Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 21

— Я найду их! — воскликнула Лида. — Я всех найду! Я обойду все общежития, все факультеты!

— Вот и действуй, — кивнул Бочаров. — А я пока попробую еще раз дозвониться до следователя. Время дорого. Не дать им его сломать!

Я лежал на нарах, вслушиваясь в тюремную тишину, и пытался собраться с мыслями. Прошло несколько дней, или, может, целая вечность. Время здесь текло по своим, особым законам. Допросы прекратились, меня оставили одного. И это было, пожалуй, страшнее всего — страшнее побоев, страшнее угроз. Эта тишина, эта неизвестность давили, как могильная плита.

Они ждут, когда я «созрею». Когда сломаюсь, когда буду готов подписать все, что они мне подсунут.

И вот, однажды ночью, я услышал то, чего так боялся. Скрежет ключа в замке.

— Брежнев! На выход! С вещами!

Сердце ухнуло куда-то вниз. С вещами. Это могло означать только одно. Этап. В лагерь. Или… или к стенке.

Меня снова повели по темным, гулким коридорам. Я шел, и мысленно прощался с жизнью. Готовился к худшему.

Но меня привели не в подвал, а в тот же самый, знакомый до боли, кабинет следователя.

Я вошел и замер.

За столом сидел все тот же следователь в форме ОГПУ. Но рядом с ним, в кресле для посетителей, сидел Бочаров, секретарь нашего парткома.

Он посмотрел на меня своим суровым, непроницаемым взглядом и ничего не сказал. Но в самой его позе, в том, как он сидел — прямо, не сгибаясь — чувствовалась какая-то скрытая сила, уверенность.

— Садись, Брежнев, — сказал следователь. Его голос был таким же ровным, безразличным, но в нем уже не было уже привычной издевательской нотки.

Я сел, внутренне приготовившись к новому допросу.

— Итак, — начал следователь, заглядывая в бумаги, что лежали перед ним на столе. — Давай еще раз, по порядку, и без выдумок. Май этого года. Собрание в МВТУ с участием гражданина Троцкого. Что ты там делал?

Мысленно вздохнув, в который уже раз я рассказал, что пошел туда, чтобы послушать, понять аргументы оппозиции. О том, как Троцкий призывал к сверхиндустриализации, а я, не выдержав, вышел на трибуну и возразил ему.

— Что именно ты им сказал? — спросил следователь, не отрывая от меня глаз.

— Я сказал, что такая индустриализация, за счет полного ограбления деревни, приведет к страшному голоду, — ответил я. — И что нужно развивать собственное станкостроение, а не платить за заграничные станки русским хлебом!

Следователь слушал, сверяясь с какими-то бумагами, что лежали перед ним. Я мельком увидел, что это были протоколы, показания, исписанные разными почерками. Он кивал сам себе, как будто мои слова подтверждали то, что он уже знал.

— Хорошо, — сказал он. — Теперь — седьмое ноября. Как ты оказался на нелегальной демонстрации на Мясницкой?

— Я не был на демонстрации, — ответил я. — У меня было поручение от секретаря парткома, от товарища Бочарова. Я шел за товарищем Анисимовым, чтобы проводить его на Красную площадь. И случайно попал в толпу, в давку.

Бочаров, до этого молчавший, кивнул.

— Подтверждаю. Поручение было.

Следователь снова заглянул в свои бумаги.

— Почему же ты сразу не сказал, кто ты, когда тебя задержали?

— Я пытался, — горько усмехнулся я. — Но меня никто не слушал. А потом… потом у меня же не было документов. Их вырвали вместе с карманом в давке.

Следователь поморщился, помолчал, побарабанил пальцами по столешнице. Потом он долго, несколько минут, молча листал бумаги. В кабинете было слышно только тиканье часов.

Наконец, он поднял голову.

— Ну что же, можешь идти, Брежнев.

— Куда идти? — не понял я.

— На все четыре стороны, — он усмехнулся, впервые за все это время. — Ты свободен.

Я не верил своим ушам.

— Вы меня отпускаете?

— Именно, — подтвердил он. — Документы свои получишь завтра в комендатуре. И вот тебе мой совет, студент, — он посмотрел на меня уже без всякой враждебности, почти по-отечески. — Ты парень, я вижу, умный, и не трус. Но язык свой держи за зубами, и не лезь, куда не просят. В следующий раз может так не повезти!

Я встал, с трудом держась на ватных ногах.

— А… а что с моим делом?

— Дела нет, — отрезал он. — Было недоразумение. Теперь оно разъяснилось. Все. Иди!

Я вышел из кабинета, шатаясь. Бочаров вышел вместе со мной. Мы шли по гулким коридорам, и я все еще не мог поверить в то, что произошло.

Через четверть часа мы шли по ночным, пустынным улицам Москвы. После спертого, казенного воздуха тюрьмы, морозный, колючий ветер казался пьянящим, как самое дорогое вино. Я жадно вдыхал его, и голова немного кружилась.

— Как… как вы меня нашли, товарищ Бочаров? — спросил я, нарушив молчание.

Бочаров, шагавший рядом, заложив руки за спину, хмыкнул.

— Нашли-то быстро, документы твои у них, — он кивнул в сторону Лубянки, — были. Но вот вызволить… Тут стена глухая. Говорят: «оппозиционер, есть свидетели». А потом… потом мне помогли.

— Кто?

— Девушка твоя, из Харькова, — ответил он. — Лида. Упрямая, надо сказать, девчонка.

Он рассказал мне, как она, не найдя меня, не успокоилась, не уехала обратно. Как она обошла все общежития, всех наших общих знакомых, собирая по крупицам информацию о том, кто был на том злополучном собрании. Как она нашла тех ребят, что слышали мое выступление, и буквально заставила их пойти в партком и дать свидетельские показания.

— Она, знаешь ли, такой шум подняла, — говорил Бочаров с ноткой невольного уважения в голосе. — Подняла на уши всю нашу институтскую организацию. С ее помощью мы за два дня собрали десяток письменных показаний, подтверждающих, что ты на том собрании не поддерживал Троцкого, а, наоборот, спорил с ним, отстаивал линию партии.

— А Ланской?

— А что Ланской? — усмехнулся Бочаров. — Против десятка свидетелей, да еще и с моей поддержкой, его кляуза лопнула, как мыльный пузырь. Когда я принес эти бумаги следователю, тот понял, что дело шито белыми нитками. А дальше — уже было делом техники.

Мы подошли к моему общежитию. В окне моей бывшей комнаты горел свет.

— Она там, — сказал Бочаров. — Уже третьи сутки тебя ждет, волнуется.

Он остановился.

— Ты вот что, Леонид. Ты эту девушку… цени. Такие сейчас — на вес золота. Верная. Боевая. За такого, как ты, и в огонь, и в воду пойдет. Не обижай ее!

Он крепко пожал мне руку и, не прощаясь, зашагал прочь.

Я поднялся по темной лестнице и открыл дверь.

Ребята из моей комнаты — Вася, Миша — пили чай за столом. Лида сидела с ними, подперев голову руками. Услышав звук открывающейся двери, она вздрогнула, подняла голову.

— Во, Лёнька пришел! — радостно приветствовал меня Василий. — Где пропадал, бродяга?

Лида, увидев меня, вскрикнула и опрометью бросилась ко мне; обняла, уткнулась лицом в мое старое разодранное пальто, и зарыдала.

— Леня… живой… ты живой…

Я гладил ее по волосам, по вздрагивающим плечам, и чувствовал, как тает лед в моей душе. Все это время, пока я был там, в этом аду, она была здесь, боролась за меня. Не спала, не ела, бегала, искала, убеждала. Она, эта тихая, скромная девушка, оказалась настоящим бойцом, боевой подругой.

Тихонько скрипнула дверь — это ребята на цыпочках покинули комнату, выскочив в прокуренный общий коридор. Я гладил ее вздрагивающие плечи и думал о том, что все мои расчеты, все мои планы о карьере, о том, что любовь — это помеха — все это была чушь. Главное — не это. Главное — это когда есть человек, который ждет тебя, который верит в тебя, который готов ради тебя на все. И где я еще найду такую? Такую преданную, такую верную, такую отчаянно смелую.

Я понял, что не имею права ее предавать. Ни ее чувства, ни ее веру.

Когда она немного успокоилась, я усадил ее за стол, налил чаю.

— Ну, рассказывай, — сказал я, беря ее за руки. — Как ты? Как учеба?

— Учеба… — она махнула рукой. — Все хорошо. Только я… я, наверное, не буду больше в Харькове учиться.