Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 101

Коты встретили эту демонстрацию могущества молчанием, в котором было больше ярости и силы, чем в любых приветственных возгласах.

Берн сказал:

– История Шута Саймона закончится сегодня поражением и кровавой смертью. По местам.

И пока Коты разбивались на прайды и тихо покидали башню, каждый молча обещал себе, что сделает все, лишь бы клятва Берна стала правдой.

– Э-э-э… дамочка? – Сиплый голос хозяина баржи раздался откуда-то из-под крышки люка, а пары спиртного обдали ее раньше, чем она поднялась по веревочной лестнице. – Пойдите-ка сюда, взгляните на это…

Паллас встала, испытывая боль в каждом суставе. «Дамочкой» хозяин баржи звал только ее. Все остальные, включая Таланн, звались у него просто «эй, ты»; он сразу предупредил, что не желает знать их имен.

Недавно нанятая команда отлично поработала внизу, в несколько слоев выстлав дно поддонами для перевозки грузов, так что получился настил толщиной около восьми дюймов, под которым плескалась трюмная вода. Матросы отскребли от грязи переборки, повесили лампы и вообще сделали трюм пригодным для временного пребывания людей.

Среди токали попадались такие, кто из-за высокого роста то и дело ударялся головой о бимсы; да и те, что пониже, неуютно чувствовали себя в тесном пространстве, под низким потолком, поэтому почти никто не ходил по трюму. Люди сидели кучками, по семьям, и все как один смотрели на нее широко открытыми, испуганными глазами. «Как обычно», – мелькнула у нее непрошеная, ворчливая и обиженная мысль.

Сейчас она выберется на палубу, а они начнут спрашивать друг у друга, что случилось, и распространять тревожные фантазии о том, что творится там, наверху, в солнечном мире; потом кто-нибудь один наберется смелости и подойдет с этим вопросом к Таланн. Та заверит его, что все в полном порядке, с этим он вернется к своей семье, и все начнется сначала.

Час тому назад Паллас провела на борт последнюю группу из Промышленного парка, а с ними Таланн, укрыв всех одним Плащом. Ламорак предпочел остаться с Подданными, и Паллас не стала спорить. Величество и его люди спрячут его и позаботятся о нем лучше, чем сможет она сама, да и от солдат Императора защитят, возникни такая необходимость. Теперь, когда все были на борту, оставалось лишь дождаться очереди на выход, когда баржа покинет гавань и пойдет вниз по реке. Капитан подкупил портовое начальство, и те передвинули его очередь повыше, так что ждать оставалось всего около часа.

Паллас нужно было одно – вывезти токали из города и отправить их вниз по реке. Там она покинет баржу и пешком вернется в Анхану, где найдет способ отменить заклятие Вечного Забвения и войти онлайн, прежде чем начнется амплитудный распад. В город надо вернуться на тот случай, если Студия все же приготовила ей протокол автотрансфера и теперь ждет подписи ее транспондера; вовсе ни к чему, чтобы ее Трансфер начался внезапно, в присутствии Таланн, команды и всех токали.

Ну а потом будь что будет; если Студия решит не вытаскивать ее отсюда, она вернется на баржу – хорошая лошадь в считаные часы покроет расстояние, проделанное плавучим корытом за день, – где убедится, что беглецы добрались до Тераны. Если же она, напротив, обнаружит себя на Трансферной платформе в Студии, то, так и быть, закончит это дело потом, когда вернется сюда. По крайней мере, тогда она сможет связаться с Хари и выяснить, что, черт возьми, происходит.

Внезапность, с которой его выдернули отсюда вечером, заставляла ее возвращаться мыслями к тому, что будет с ней дальше, и воображать всякие ужасы; да и тайна не давала ей покоя.

Почему Студия решила отозвать Кейна в самый разгар Приключения? Сколько она ни ломала голову над этим, ответ ей не давался.

А еще ей вспоминался тот страшный момент тишины, когда она успела медленно сосчитать от одного до десяти, а он так и сидел неподвижно, не шевельнув и пальцем… Она видела его в таком состоянии раньше – что-то вроде кататонии, когда какая-то мысль завладевала им настолько, что он забывал даже дышать. О чем он задумался вчера? Он смотрел тогда прямо на Ламорака и вдруг сказал: «Ты. Это был ты». И его лицо – такое Паллас видела у него прежде лишь пару раз: на нем была написана ярость, сокрушительная, затмевающая разум, за которой всегда следовало нерассуждающее насилие.

Таким Кейн был в ту ночь, когда пришел за ней в лагерь Берна в том Приключении, которое позже назвали «Погоней за Венцом Дал’каннита». Он освободил ее от пут и помогал ей перевязать ожоги и присыпанные солью раны – следы бесчеловечных забав Берна, – а она шептала ему: «Выведи меня отсюда». Он тогда еще поглядел на ее раны, потом на изувеченные трупы Марада и Тизарра, которые так и остались лежать рядом с ней в палатке, потом глянул через прорезь в боковой стенке палатки на тех, кто сотворил все это: они сидели у костра, пили и веселились как ни в чем не бывало, и вот именно в тот миг Паллас увидела на лице Кейна такое выражение.

То есть вчера он смотрел на Ламорака так же, как тогда на Берна, а она не знала почему.

Но думать было некогда. Проблемы не решатся сами собой: ей надо вывезти из Анханы тридцать шесть токали и не погибнуть самой, так что нечего тратить драгоценное время на размышления о Кейне, о выражении его лица и о прозрачном сиянии, которое вдруг словно заключило его тело в хрустальную призму.

Этот момент произвел на нее такое сильное впечатление, что она никак не могла избавиться от него; стоило ей перестать думать о насущном, и картина так и вставала у нее перед глазами.

Но что именно впечатлило ее так сильно? Да то, что в тот миг, когда это случилось, он явно был в зоне убийства, то есть в состоянии той безумной ярости, которая обычно правила всем его существом, стирала из его сознания всякую мысль, кроме стремления причинять боль и проливать кровь. И когда свечение словно выступило сквозь поры его тела, он мог напасть, но все же не напал. А ведь у него не было времени подумать, взвесить возможные последствия, сделать выбор.

Какой-то рефлекс заставил его сказать «нет» убийству и вернуться к ней.

Она поняла, что́ он хотел сделать, когда протягивал к ней руки: растянуть поле Трансфера и забрать ее с собой на Землю, туда, где она будет в безопасности. И это ее потрясло, поскольку совершенно не укладывалось в ее представление о бывшем муже. Она задумалась: а что, если в ее отсутствие он все же начал меняться, пусть понемногу, медленно, но все же? И еще одна мысль невольно пришла ей на ум: может быть, стоит познакомиться с ним снова?

Она гнала от себя эти мысли, признавая в них суккубов, какими они и были на самом деле: мыслями-вампирами, соблазнительными фантазиями, которые не приведут ни к чему, кроме сердечной боли. «Он для меня в прошлом, – твердила она себе снова и снова, – я с ним покончила».

И все же под слоями обиды ворочалась зависть к нему, к его умению целиком отдаваться кровопролитию. Наверное, человек, который умеет так ненавидеть, должен быть очень свободен внутренне, обладать такими запасами гнева, на фоне которых меркнут любые последствия, – так он ненавидит Берна.

А ведь она пострадала от рук Берна куда сильнее, чем он. Это же не Кейна привязали к столбу в той палатке, не его заставляли смотреть, как мучаются и умирают друзья, не он ощущал похотливое лапанье Берна между огненными поцелуями раскаленных углей и ледяными укусами стальной иглы и кинжала; это не его гнали по улицам как добычу, не он прятался в подвале, перебирая в памяти страшные подробности гибели Дака и Яка. И все же именно он способен забыть все в мгновение ока, отбросить всю жизнь ради шанса посчитаться с Берном или с любым другим врагом, которых за годы своей карьеры он приобрел немало.

Из них двоих она всегда была более взрослой, преданной своему делу, ради которого могла отодвинуть в сторону любые личные побуждения и чувства, ведь главное для нее – спасать невинных, защищать детей, таиться, планировать, думать, просчитывать ходы, пока мозги не онемеют от напряжения.