Тайная связь - Асхадова Амина - Страница 14

Проглатываю ком и тихо смеюсь ему в лицо:

– Они вот здесь, – ударяю себя в грудь.

– Нет, Эльман. Ты утрируешь. Там у тебя давно черная и непроглядная тьма.

Отец отходит, разминая руками толстую кожу лица.

Я не шевелюсь. Хочу почувствовать, что там внутри, но кроме черной пустоты – и правда, будто ничего нет.

– Я говорил с Батуриными, они будут только рады выдать единственную дочь за тебя. Если не думаешь о себе, подумай хотя бы о матери – она переживает за тебя. Жизнь продолжается, будет еще любовь, будут еще дети.

Отец засобирался. Отставил виски, схватил телефон со стола. Видно, время сделки близилось.

– Проводишь, Эльман?

– Конечно, – глухо отвечаю ему. – Сейчас приду.

Когда отец выходит из кабинета, я достаю черную папку и раскрываю ее. Я клялся убрать эти фотографии и никогда к ним не возвращаться, но в самые темные времена я ищу самое дно и погружаюсь туда безвозвратно.

Ей и месяца не было. Даже имени дать не успел, это так.

Смотрю на фотографии и не могу пошевелиться – затягивает в бездну боли настолько, что выплываешь из временного пространства и скатываешься на самое дно. Я стискиваю кулаки за спиной и устремляю взгляд в одну точку. В шкаф. В щели между дверьми на секунду показалось шевеление.

Твою мать.

Ясмин. Она была здесь.

– Приезжай в Волгоград, сынок. Мы тебя очень ждем, – прощается отец у порога дома.

– Обязательно, – отвечаю сдержанно. – Береги себя.

– Не злись на меня, Эльман. Я жизнь прожил и знаю, что говорю. Твоя тоска по прошлому – это пристанище дьявола. Чем больше ты там варишься, тем больнее.

Провожаю взглядом автомобиль отца, чувствуя, как понемногу отпускает. За эти годы они поднимали эту тему много раз, и эффект всегда был такой же. Я срывался даже при матери, она плакала, уходила в комнату, затем отец добавлял мне выговор за слезы матери. И так по накатанной.

Вернувшись в кабинет, совсем не удивляюсь.

Ясмин стояла возле стола, ее взгляд был прикован к фотографиям.

– Тебе говорили, что подслушивать нехорошо?

Я сделал несколько шагов. Резко обернувшись, Ясмин посмотрела на меня испуганными глазами.

Ясмин

Пока в гостиной ведется разговор отца и сына, я перевариваю то, что услышала насильно. Как бы я ни пыталась закрывать себе уши – я услышала все. Все до последнего слова, до последней тайны. До глубины души.

Смутно помню, как выбралась из шкафа, в который залезла буквально на бегу, ведь старший Шах почти наступал мне на пятки. Встретиться в доме его сына – было бы настоящей бедой. Угораздило же меня перепутать двери и выбрать для своего укрытия кабинет, в котором обычно всегда ведутся мужские разговоры…

Фотографии на столе, за которые зацепился мой взгляд, не помогают забыть услышанное, наоборот – они делают только хуже. И отвернуться нет сил. Я смотрю, смотрю, а внутри все кровью обливается.

Она красивая.

Даша.

Вот, чье имя было на той папке. Уверена, будь у его новорожденной дочери имя – Эльман бы подписал именно так.

Это все царапает сердце. Невыносимо.

Я не ревновала и мне не было больно. Кажется, не было. Ведь я не претендовала на чувства, на любовь, на семью с Эльманом.

Девочка тоже красивая. Его дочь. Она такая крохотная, как моя племянница Мария. Когда Мария родилась, наши семьи встретились, затаив все обиды на короткое время. Мы с Эльманом тогда тоже встретились. Я предлагала ему взять Марию на руки, но тот со стеклянным взглядом – отказался.

Теперь многое встало на свои места.

– Тебе говорили, что подслушивать нехорошо?

Игнорируя грохот собственного сердца, я оборачиваюсь. Глаза Эльмана недобро сощурены, и я не понимаю, за что именно: за шторы, за подслушанную трагедию или за подсмотренные фотографии. Или за все вместе.

– Я не хотела…

– Отойди, – холодный приказ.

Эльман движется на меня, но проходит мимо. Не ко мне – к папке с фотографиями.

Я заламываю пальцы, осторожно наблюдая за ним. Задержав взгляд на малышке, он резко накрывает ее фотографию своей ладонью, затем облокачивается на стол и с тяжелым выдохом опускает голову.

Другая бы на моем месте оскорбилась, услышав ледяное «отойди».

Только мне не до обид. Вместо холода и равнодушия в его голосе я ощущаю дикую боль. Не представляю, какого это – потерять собственного ребенка.

– Эльман…

– Давай без истерик, Ясмин. Это в прошлом. Не думай о ней.

Хотя я и не планировала истерить, но не думать о Даше у меня не получалось. Мне достался мужчина с темным прошлым и с тяжелым бременем, и у меня еще был шанс отступить – уйти, отказаться, оставить его один на один с теми, кто порождает тьму в его душе.

Я могла закатить скандал, биться в истерике и кричать, что я не хочу делить его с прошлым. И уйти. Но я хочу остаться. И еще хочу поделиться с ним светом. Совсем чуть-чуть, оставив немного света и себе, чтобы совсем не выгореть.

Покачав головой, я на свой страх и риск делаю к нему шаг и опускаю ладошку на каменную сгорбленную спину.

– Ты прав, это нас не касается. Но мне невероятно жаль, что ты пережил такое горе.

Эльман стоит каменной стеной, под ладонью даже не ощущается его дыхание. Неужели не дышит?

– Я знаю, ты здесь уже была, – отвечает ровно. – Видел отпечатки на папке, я забыл убрать.

Я приближаюсь к столу, ожидая, что он меня оттолкнет.

Но этого не происходит.

– Не убирай, если тебе так хочется. Я не буду его трогать… без твоего разрешения.

Меньше всего я хотела утешать Эльмана, но сказать, что думаю – хотела. Безумно хотела.

Поэтому искренне подмечаю:

– Она такая чудесная, просто ангел.

И Эльман на мою искренность, о боже, откликается:

– Я не успел дать ей имя.

Я касаюсь его каменной руки, убираю ее от фотографии и разворачиваю Эльмана к себе. Все проделываю неторопливо, потому что нутром чувствую, как дико напряжено его тело. Казалось, только тронь – и он взорвется на миллиарды осколков.

– Расскажи о них. О тех, кто вот здесь… – прикасаюсь ладошкой к его груди и пытливо смотрю в глаза, отчего-то желая знать больше. Намного больше.

– Хочешь знать?

Я киваю.

И в его взгляде боль уступает интересу. Я его заинтересовала тем, что готова слушать. Без претензий, без ревности, без напряга, как те – другие.

Но другим нужно было его сердце. А мне – нет.

Поэтому не отрицаю и не пытаюсь отделить других женщин из его судьбы.

– Хочу. Это часть твоей жизни.

Эльман указывает мне на кресло. Я сажусь в него, проваливаясь в мягкой коже, и подгибаю ноги в коленях. Эльман разливает спиртное, вопросительно смотрит на меня и ловит мой неуверенный кивок. Я еще помнила, чем закончилась последняя ночь со спиртным. Он – тоже.

– Немного, – предупреждает Эльман, протягивая бокал.

– А что, у тебя есть какие-то планы на меня? – спрашиваю игриво, принимая алкоголь из его крепких рук.

– Есть.

Жар незамедлительно опаляет кожу лица и тела, и я делаю большой глоток игристого напитка, чтобы остыть. Сам же Эльман моментально осушает половину, садится напротив и вытягивает ноги, почти касаясь ими моего кресла.

– Я ее скрывал.

– Дашу?

Короткий кивок служит мне ответом.

Скрывал. Как и меня. Только у нас другие обстоятельства, еще более опасные. Мурашки покрывают все тело, и я сильнее подгибаю колени, сжимаясь.

– Почему?

– Отец искал партию среди своих. К тому же, последние годы в семье было неспокойно, отцу регулярно поступали угрозы, в том числе в мой адрес. Я решил закрыть Дашу от любых проблем внешнего мира. О ребенке планировал всем сообщить, когда заберу их из роддома. Но родители узнали уже по факту, когда я хоронил дочь.

Меня пробирает до дрожи от той маски, что Эльман надел на лицо и долго-долго носил. Его голос не дрогнул ни разу, а я от одного рассказа умирала мысленно десятки раз.