Четвертая жертва сирени - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 4

Он не договорил, протянул мне переломленную пополам бумагу. Я развернул ее и прочел:

«Предписывается принять меры к задержанию, аресту и препровождению в распоряжение Самарского полицейского управления Елены Николаевой Пересветовой, в девичестве – Ильиной. Означенная госпожа Пересветова разыскивается по подозрению в совершении убийства…»

Буквы с канцелярскими завитушками поплыли у меня перед глазами, забегали, словно букашки. Пальцы задрожали и разжались. Выронил я бумагу, да и сам едва на пол не рухнулся. Удержался на ногах лишь потому, что вцепился из последних сил в столешницу. Подскочивший урядник заботливо поддержал меня. С его помощью я сел в кресло.

– Что это?… – внезапно ослабевшим и охрипшим голосом вопросил я. – Что это за… – Я даже не смог подобрать слово, которое соответственно передавало бы мои чувства. – Откуда у вас эдакая гадость, Егор Тимофеевич?

Никифоров тяжело вздохнул и ответил с виноватым, но вместе с тем суровым видом:

– Не гадость, а казенная бумага. Экие вы слова отыскиваете… Извольте знать, что становой пристав получил давеча по телеграфу тревожную депешу. Он и выправил это предписание. Хотите верьте, хотите нет, Николай Афанасьевич, а только у меня первой мыслью было сжечь эту бумаженцию к чертовой матери. Однако же мысли этой я, конечно, не мог дать никакого ходу. Уж слишком хорошо я знаю и вас, и, слава Богу, Елену Николаевну, чтобы… Ну, чтобы верить вот таким умопомрачениям. – Он кивнул на предписание, все еще валявшееся на полу.

– Вот и сожгите! – вскричал я. – Сожгите, а начальству своему сообщите, чтобы глупостями не занимались! Экая дурь, прости Господи! – Я вскочил и от расстройства опрокинул в себя рюмку, а следом – еще одну. Перевел дух, посмотрел на урядника, уткнувшегося взглядом в пол.

– Так-то оно так… – сказал он, поерзав на стуле и вновь глубоко вздохнув. – А вот все же… Только вы, Николай Афанасьевич, на меня не серчайте, добро? Я ведь по службе единственно, а не чтобы как… Действительно не приезжала этим летом Елена Николаевна?

– Нет, конечно, я вам уже сказал! – рявкнул я. И, чуть смягчившись – ну не на Никифорова же мне сердиться! – добавил: – Егор Тимофеевич, неужто вы сами не понимаете? Чепуха все это! Чтоб Елена Николаевна… чтоб моя Аленушка…

– Ни Боже мой! – поспешно заговорил Никифоров, протягивая вперед руки, словно бы для того, чтобы не дать мне встать из кресла. – Нет-нет, ничего такого я и в мыслях не держу! Но вот скажите-ка мне, Николай Афанасьевич, с кем она, дочь ваша, то есть, с кем она, ну… дружбу водила? Ведь вот иной раз бывает, что собьют с панталыку невинную душу, да на нее же всё и свалят!

– Да что всё-то, Егор Тимофеевич?! – воскликнул я в полнейшем расстройстве. – Тут не какое-нибудь «всё» сумасбродное, тут сказано – убийство. Ну как можно подбить на такое? Видел я ее товарищей, вполне достойные молодые люди. Да и супруг, Евгений Александрович…

– Супруг, – задумчиво повторил Егор. – Вот ведь какая штука… А от него, я так понимаю, вы никаких вестей не получали?

– Не получал, – ответил я. – Никаких вестей. Может, письмо просто не успело дойти?

– Ну, чай, не через курьера же посылать. А с другой стороны, коли дело серьезное, можно было бы вот точно так же телеграфировать… Ежели только он сам не замешан, – проговорил Никифоров тоном ниже, после небольшой паузы. – Как думаете, Николай Афанасьевич, – а мог он сбить с панталыку супругу свою, ну, то есть, дочь вашу? Мужчина он, как я понимаю, годами старше, но все ж таки…

– Да мне-то откуда знать? – спросил я в сердцах и, вскочив, беспокойно заходил по комнате. – Я здесь, они там… Ох, не знаю…

– А отчего же тогда этот самый Евгений Александрович вас в неведении держит? – озадаченно вопросил урядник. – Ведь коли они, – Егор Тимофеевич опять кивнул на все еще валявшееся у ножки стола предписание, – коли они телеграфом депешу прислали, то, выходит, что-то там такое произошло…

Что случилась беда – я и так понял, невзирая на искреннее возмущение напраслиной, которую невесть кто возводил на мою драгоценную дочь. И возмущение это не помешало мне мысленно составить четкий план ближайших действий. Незамедлительно я кликнул Домну и велел ей собирать мне вещи в дорогу. Сам же встал со стула, изо всех сил стараясь выглядеть вполне спокойным, и сказал, обращаясь к уряднику:

– Уж не обессудьте, Егор Тимофеевич, а только вынужден я прервать наш разговор. – Тут мне даже удалось изобразить улыбку. – Вы не подумайте, я вас из дому не выставляю, но ежели ехать, так сейчас, покуда еще рано.

– Понимаю, да, понимаю, – поспешно ответил Никифоров, всем видом своим показывая, что нисколько на меня не обижен, только вот никакого понимания в его глазах не обозначилось. – Понимаю, как же-с! Только скажите, Николай Афанасьевич, куда это вы так вдруг засобирались?

Я даже опешил от такого вопроса:

– Вы еще спрашиваете?! Разумеется, в Самару, к дочери!

Егор покачал головой.

– Тут ведь вот какая штука выходит, – сказал он с явной растерянностью в голосе. – Ежели мне предписано Елену Николаевну… гм-гм… арестовать и препроводить в Самару, стало быть, в Самаре-то ее как раз и нету. Уж вы поверьте, господин Ильин, была бы она там, нашли бы ее тамошние следователи да полицейские. Дело-то серьезное. Видно, пропала ваша дочь. То ли бежала от страху, то ли еще что. Вот самарский следователь и решил, что бежала она сюда, под крыло к батюшке родному. И ежели ее тут нет, так дело, может, и посерьезнее, чем им там кажется… – Никифоров пристально на меня глянул, и словно тень сомнения мелькнула в его глазах. – А вы, Николай Афанасьевич, вправду не знаете, где сейчас может быть ваша дочь?

Должен признать: если раньше я был только необыкновенно встревожен, то сейчас, после этого вопроса урядника, перепугался по-настоящему. Ах, Тихон Утешитель, Тихон Утешитель, не стоило бы этому дню так называться. Какое уж тут утешение, коли куда ни посмотри – темная безутешность кругом! И ведь прав был Егор в суждениях своих. По всему выходило, что дочь моя, Елена Николаевна Пересветова, исчезла без следа. И в Самаре мне ее найти, похоже, было не суждено. Однако решения своего – ехать незамедлительно – я не переменил.

Собрался я быстро, но обстоятельно, да и Домна умело помогла. Взял несколько перемен одежды и белья, запасся и теплыми вещами – лето оно лето, но кто знает, какие извороты погоды на Волге будут. Денег взял изрядно: Бог весть, сколько времени придется провести в поисках Аленушки да какие расходы на разные путевые или, не дай Бог, судебные дела понадобятся. Подумал, подумал, потом открыл сундук и извлек из него ящик красного дерева с вещицей, коей я очень давно не пользовался, но которая в неизвестном мне теперь несквозном будущем могла и пригодиться.

Лежал в том ящике шестизарядный морской модели револьвер Кольт калибра 3, 6 линии, с восьмигранным стволом. Привез я его когда-то с Крымской войны – подарок боевых друзей, заполучивших это оружие в качестве трофея. Разные подарки, в прямом и иносказательном смыслах, унесли с той печальной войны солдаты и офицеры русской армии, это если не говорить о тех сотнях тысяч, которые сложили там головы. Мой же подарок я воспринял буквально – был я молод в ту пору, страдал геройством и избытком воинственности, вид оружия просто кружил мне голову, и от дареного Кольта испытал я прямо-таки несказанное счастье. Другое дело, что лежал тот револьвер вот уже больше трех десятков лет безо всяких движений и применений. Никогда мне и тень мысли не могла прийти, чтобы я пустил в ход это оружие по мирному времени, однако же хранил его бережно и регулярно смазывал. Вот только выстрелов к револьверу у меня было немного. Да и зачем их много-то, если учесть совсем не воинственный характер моей жизни?

– Батюшки светы! Да с какой-такой милости вам пистолет понадобился, Николай Афанасьевич? – всплеснула руками Домна. – Нешто на войну собрались?