Операция "Ловец Теней" (СИ) - Март Артём - Страница 4

Никто так и не узнал, что бы сделал Матузный, окажись он на месте начальника заставы. Не узнал, потому что я остановил этот балаган.

— Мужики, я вас не затем тут собрал, чтоб вы как бабы базарные голосили.

Пограничники притихли, сидя на лавках, все как один уставились на меня.

— Так Таран… — с каким-то оправданием в тоне начал было Матузный.

— Таран или не Таран, — снова прервал его я. — Это уже вопрос пройденый. Переводят его и точка. Нечего тут обсуждать. От того, что вы языками мелите, это не изменится. Нам остается только служить в новых условиях. Понятно?

— Вот именно об этом, — начал Канджиев, поудобнее устраиваясь в уголке, — я все время вам и говорил, братцы. А вы — одно спорить да спорить.

Никто не ответил Алиму. Матузный только глянул на него с укором, но тоже промолчал.

— А условия, меж тем, изменятся. Таран тут по-своему рулил, и Лазарев рулить по-своему будет, — продолжал я. — И, как вы понимаете, после того, что было вчера, у нас служба с новым старлеем будет не сахар. Да только и это уже вопрос решенный. Сделанного не воротишь.

— Вот я тоже думаю, — начал Матузный, оборачиваясь к своему другу Солодову, — я тоже думаю, что не надо было их задерживать. Верно, ведь говорю?

Солодов было кивнул, но осекся, когда я сказал:

— А я так не считаю. Если все отмотать назад, я бы, и зная наперед, как все выйдет, снова задержал бы эту сладкую парочку.

Солодов, кажется, даже устыдился, когда услышал мои слова. Матузный недовольно вздохнул, но промолчал.

— Но я собрал вас всех тут по другому поводу, — проговорил я. — Собрал, потому что Витя Мартынов меня попросил.

В глазах пограничников заблестело любопытство. Кто-то, например Алим, уставился на меня, словно ребенок на мультик. Матузный с Солодовым даже нахмурились. Видимо, не зная, что ожидать.

— А все потому, что Витя хотел вам кое-что сказать, братцы, — я, все это время стоявший у входа, уселся на лавку рядом с Малюгой. — Сам он не успел. Знаете же, дембеля хоть и ждешь, а телеграмма все равно приходит, когда не ожидаешь. Вот и не успел он сказать вам, что хотел. Потому попросил меня.

Никто не перебивал меня. Никто ни о чем не спрашивал. Все терпеливо ждали, что же я скажу дальше.

— А между тем Мартынов хотел сказать вам вот что, — продолжал я. — Он сказал, что Шамабад — это не просто точка на карте, а наш Дом, который мы построили потом, кровью и взаимовыручкой. Он просил нас хранить этот дух. Не давать этому месту стать просто службой. Просил держаться друг за друга, как братья. Помнить тех, кто был до нас. Смотреть за молодыми. Чтобы мы дали им понять, за что тут дерутся и умирают — не только за приказ, не только за Родину, но и за этот клочок земли, который стал роднее, чем родной порог.

Погранцы слушали внимательно. Никто не решался вставить хоть слово. Казалось, они старались уловить каждое слово, ведь за ними стоял не кто-нибудь, а человек и командир, которого эти люди уважали. Который в равной степени смело ходил с ними и в наряды, и в бой.

— Но знаете, что мне Витя сказал передать вам главного? — спросил я, не ожидая, в общем-то, ответа от парней. — Он сказал — стоять друг за друга горой. Ведь Шамабад стоит, пока стоят люди, кто его защищает. И сейчас идут времена, когда всем должно быть за одно.

Когда я закончил, в сушилке повисла тишина. Погранцы сидели на лавках и смотрели на меня так, будто бы я должен был продолжить свою речь. Да только я передал им все слова, что хотел.

— Шамабад стоит, — внезапно и очень тихо проговорил Алим Канджиев, сидя от меня дальше всех.

Слова его звучали так, будто бы он дал нам обещание. Обещание в том, что Шамабад выстоит, что бы ни случилось.

— Стоит, — согласился вдруг Вася Уткин.

— Шамабад стоит, — кивнул ему Матузный.

— Шамабад стоит, — сказал Солодов тихо.

— Стоит наша застава, и будет стоять, — Матузный даже встал с места, — вопреки всему. Даже вопреки тому, что какой-то до жути вредный офицеришка будет тут свои законы устраивать! А мы все равно будем по-старому! По-тарановски!

— Ну!

— Верно говорит!

— Так и будет!

Я слушал, как бойцы первого отделения обещают держаться друг друга. Защищать друг друга, чтобы ни случилось, и перед лицом любого, кто попытается им навредить.

Слушал и понимал, что Таран вчера вечером просил у меня совершенно противоположного — не сопротивляться. Просил принять эти новые изменения, которые придут вместе с новым начальником. Ведь он считал. Нет, он «знал», что, что бы ни случилось, все будет делаться «на благо».

А еще я понимал, что Мартынов, старший сержант, что вчера покинул заставу, завещал своим бойцам совсем другое. Он завещал им защищать друг друга, несмотря ни на что. Понимал, что бойцы, доказавшие это единство делом уже давно, сегодня подкрепили свои намерения еще и словом. Понимал, как капитально противоречат друг другу последние заветы старшего лейтенанта Тарана и старшего сержанта Мартынова.

«Шамабад вновь ждут сложные времена», — подумалось мне.

Ведь раньше, что бы ни случилось, Шамабад оставался единым перед лицом трудностей и опасности. А сейчас, казалось мне, что станет он разделяться. Разделяться внутри себя.

А это всегда самое страшное, когда дом внутри себя разделяется.

«Ничего, сдюжу, — промелькнула у меня в голове мысль. — Сдюжу, потому что знаю, какую сторону мне надлежит принять. Знаю, что делать, чтобы дом наш устоял».

— Кто старший⁈ — крикнул Черепанов.

Мы с Алимом поставили пустые ведра себе под ноги.

— Приехали, что ли? — спросил Канджиев, поправляя повязку загипсованной руки.

Сегодня мне надлежало идти в наряд во второй половине дня.

Времени подходило около десяти часов утра, и потому мы с Канджиевым и еще несколькими свободными погранцами хлопотали по заставскому хозяйству — поливали капусту, что росла на нашем небольшом огородике.

Когда по дороге, что бежала у заставы, потянулись Шишиги, везущие вновь прибывших на границу солдат, на Шамабаде стали готовиться принимать новеньких.

И принимать их, и вводить в курс дела, насколько я понимал, все еще обязан был Таран.

Начальник заставы не распространялся о том, когда же сложит с себя полномочия и уедет на новое место. Тем не менее он постоянно ходил напряженным. Будто бы «отсутствующим».

Казалось, телом Таран здесь, на Шамабаде, но умом далеко-далеко — где-то в собственных мыслях.

— Видать, приехали, — сказал я.

Мы не слышали, как Черепанову ответили. Только то, что ответил он:

— Добро. Заводи людей, старший сержант.

Он в сопровождении часового по заставе вошел во двор, а потом мы пронаблюдали, как следом сквозь распахнутую калитку принялись заходить вновь прибывшие солдаты.

Оказалось, их около пятнадцати человек. Из них трое младших сержантов и сержантов, а также один старший, видать, новый комтех. Остальные — солдаты, рядовые и ефрейторы.

— Становись! — скомандовал Черепанов, вытянувшийся перед ними по струнке.

— А ведь когда-то и ты там стоял, Сашка, — разулыбался Алим, наблюдая за тем, как вновь прибывшие выстраиваются в шеренгу — совсем зеленый был.

— Говоришь так, будто на заставе родился, — обернулся я к Алиму.

Канджиев вдруг погрустнел.

Я знал, что Канджиев уже давно «переслужил». Да только Таран лично просил его остаться на Шамабаде. Другого такого стрелка, как Алим, тут не было.

И пусть я и сам был не промах в работе с СВД, признавал, что, каким-то чудом, Канджиев превосходил в этом деле даже меня. Талант. Ничего не скажешь.

Помнил я, как Алиму хочется домой. Чувствовалось, что этот немного странноватый, но честный человек испытывает немалую досаду, немалую растерянность от того, что начальник заставы, лично попросивший его пойти на сверхсрочную, теперь уходит с Шамабада.

Да и что чувствовал сам Таран, я прекрасно представлял.

Как только я подумал о начальнике заставы, он в сопровождении замбоя и зампалита Пуганькова вышел на сходни. Глянул на нас, но ничего не сказал. Только поправил фуражку и пошел встречать вновь прибывших.