Выбери любимый жанр

Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира - Брюкнер Паскаль - Страница 1


Изменить размер шрифта:

1

Паскаль Брюкнер

Триумф домашних тапочек

Об отречении от мира

Перевод с французского
Натальи Мавлевич
Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира - i_001.png
Издательство Ивана Лимбаха
Санкт-Петербург
2024
Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира - i_002.jpg

Pascal Bruckner

Le sacre des pantoufles

Du renoncement au monde

Éditions Grasset & Fasquelle

Paris

2022

Триумф домашних тапочек. Об отречении от мира - i_003.jpg

© Éditions Grasset & Fasquelle, 2022

© Н. С. Мавлевич, перевод, 2024

© Клим Гречка, оформление обложки, 2024

© Издательство Ивана Лимбаха, 2024

* * *

Эрику и его маленьким бандитам

Домашних тапок тихий шелк

Сильнее грохота сапог.

Макс Фриш

Пролог. Случай Обломова

Обломов — помещик, живший в середине XIX века в своем имении под Санкт-Петербургом. Человек прямой и честный, он от рождения был наделен несчастной склонностью к апатии. И пребывал не столько в имении, сколько на своем диване, не столько на диване, сколько в просторном восточном халате и не столько в халате, сколько в домашних туфлях, «длинных, мягких и широких». У него было рыхлое тело, пухлые руки, движения смягчались «не лишенной грации ленью», большую часть времени проводил он в постели. Ходьба или стояние были для него лишь промежуточными стадиями между лежанием на кровати или же на диване. «Когда он был дома — а он был почти всегда дома, — он все лежал, и все постоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной». Обломов — классический образец безвольного человека, которого тяготит само намерение что-то сделать. «Он как встанет утром с постели, после чая ляжет тотчас на диван, подопрет голову рукой и обдумывает, не щадя сил, до тех пор, пока, наконец, голова утомится от тяжелой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага». Написание одного-единственного письма занимает у него недели или даже месяцы и превращается в сложную церемонию. Каждое решение требует огромных психологических затрат. Слуга его Захар прикидывается покорным, а сам отлынивает от работы и запустил дом до полного безобразия. В иные дни Обломов забывает встать, продирает глаза к четырем часам пополудни и думает, что другой на его месте уже переделал бы уйму дел. Только представит себе такое — чувствует утомление и снова засыпает. В детстве Обломов был этаким ангелочком, родители баловали его и лелеяли, как нежный цветок. Впрочем, жизнь его «началась с погасания». С первой минуты, как он «сознал себя», он почувствовал, что он «уже гаснет!»

Когда Штольц, друг Обломова, знакомит его с молодой девушкой, того охватывает паника. Одна мысль о том, чтобы жениться, выходить на люди, читать газеты, жить в обществе, ужасает его. Он влюбляется в прелестную Ольгу, которой поручено следить за тем, чтобы он не спал днем, подолгу гуляет с ней, но решиться на то, чтобы довести эти отношения до логического конца, не может. Она подтрунивает над ним, пытается отучить от привычки к дневному сну, упрекает в малодушии и лени. Называет его трусом и, в конце концов, отчаивается чего-либо добиться от человека, похожего на «ветхий изношенный кафтан». Обломов, не выдержав ее понуканий и нагрузки от кучи мелких дел, которые не в силах доделать, оставляет ее. В тридцать лет он «всё собирался и готовился начать жизнь». Такова его болезнь: безволие, сонливость и прокрастинация.

«Когда не знаешь, для чего живешь, так живешь как-нибудь, день за днем; радуешься, что день прошел, что ночь прошла, и во сне погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра». Неспособный любить, что-то предпринимать, куда-то ехать, он перестает выходить из дома и зарывается в подушки. Его управляющий, окружающие его люди бесстыдно его обирают, крадут его довольно скудные доходы от продажи урожая. Он перебирается на квартиру поплоше, влюбляется в домохозяйку и позволяет ее брату облапошивать себя.

В «Обломове» много забавного, комического, но это лишь оболочка, по сути же перед нами трагическое описание полной атрофии жизненных сил. Чем дольше герой спит, тем больше нуждается в отдыхе. Он лишил себя подлинных радостей, зато избежал больших горестей. В нем «был заперт свет, который искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас». У него было желание, но не было сил, он никогда не мог идти вперед, потому что «идти вперед — это значит вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума». Под конец жизни «он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками».

Глава 1. Четыре всадника Апокалипсиса

Почему вдруг мы вспомнили Обломова в 2022 году? Да потому что он — герой эпохи ковидного локдауна, Нетфликса и интернета и, вполне вероятно, станет героем постковидной эпохи. Лежащие на диване мужчины и женщины — такими были мы, такими были вы, вынужденные два года находиться в каким-то межеумочном состоянии. Пандемия сыграла двоякую роль: она обусловила и ускорила кристаллизацию исторического процесса, который начался задолго до ее наступления, благодаря ей утвердился всеобщий страх и парадоксальное удовольствие от жизни взаперти. А самоизоляция, вынужденная или добровольная, стала доступным для каждого способом существования, убежищем для хрупких душ. Роман Гончарова — быть может, не столько характеристика русской души, как с сожалением утверждал Ленин, сколько пророчество, адресованное всему человечеству, не столько развлекательное чтение, сколько предостережение. Великие книги бесконечно читают и перечитывают, потому что они проливают свет на события, которые, кажется, стали явными много позже, чем эти книги были написаны. И существует, по меньшей мере, две русских литературы: одна — литература сопротивления гнёту, это Борис Пастернак, Василий Гроссман, Варлам Шаламов, Александр Солженицын, Светлана Алексиевич; другая — литература отчаяния и фатализма, причем обе зеркально отражают друг друга. Та и другая дают примеры неимоверного мужества перед лицом зла и покорности судьбе, даже любви к рабству (гению Достоевского удалось в равной степени передать обе тенденции). И обе они обладают несравненной провидческой силой.

Помимо того, что пандемия с ее санитарными мерами стала затянувшейся трагедией для миллиардов людей, она еще породила яростный спор между осторожностью и смелостью, между бродягами и домоседами, между покорителями новых земель и кабинетными исследователями. XXI век, начавшийся взрывами 11 сентября 2001 года, продолжается, принося в мир угрозу климатической катастрофы, непрекращающееся наступление коронавируса и, наконец, военные действия в Украине, затрагивающие всю Европу. Cтолько бедствий, обусловивших то, что можно назвать Великим Откатом. Для молодого поколения, которое выросло в сладостное мирное время, сулившее прочное благополучие (по крайне мере, так было в Западной Европе), и совершенно не подготовлено к лишениям, такая лавина несчастий оказалась затяжной травмой. Конец ХХ века — время, когда мир распахнулся в смысле нравов и путешествий. А потом это время закончилось: ни тебе свободного общения, ни свободного перемещения, всех заперли на замок. Миллиардерам предлагают космический туризм, но пересечь границу и просто выйти из дому еще недавно было совсем не просто. Ковид зловещей кометой ворвался в западный мир, который перестал верить в будущее и предвидит, что его крушение продлится еще не один десяток лет. Коронавирус стал венцом этих тревожных ожиданий, скрепил их страшной печатью грозящей смерти. Но на самом деле он лишь проявил некоторые черты нашего мировоззрения.

1
Перейти на страницу:
Мир литературы