Salvatio. В рассветной мгле - Ильин Юрий Николаевич - Страница 8

Впереди в желтоватой дневной мгле начала вырисовываться какая-то массивная тень. Удостоверившись, что она неподвижна, Виктор двинулся к ней.

Над рельсами возвышался маневровый тепловоз. Точнее, его останки — все стекла выбиты, зеленая краска почти совсем слезла. На месте лобового прожектора зияла пустота. Узкий корпус, низко посаженные фары, перила на передней площадке — на мгновение Виктору показалось, что эта мертвая машина чем-то напоминает чучело мамонта в музее. Реликт далекого прошлого.

На боку над колесами виднелся нанесенный белой краской из баллончика рисунок — замысловатая вязь, в которой при внимательном рассмотрении можно было узнать слово «Prometei».

Значит, пришли.

Забравшись на площадку, Виктор убедился, что дверь в кабину машиниста открыта, и вошел внутрь. Клетчатая полипропиленовая сумка, затолканная под приборный стол, как оказалось, скрывала продолговатый ящик. На крышке обнаружилась маленькая сенсорная панель. При первом прикосновении на ней появилось сразу девять букв А и три восклицательных знака. Усмехнувшись, Виктор начал перебирать символы, пока не получил указанную ему в сообщении комбинацию. Ящик щелкнул и открылся. Внутри лежали четыре книги, несколько сильно потрепанных журналов и электронный накопитель — из тех, что были в ходу лет двадцать назад. К счастью, для них и сейчас еще можно было найти переходники, а некоторые совсем уж старые ноутбуки и терминалы до сих пор оснащались такими разъемами.

На дне ящика лежала бумажка с коряво нацарапанными цифрами — 320. Да, как раз на эту сумму и договаривались. Сложив в ящик несколько принесенных с собой книг «на обмен», Виктор положил сверху конверт с купюрами и закрыл крышку.

Снаружи послышались чьи-то шаги. Виктор схватил трость и выскользнул из кабины.

…Несколько минут они стояли друг против друга на расстоянии пяти-шести шагов, как два стрелка из стародавних вестернов. Наконец Виктор произнес:

— Ну, здравствуй.

Новоприбывший — коренастый, сутулый человек в грязной коричневой куртке и потертой кепке, молча кивнул.

— С чем пожаловал? — спросил Виктор.

Пришелец поднял сумку и сипло ответил:

— Обмен. Потом заберут.

Кобольд — так прозывался новоприбывший — среди буклегеров был крайне непопулярной личностью. За ним тянулась недобрая слава стукача, хотя никто не мог припомнить конкретных тому причин.

Когда-то Кобольд печатал в крупных газетах широковещательные колонки об иноземных заговорах, о необходимости усуровления державных порядков и о притеснениях, которые он, автор, то и дело претерепевает со стороны «гуманистического» меньшинства и «вольнолюбцев» (rigtvoliniri).

Однажды он стрельнул печатным словом по какому-то крупному чиновнику, заметившему, что ничего страшного в «вольнолюбцах» нет, и вдруг обнаружил, что в газетах и издательствах ни ему, ни его писанине больше не рады…

С Виктором они были знакомы еще до того, как Кобольд пустился бороздить зловонные воды платной словесности; когда-то даже стали почти друзьями, но ненадолго. На вершине своей карьеры Кобольд как-то раз назвал Виктора в лицо «бесполезным» — и вряд ли смог бы задеть того сильнее. Последующее падение публициста Виктор встретил с тихим злорадством.

С годами Кобольда утянуло на самое дно. Когда-то добропорядочный, но ни в коем случае не добродушный бюргер, любитель камуфляжных штанов и многокарманных жилетов, сейчас Кобольд мало чем отличался от любых других industalki[4]. Высох, осунулся, с его обрюзглого, огрубевшего, но, как и прежде, красного лица, кажется, никогда не сходило выражение глухой обиды и озлобления.

Но притяжение к книгам он испытывал по-прежнему. И буклегеры со временем приняли его как «почти своего»…

Забравшись на боковую площадку тепловоза, Кобольд уселся, с тяжелым вздохом прислонившись к стене. Похоже, спина.

— Как промысел? — устроившись рядом, спросил Виктор.

— Вашими молитвами, — пробурчал Кобольд.

Просунув широкую руку за пазуху, он вытащил побитую жизнью флягу, отхлебнул и, помешкав, протянул Виктору. Отказаться было бы нарушением этикета.

— Можжевеловый? — судя по вкусу, это был джин.

— Да. Разведенный малость.

Виктор вернул фляжку.

Вокруг стояла, а точнее, висела вязкая, мглистая тишина. Ни птиц, ни насекомых. Издали доносился городской гул, но, казалось, дым приглушал и его. Виктор и Кобольд сидели друг подле друга и молчали, но Виктору казалось, что на деле между ними снова идет ожесточенная дуэль на аксиомах, спор, который в конце всегда сводился к личным оскорблениям — и ни к чему иному еще не приводил.

— Что нынче меняешь? — спросил Виктор.

— Да ничего особенного, — просипел Кобольд, нехотя вытаскивая из сумки пару книг в черно-красно-белых переплетах. Виктор полистал их, пожал плечами и отдал обратно.

— И есть спрос? — это прозвучало чуть более насмешливо, чем Виктору хотелось бы.

— Всегда, — отозвался Кобольд.

— Конечно, — выдохнул Виктор. Любителей ревизионистских сказок и криптоереси с годами меньше не становилось…

— А у тебя? — спросил Кобольд.

— Да вот, — Виктор показал добычу. Кобольд взял томик с трактатом Милля, пробежал глазами первую страницу и вернул книгу.

— Что ж, — произнес он, — всяк при своем?

— Всяк при своем, — согласился Виктор. — При своем и останемся.

Кобольд снова достал флягу, хлебнул, передал Виктору. Тот приложился и закашлялся — то ли попало не в то горло, то ли из-за спиртного чертов дым стал еще более едким.

— Спасибо, — сказал Виктор, наконец прокашлявшись. — Пойду я.

— А я посижу еще, — ответил Кобольд.

Поднявшись, Виктор еще разок глянул мельком на бывшего именитого публициста. И подумал, что на самом деле мало что поменялось: представься ему такая возможность, Кобольд снова с самодовольной усмешечкой стал бы говорить и писать все то же самое, что и лет двадцать назад.

Но сейчас это был усталый, полуголодный бродяга. Он сидел, прислонясь к борту тепловоза, и невидяще глядел перед собой, придерживая рукой кожаную сумку с книгами.

Махнув на прощание, Виктор спустился на рельсы и поплелся прочь.

Добравшись до верхнего этажа, Виктор некоторое время восстанавливал дыхание. Пару лет назад, в целях экономии электричества и пропаганды здорового образа жизни, в жилых зданиях по всему городу отключили лифты. Горожанам таким образом обеспечили ежевечерние тренировки ножной мускулатуры, легких, сердца и силы воли.

Когда дыхание выровнялось, Виктор несколько мгновений прислушивался, но ничего, кроме привычного городского гула из-за окон, не услышал. Подойдя к облезлой двери, он постучался — три стука подряд, четвертый после паузы.

Через некоторое время дверь приоткрылась и наружу высунулась голова в грязно-белесых дредах.

— М-м, ты. Привет, — раздался сипловатый басок. — Ранехонько. Заходи, не стой.

Дверь открылась пошире.

— Мне б покурить сперва.

— М-м. Кури наверху, как обычно. Новье принес какое?

— Так, по мелочи. Кое-что только мне интересно, — отозвался Виктор, протягивая свежедобытый сверток хозяину квартиры — тощему двухметровому парню лет двадцати пяти. За ним в глубине квартиры мелькнула и исчезла рыжая женская голова.

— Ты не один? — спросил Виктор.

— Не, — усмехнулся парень, потроша сверток. Из всей стопки книг внимание его привлекло именно то, что Виктор собирался оставить себе. — Слышал что-то вот про это. Говорят, сейчас не доищешься. Где ты это все берешь?..

— Во многой мудрости многая печали. Кстати, вот именно это-то я придержу пока. Все остальное — твое.

— М-м, — на большинство реплик своих собеседников хозяин квартиры отвечал коротким полурассеянным подмыкиванием. За эту особенность его прозвали Анзих[5]. Теперь он и сам представлялся только этим прозвищем.