Я инвалид попал в мир магии и меча. Том 1 (СИ) - "Prosto" - Страница 17

Сначала была апатия. Полное, всеобъемлющее безразличие. Они мертвы. Я провалился. Мир рухнул. И что? Это было похоже на мою первую смерть. Такая же тихая, бессмысленная точка в конце предложения.

А потом пустоту начали пронзать воспоминания. Острые, как осколки стекла.

Вот отец учит меня, как правильно держать топор. Его большая, мозолистая рука накрывает мою, направляя движение. От него пахнет деревом и силой. Он смотрит на меня с гордостью. «Ты — моя опора, сынок».

Вот мать поет мне колыбельную, когда я болею. Ее голос тихий и немного уставший. Она гладит меня по волосам, и ее прикосновение изгоняет любую боль. «Все будет хорошо, мой милый».

Вот Каэлан усмехается, когда я впервые умудряюсь парировать его удар. «Неплохо, щенок. Из тебя может получиться толк».

Эти образы были невыносимо яркими и теплыми. И от этого было еще больнее. Боль вырвалась наружу, и апатия сменилась агонией. Эта боль была иной, чем от сломанных костей. Она была глубже. Она была в самой душе.

И вслед за ней пришла память из другого мира. Память о холодной комнате. О тишине. О забытом дне рождения. О глухой стене безразличия. И я понял страшную, космическую иронию своей судьбы.

Там, в прошлой жизни, у меня отняли тело, но оставили семью, которой я был не нужен. Здесь мне дали идеальное тело и семью, которая любила меня больше всего на свете. А потом отняли ее. Отняли так жестоко и окончательно, что прошлая жизнь показалась мне милосердным сном.

— ЗА ЧТО?!

Мой беззвучный крик разорвал тишину моего внутреннего мира. Я не мог больше этого выносить. Взрослый, циничный разум Кирила не выдержал. Он сломался под тяжестью горя восьмилетнего Кайла.

Я сжался в комок в этой пустоте, обхватив колени руками. И я заплакал. Не слезами ребенка. А слезами души, которую предали дважды. Я плакал от ярости, от бессилия, от чудовищной, вселенской несправедливости. Я рыдал по отцу и матери, по нерожденному брату или сестре, по Каэлану, по своей рухнувшей жизни.

— Лучше бы ты оставил меня в том кресле! — кричал я в пустоту, обращаясь к безликой Системе. — Лучше бы я просто умер там! Ты дал мне надежду только для того, чтобы с наслаждением вырвать ее с корнем!

Мой крик превратился в вой, а затем в тихое, удушающее рыдание. Я тонул в своем горе.

И в самый темный момент этого падения я почувствовал это. Что-то чужеродное. Нежное, настойчивое тепло, которое просачивалось в мою ледяную пустоту. Оно не лечило душу. Нет, такие раны не лечатся. Но оно было как рука, протянутая тонущему. Оно давало опору. Не давало провалиться в окончательное безумие.

Это была магия брата Терона.

Я уцепился за это ощущение. Мои рыдания стихли, сменившись глубокими, судорожными вздохами. Боль не ушла. Она просто изменила свою форму. Она перестала быть жидким, обжигающим огнем. Она начала кристаллизоваться. Застывать. Превращаться в холодный, твердый, как алмаз, стержень в самом центре моего существа.

Я медленно открыл глаза.

Надо мной было не небо и не потолок моей комнаты. Надо мной было чужое, усталое лицо в сером капюшоне. Я лежал на чем-то мягком. Меня укрывали колючим шерстяным одеялом. Я был на носилках. Меня куда-то несли.

Я повернул голову. И увидел в последний раз то, что было моим домом. Дымящиеся, черные руины на фоне багрового заката.

Я не сказал ни слова. Я просто смотрел. В моих глазах больше не было слез. В них не было ничего, кроме отражения этого пожара. И глубоко-глубоко внутри, на самом дне моей новой, выжженной души, тлел один-единственный, неугасимый уголек.

Ненависть.

Я очнулся от тишины. Не от той мирной, деревенской тишины, к которой привык, а от другой — стерильной, гулкой, безжизненной. Первое, что я увидел, потолок. Идеально ровный, белый, без единой трещинки или потемневшего от дыма пятна. Он был чужим.

Я медленно сел. Тело двигалось непривычно легко. Боль, которая разрывала меня на части, когда я полз по обломкам своего дома, исчезла. Я посмотрел на свою руку — ту, что хрустнула под сапогом Мясника. На ней не было ни синяка, ни опухоли. Я пошевелил пальцами. Они слушались.

«Исцеление... — констатировал мой разум с холодной отстраненностью. — Магическое.

Я огляделся. Я был в небольшой комнате с такими же белыми, оштукатуренными стенами. Вместо моей кровати, набитой сеном, подо мной была узкая койка с жестким матрасом и колючим шерстяным одеялом. В углу стоял таз для умывания. Единственное окно было закрыто решеткой. Не тюремной, а скорее защитной, но ощущение клетки от этого не пропадало. Пахло незнакомо: чем-то лекарственным, как в хижине Элиана, но без примеси трав — чистый, резкий запах антисептика.

Физическая боль ушла, но пустота в груди, оставленная проваленным квестом, никуда не делась. Она была там, холодная и тяжелая, как кусок льда. Я вызвал интерфейс Системы. Уведомление о статусе «Одинокий Волк» все так же висело перед глазами, насмехаясь над моей потерей. Уровень 3. Свободные очки характеристик, полученные за убийство того наемника, так и остались нераспределенными. У меня не было ни сил, ни желания их тратить. Какой в этом смысл теперь?

Я сидел на кровати, обхватив колени, и смотрел в стену. Я не плакал. Статус «Одинокий Волк» был точен в своем описании: способность к сопереживанию и страху была... приглушена. Я помнил горе. Я помнил ужас. Но я не мог их почувствовать в полной мере. Они были как воспоминание о боли, а не сама боль. Осталась лишь выжженная земля, на которой росло одно-единственное, ядовитое семя. Ненависть. Холодная, спокойная, всепоглощающая.

Дверь скрипнула, и в комнату вошел он. Капитан Грейвс. В своей чистой форме, с начищенными до блеска сапогами, он казался существом из другого мира по сравнению с тем хаосом, в котором я видел его в последний раз. Он двигался уверенно, беззвучно, неся с собой ауру власти и порядка.

Он остановился в паре шагов от моей койки и некоторое время просто молча меня рассматривал. Его взгляд не был ни сочувствующим, ни жестоким. Это был взгляд оценщика. Он изучал меня, как изучают новый, непонятный инструмент, пытаясь определить его свойства и способ применения.

«Слишком спокоен, — думал капитан, глядя в мои глаза. — Ребенок, потерявший все, должен выть, кричать, биться в истерике. А этот сидит, как каменное изваяние. Шок? Или... что-то иное? Он смотрит не как жертва. Он смотрит, как свидетель, который запомнил лицо своего палача».

— Как твое имя, сын? — его голос был ровным, лишенным эмоций. — Кайл, — ответил я. Мой собственный голос показался мне чужим. — Я капитан Грейвс, из королевского легиона. Мы нашли тебя в руинах. Ты помнишь, что случилось?

Я на мгновение прикрыл глаза, делая вид, что пытаюсь вспомнить. На самом деле я прокручивал в голове каждую деталь, каждое лицо, каждое движение. Имя «Хакон Мясник» было выжжено в моей памяти. Но делиться этим я не собирался. Моя месть — это мое личное дело. Она не должна утонуть в бюрократии королевского правосудия.

— Огонь, — прошептал я, играя свою роль. — Много огня... и криков. Люди... в масках... Я намеренно сделал свой рассказ обрывочным, путаным. Рассказом напуганного до смерти ребенка.

— Твои родители... — начал было Грейвс. — Они мертвы, — сказал я ровно, глядя ему прямо в глаза. Мое спокойствие, я знал, было самой страшной маской. Грейвс нахмурился, явно сбитый с толку моей реакцией. — Мне жаль, Кайл. Они сражались храбро. Как и стражники вашей деревни.

Он сел на стул у кровати, и я почувствовал, что допрос переходит в основную фазу. — Целитель, брат Терон, который спас твою жизнь, сказал мне кое-что интересное, — начал он издалека. — Он сказал, что, исцеляя твое тело, он почувствовал в тебе... дар. Магический дар. Ты когда-нибудь знал об этом, Кайл? Чувствовал в себе что-то... необычное?

Вот он. Ключевой вопрос. От ответа на него зависело все мое будущее. Я не мог признаться, что тренировал магию годами. Это вызвало бы слишком много вопросов.