Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 146

Не пройдет и часа, как многих из них не будет в живых.

Разумеется, среди тех, на кого я смотрю сейчас, немало и Серых Котов в штатском, и Подданных Арго. За них я не беспокоюсь: они здесь, чтобы драться.

Меня интересуют гражданские – интересно, есть ли среди них те, кто испытал нехорошее предчувствие, отправляясь сюда сегодня, те, кому не хотелось идти? Найдутся ли среди них такие, кто не удивится, когда вокруг начнется резня, но лишь подумает: «Я знал, что так будет» – и умрет с мыслью: «Надо было мне остаться дома».

И еще я задаю себе вопрос: сколько к вечеру в Анхане будет домов, где станут выть по покойникам?

Знаете, если бы все было наоборот и кто-то из тех, кого я люблю, умер бы сегодня из-за какого-то типа, который сделал бы то, что я буду делать сейчас, клянусь – я не знал бы ни сна, ни отдыха до тех пор, пока не нашел бы его и не задушил своими руками.

Но если за жизнь Паллас Рил придется заплатить дорогую цену: пожертвовать жизнью всех до единого мужчин, женщин и даже детей на этом стадионе, – я сделаю это без колебаний. И это еще не слишком дорого. И все же сначала я поторгуюсь – точнее, сегодня я буду торговаться до последнего, как никогда.

Наверное, возраст делает меня скуповатым.

Рев, от которого дрожит стадион, взмывает вверх еще на пяток децибелов, отвлекая меня от моих мыслей.

Прибыл Ма’элКот.

С ним явилась целая праздничная процессия из сотен ликующих людей в праздничных нарядах; высыпав на арену, они кружат по ней, бросая в зрителей на трибунах пригоршни монет и конфет, подбадривая зрителей, чтобы те пели вместе с ними гимн Ма’элКота «Король королей». В процессии есть и молодые девушки, но в основном это мужчины, причем большинство из них отнюдь не юнцы. За краской на их лицах я различаю кожу, выдубленную ветрами и солнцем, а их праздничные улыбки не в состоянии скрыть ледяные глаза профессиональных убийц – наемных солдат.

Итак, он подготовился.

Хорошо.

Толпа не расположена петь. Стоит только группе голосов то в одном, то в другом краю арены затянуть мелодию гимна, как их сразу гасит нарастающий нечленораздельный рев.

И тут из-за черной каменной рамки, ограничивающей мое поле зрения, выкатывается огромная повозка Парада Роз.

Она движется сама по себе, увлекаемая вперед одной только силой воли Ма’элКота. А вот и он сам – в центре повозки, стоит, уперев руки в боки и откинув назад голову, словно носовая фигура корабля, прекрасный, как мифический бог или легендарный герой. Для тех, кто только что присоединился к нашей истории, скажу: вон тот тип рядом с ним, в чудно́м коротком камзоле с кружевным гофрированным воротником, в панталонах с пряжками и высоченных ботфортах, – это почтенный Тоа-Ситель, Герцог Общественного порядка, или, иначе, глава Тайной полиции. Очень компетентный. И очень опасный. Видите, какое у него лицо – совершенно безразличное, хотя глаза так и шарят по трибунам.

Наверное, ищет меня.

Зря он сюда пришел; я-то надеялся, что он меня понял. Если его сегодня убьют здесь, то и величество, и все его Королевство окажутся в глубоком дерьме.

Ну да ладно, поздно теперь волноваться из-за величества. К тому же у меня свои дела. И эти дела едут на одной повозке с Ма’элКотом.

Как я ни стараюсь делать вид, будто не замечаю двух крестообразных рам, установленных на противоположных концах увитой цветами платформы, у меня это плохо получается – мой взгляд то и дело возвращается к ним. На одном кресте висит Ламорак, его поникшая голова покачивается при каждом толчке. Выглядит он как мертвый. Этого еще не хватало.

Он многое пропустит.

На другом кресте, в коконе серебристой сетки, висит моя жена.

В животе у меня становится так холодно, как будто я наглотался льда, онемение поднимается из кишок к груди, к сердцу, растекается по рукам и ногам, охватывает мозг. Я словно раздваиваюсь: один «я» лежит в каменной щели и думает, а второй «я» наблюдает за первым откуда-то из ледяной пустоты, слушая его мысли. Я не чувствую ударов своего сердца, только шипение в груди и ритмическое потрескивание в ушах, похожее на треск в радиоэфире, когда где-то рядом с радиоприемником ударяет молния.

Паллас не в забытьи. Она с тревогой озирается по сторонам, – видимо, то таинственное укрытие внутреннего мира, где она пребывала еще недавно, уже недоступно. На нее набросили белую льняную сорочку, и по всему ее переднему полотнищу, от груди до левого колена и ниже, тянется кровавая строчка. Красные капли падают с ее левой пятки в цветы у нее под ногами.

Да, этот крест, на котором она висит, может стать проблемой. Я не учел, что ее могут распять…

Может, я вообще плохо все продумал.

Зато Берна нигде не видать: уже хорошо, это значит, что его тело остывает на дне той ямы в глубине пещер. Жалко, конечно, что я сам не был там и не видел, как свет гаснет в его мертвых глазах, но ничего – с меня вполне достаточно знать, что я выжил, а он нет.

Ма’элКот разводит в стороны руки, огромные, точно пролеты моста, и тишина устремляется от него сразу во все стороны, точно ударная волна из эпицентра взрыва. Как будто Бог протянул с Небес руку и лично убавил громкость во всем мире.

Ма’элКот начинает говорить, обращаясь к своим собравшимся на стадионе Детям.

Будем считать, что это моя реплика.

Отталкиваясь от каменной кладки сразу локтями и коленями, я вываливаюсь из вентиляционного отверстия головой вперед. Правда, я успеваю ухватиться обеими руками за его край и потому не падаю кулем, а делаю в воздухе кувырок и приземляюсь на ноги.

Времени на раздумья больше нет, теперь даже дух перевести и то будет некогда. Да и о чем тут раздумывать: выбора все равно больше нет.

Крючками больших пальцев я зацепляюсь за пояс и не спеша выхожу на арену.

Итак, вот он, конец.

Я стою на песке, передо мной – последняя в моей жизни арена.

Двадцать тысяч пар глаз с любопытством устремляются ко мне: «А это что за идиот в черном? Что он тут забыл?»

И не только они, но и другие глаза, которых сотни тысяч, смотрят сейчас на меня прямо через мой мозг: вы, мои зрители, смотрите и ждете, что я буду делать. Многим из вас кажется, что вы знаете это заранее. Что ж, может, я и вас удивлю.

Кое-кто из ликующих ряженых на арене тоже замечает меня: их лица застывают, а руки тянутся к складкам одеяний, в которых припрятано оружие.

Я подхожу к ним не спеша, с дружелюбной улыбкой.

Золотистый песок арены хрустит под каблуками моих сапог. Солнце стоит высоко, из-за него по верхнему краю моего поля зрения я вижу расплывчатое красноватое свечение – это капельки пота блестят у меня в бровях.

Все мои сомнения, все вопросы, которые осаждали меня еще недавно, покидают меня мгновенно, словно голубки, которые по мановению руки фокусника вылетают из его шляпы. Адреналин поет свою песню у меня в крови, и эта мелодия так же привычна и утешительна для меня, как колыбельная для младенца. Удары пульса в ушах заслоняют все звуки, кроме мерного «хрруст… хрруст» у меня под ногами.

Меня увидел Тоа-Ситель: его лицо заметно бледнеет, губы двигаются. Он тянет за руку Ма’элКота, и голова Императора поворачивается ко мне угрожающе медленно, словно танковая башня.

Я иду к нему, чувствуя, как мою грудь наполняет какая-то неведомая мне прежде эмоция. Что это такое, я понимаю, только оказавшись почти рядом с ним.

Похоже, что это счастье.

Вот сейчас, в этот самый момент, я счастлив, как никогда в жизни.

Я смотрю на Паллас и вижу, что она тоже смотрит на меня, ее глаза полны ужаса.

На ее взгляд я отвечаю, медленно приподняв и опустив веки – так церемонно, что это уже похоже на поклон, – и губами шепчу то единственное, что я могу ей сказать: «Я тебя люблю».

Она тоже пытается просигналить мне что-то в ответ, что-то насчет Ма’элКота. Но я ничего не могу прочесть по ее разбитым губам, а потому и не пытаюсь – незачем отвлекаться.

Пора убивать.

Командующий северо-западным гарнизоном только что лег, готовясь насладиться честно заслуженным отдыхом – как-никак тридцать часов на ногах. Потянувшись всем телом – соломенный тюфяк, брошенный на пол в задней комнате казармы, показался ему до неприличия удобным, – он только закрыл глаза, как все здание подскочило и зашаталось, точно от удара огромного кулака. Люди в казарме завопили от ужаса. Командующий вскочил и кинулся к крюку в стене, где висела его перевязь с мечом. Непослушные пальцы скользили по рукоятке меча, и он не успел вытянуть клинок из ножен, когда раздался скрежет, засов, на который была заперта дверь, выскочил из стены вместе с креплением, а дверь осыпалась на пол грудой щепок.