Перековка судьбы (СИ) - Колючий Александр - Страница 18

— Сейчас… — прошептал я сам себе.

Коричневый цвет начал сменяться фиолетовым. И в тот самый момент, когда на кончике зубила проступил этот глубокий, благородный цвет, я снова резко окунул его в воду. Отпуск был завершён.

Семён смотрел на меня с открытым ртом. Он, работавший с металлом всю свою жизнь, никогда не видел такой тонкой, контролируемой работы с цветом.

— А теперь — проверка, — сказал я.

Я взял обработанное зубило. Оно было ещё тёплым. Положил на наковальню старый, толстый ржавый гвоздь. И одним, точным, несильным ударом молотка по бойку зубила перерубил гвоздь пополам, как будто это была сухая соломинка.

Я поднял зубило. На его идеально острой режущей кромке не было ни малейшей зазубрины.

Семён застыл. Потом он медленно подошёл, взял у меня из рук своё старое, убитое зубило, которое теперь стало невероятно твёрдым, но, как он понимал, не хрупким. Он достал свой лучший напильник и попытался провести им по лезвию. Раздался визг. Напильник соскользнул.

Старый гончар смотрел то на зубило, то на меня. Его скепсис, его презрение, его ворчливость — всё это исчезло. В его глазах был шок, смешанный с неподдельным, глубочайшим уважением мастера к мастеру. Он понял, что этот худой, странный мальчик обладает знаниями, которые стоят дороже любого серебра.

— Неси свои кирпичи, боярич, — хрипло сказал он, и его голос звучал совершенно по-другому. — Я обожгу их. И… если понадобится что по глине или по обжигу — заходи. Сговоримся.

Я одержал свою первую, самую важную победу. Я обменял не вещь, а чистое знание. Доказал свою ценность. Путь к восстановлению кузницы стал реальным.

**Друзья, если понравилась книга поддержите автора лайком, комментарием и подпиской. Это помогает книге продвигаться. С огромным уважением, Александр Колючий.

Наш первый «контракт» с гончаром Семёном оставил после себя приятное послевкусие. Это была первая победа, одержанная не силой, не статусом, а чистым знанием. Мои кирпичи сохли, ожидая обжига, и я, полный инженерного оптимизма, перешёл к следующему пункту своего грандиозного плана. К «лёгким» кузницы. К мехам.

Я подошёл к тому, что когда-то ими было. Это была даже не руина. Это был прах. Археологический памятник эпохи «эффективного менеджмента» моего покойного батюшки. Я провёл детальный осмотр, который больше походил на вскрытие патологоанатома, пытающегося определить причину смерти по мумифицированным останкам.

Я осторожно коснулся того, что было когда-то толстой воловьей кожей. Мои пальцы прошли сквозь неё, и истлевшая материя рассыпалась в серую, безжизненную труху. Я попытался поднять деревянный каркас. Он с тихим, печальным треском развалился, обнажив ходы, проеденные древоточцем. Дерево превратилось в губку.

«Пациент мёртв, — с мрачной иронией констатировал я. — Давно. Причина смерти — старость, запущенность и полное пренебрежение со стороны владельцев. Ремонту не подлежит. Это не просто старое оборудование, это мумифицированный труп. Пытаться залатать это — всё равно что пришивать заплатку на паутину. Нужна полная замена органа».

Я подозвал Тихона, который как раз выметал последние остатки мусора из угла.

— Тихон, каркас и клапаны я сделаю из дерева, тут проблем нет. У нас есть несколько хороших досок в сарае. Но мне нужна основа. Большая, прочная, идеально выделанная и, самое главное, герметичная воловья или бычья шкура. Без неё наши «лёгкие» не смогут дышать, а горн не получит своего огня.

Старик тяжело вздохнул. Его лицо, только-только начавшее обретать надежду, снова помрачнело.

— Господин, хорошая выделанная шкура у кожевника Тимофея в поселении стоит дорого. Очень дорого. У нас… у нас нет таких денег. Все оставшиеся монеты, ушли на муку и соль.

Он был прав. Мы снова были на мели. Проблема была определена: нужен был стартовый капитал для бартера. Я решил провести финальный, тотальный аудит всего нашего имущества. Нужно было найти что-то, что можно было продать или обменять. Что-то, что пережило годы упадка.

Наш обыск больше походил на работу судебных приставов, описывающих имущество безнадёжного должника.

Мы начали с большого зала. Шаткий стол, который держался на честном слове и одном криво вбитом гвозде. Три разномастных табуретки, одна из которых была трёхногой.

«Так, первый лот на аукцион: мебельный гарнитур „Отчаяние“, — с сарказмом подумал я. — Стартовая цена — отрицательная. Покупатель ещё должен будет нам приплатить за вывоз этого хлама».

Кухня и чердак дали те же результаты. Пара треснувших глиняных горшков, ржавый нож с обломанным кончиком, гора старого тряпья, съеденного молью до состояния кружева, сломанные сундуки. Ничего, что можно было бы продать, не вызвав при этом у покупателя приступа гомерического хохота.

Наше поместье было похоже на разорённый муравейник. Всё ценное было вынесено задолго до меня. Я уже начал отчаиваться, когда Тихон, скрепя сердце и тяжело вздыхая, повёл меня в свою собственную крошечную каморку при кухне. Это было его жилище, его мир, размером не больше моего старого балкона. Он отодвинул свою лежанку, на которой лежал тощий тюфяк, и поднял скрипучую половицу. Под ней, в неглубоком тайнике, стоял он. Небольшой, но тяжёлый, окованный железом ларец. Последний резервный фонд павшего рода. Последний сундук с сокровищами.

— Матушка ваша, боярыня Елена, велела беречь, — прошептал старик. — На самый чёрный день. Кажется, он настал.

Он поставил ларец на пол и с трудом открыл ржавый замок. Я заглянул внутрь. На выцветшем, пахнущем нафталином бархате лежали последние призраки прошлого.

Я достал их один за другим.

Тяжёлый серебряный кубок, тусклый, покрытый тёмным налётом времени. На его боку был искусно выгравирован наш герб — волк и молоты. Я взвесил его на руке. «Граммов триста чистого серебра. Негусто, но уже что-то. На пару мешков муки хватит».

Пара когда-то роскошных перчаток для верховой езды из тончайшей оленьей кожи. Они были расшиты потускневшей серебряной нитью. Но кожа высохла и потрескалась. «Больше сентиментальной ценности, чем реальной. Хотя, серебряную нить можно вытащить».

И главный предмет. Тяжёлый, тёмно-синий боярский парадный плащ из дорогого, плотного сукна, которое почти не пострадало от времени. Он был почти не ношен. А на вороте, вместо простых завязок, крепились две массивные, литые серебряные застёжки в виде искусно вырезанных волчьих голов с крошечными, тускло поблёскивающими рубинами в глазах.

Я достал плащ. Застёжки — вот была настоящая ценность. Они были тяжёлыми, работа — тонкой. Здесь серебра было не меньше, чем в кубке.

Тихон смотрел на плащ с почти религиозным трепетом. Его глаза увлажнились.

— Господин, только не его, — прошептал он, и в его голосе слышались слёзы. — Это последнее, что от вашего батюшки осталось. Его парадный плащ… Я помню, как он впервые надел его на княжеский пир. Как гордо он выглядел… Это же символ нашего рода, нашей чести, всё, что у нас есть!

Я слушал его, и на мгновение мне стало искренне жаль старика. Я понимал его чувства. Для него эта вещь была не просто куском ткани с серебром. Это была память. Это был призрак былого величия.

Но жалость — это была роскошь, которую я не мог себе позволить. Мой внутренний монолог был холоден и безжалостен.

«Символ? Что такое символ? Пустая форма без содержания. Указатель на несуществующий объект. Прямо сейчас этот плащ — символ прошлого, которое привело наш род к разорению. Символ гордости без силы, который стоил нам всего. Это мёртвый актив, лежащий в сундуке. А работающая кузница — это актив производительный. Это инструмент для создания будущего. Это выбор между красивым, но бесполезным воспоминанием и функциональной машиной. Для инженера тут нет выбора. Прошлое — это невозвратные издержки. Инвестировать нужно в будущее».

Я попытался аккуратно отпороть застёжки, думая оставить плащ Тихону на память. Но понял, что они прикреплены так основательно, что без порчи дорогой ткани их не снять. Придётся расставаться со всем.