадж-Махал».

Она взяла цветок и подумала, всем ли гостям они дарят розы.

– Спасибо. Напомните ваше имя?

Он усмехнулся.

– Я не говорил, как меня зовут. Джозеф, мэм.

– Рада знакомству, Джозеф. – Она пошла к выходу, но вдруг остановилась. – Джозеф, не подскажете, больница «Брич Кэнди» отсюда далеко?

– Конечно подскажу, мэм, – ответил он. – На такси совсем рядом. У нас все зависит от пробок. На ресепшене вам помогут заказать приватное такси с кондиционером. Чуть дороже, но что делать? Лучше переплатить.

Первое, что бросилось ей в глаза в больнице, – потеки бетеля на стенах приемной[5]. Она оторопела. «Брич Кэнди» была лучшей больницей в городе, во времена ее детства сюда ложились на операции кинозвезды, и меньше всего она ожидала увидеть здесь пятна кроваво-красной слюны. Отбросив брезгливость, Смита подошла к стойке, где сидела усталая медсестра.

– Чем могу помочь? – спросила она.

– Здравствуйте. Хочу узнать номер палаты. Пациентка Шэннон Карпентер.

Женщина уставилась куда-то поверх ее плеча и проговорила:

– Посещение с одиннадцати. До тех пор никого не пускаем.

Смита сглотнула.

– Ясно. Я только сегодня ночью прилетела в Мумбаи и…

– С одиннадцати. Без исключений.

Раздражение Смиты отразилось на ее лице.

– Ясно. Но вы можете сказать мне номер палаты, чтобы…

– В одиннадцать часов.

– Мэм, я вас слышала. Просто хочу узнать номер палаты, чтобы больше вас не беспокоить.

Женщина зло сверкнула на нее глазами.

– Палата номер двести девять. Теперь сядьте, пожалуйста.

За неимением других вариантов, как пристыженная школьница, Смита села ждать в приемной под пристальным взглядом дежурной. Она следила за стрелкой часов – ждать, к счастью, осталось недолго. Как только стрелка сравнялась с одиннадцатичасовой отметкой, она встала и направилась к лифтам, где уже скопилась очередь. Рядом была лестница. Палата Шэннон на втором этаже – можно и по лестнице подняться.

Приветливая медсестра проводила ее в палату. В другом конце коридора Смита заметила группу людей; какой-то мужчина говорил на повышенных тонах. Она отвернулась и стала искать нужный номер на двери. Проходя мимо пустой палаты, случайно увидела море за окном, и нежданно нахлынули воспоминания: в детстве они с отцом приходили в «Брич Кэнди», он навещал больного коллегу. Она тогда удивилась, что море так близко, и решила, что больница находится на корабле. Папа рассмеялся и сжал ее плечо.

Она подошла к группе мужчин в коридоре и хотела было отвернуться и не подслушивать их оживленный спор, когда заметила среди споривших Мохана. Вчера вечером он был расслаблен, но сейчас выглядел напряженным и сердитым и недовольно смотрел на медсестру и молодого врача в белом халате.

– Говорю вам, сейчас же позовите доктора Пала! Пациентке нужно повысить дозу обезболивающего.

– Но сэр, я же вам говорил… – запротестовал молодой врач.

– Арре, йар[6], сколько можно об одном и том же? Говорю же, мы недовольны лечением. А сейчас приведите старшего врача.

– Как скажете. – Молодой врач быстро ушел; медсестра последовала за ним.

– Привет, – сказала Смита. Мохан вздрогнул и посмотрел на нее.

– О, здравствуйте, – ответил он. – Простите. Не ожидал увидеть вас одну. Я как раз хотел за вами заехать.

– Видите, а я сама справилась. – Смита заметила рядом с ним женщину. – Здравствуйте. Я Смита.

Спутница Мохана – на вид ей было лет двадцать пять – широко улыбнулась.

– О, здравствуйте, мэм. Мы с вами вчера говорили по телефону. Я Нандини, переводчица Шэннон.

– Очень приятно, – ответила Смита, но испытала смутное недовольство. Сколько же у Шэннон помощников? Может, и не надо было прерывать ее отпуск?

– Где палата? К ней можно?

– Да, мэм. Через минуту. – Нандини смущенно покосилась на Мохана и ушла.

– Ей меняют судно, – объяснил Мохан в ответ на недоуменный взгляд Смиты.

– О! – Смита вздрогнула. – Как им это…

– Они очень осторожны. Но Шэннон так не кажется. Думаю, здешним медсестрам еще не приходилось слышать такую отборную ругань.

Смита заметила, что он с трудом сдерживает смех.

– Понимаю. В редакции Шэннон тоже этим знаменита. – Она склонила голову набок. – А вы сегодня не работаете?

– Нет. Вообще-то, я в отпуске и должен был поехать в Сингапур на этой неделе. Но мой попутчик заболел лихорадкой денге. Пришлось отменить. В ближайшие две недели я свободен.

– А почему сами не поехали?

– Одному скучно. – Его лицо погрустнело. – Я не такой, как вы с Шэннон. Вы независимые. А я терпеть не могу путешествовать один. Я вообще не люблю одиночество. В этом смысле я типичный мумбайский мальчик.

В его голосе слышался сарказм, словно он сам над собой смеялся. И все же ни один уважающий себя американский мужчина не признался бы в таком. Если бы она услышала эти слова от кого-то из индийских американцев, с которыми мама пыталась ее свести, когда Смита была помоложе, она бы испытала презрение. Но здесь, в коридоре мумбайской больницы, это казалось нормальным. Обычные человеческие чувства. Смита понимала Мохана.

– Что ж, – со вздохом сказала она, – похоже, и у вас, и у меня отпуск накрылся.

Из палаты вышел санитар, и Нандини пригласила их зайти.

– Заходите, мэм, – сказала она. – Шэннон вас очень ждет.

Шэннон лежала на кровати со слегка приподнятым изголовьем; волосы разметались по подушке. Она смогла выдавить из себя улыбку, но Смита заметила испарину у нее на лбу и затуманившиеся от боли серые глаза.

– Привет, подруга, – Смита наклонилась и поцеловала ее в щеку.

– Привет. Ты приехала.

Нандини пододвинула стул.

– Садитесь, мэм, – сказала она.

Смита села и взяла Шэннон за руку.

– Вот не повезло, – сказала она. – Какая нога?

– Правое бедро. И я сама виновата: шла по улице и смотрела в телефон. Споткнулась о бордюр.

– Очень жаль. – Смита подняла голову и увидела Мохана и Нандини: они переговаривались в другом углу палаты. – Когда операция? Мохан сказал, они ждут хорошего хирурга. Неужели он один на всю больницу?