Табельный наган с серебряными пулями (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 22

Гунзэн считал себя слишком старым для того, чтобы менять привычки с приходом советской власти, но, я подозревал, с преступностью он связался уже давно. Откуда-то ж у него были самые неожиданные знакомства среди жиганов, марвихеров, колдунов и ведьм Москвы? Да и приехал он сюда года два назад, наверняка ж не от хорошей жизни поменял адрес, верно?

Рядом со стариком я чувствовал себя… да вон таким вот Венькой Хрипатым и чувствовал, мальчишкой, которого подкармливают чисто из жалости. Только я Веньке подкидывал хлеб да сахар, а Гунзэн мне — информацию.

Прогуливались мы с ним по улочке, неподалеку от Петровки, шаман постукивал своей резной тростью и молчал. Я тоже молчал, у нас такой ритуал был. Захочет старик что-то рассказать — скажет. Не захочет — просто пройдемся молча по улочке, да и разойдемся в разные стороны.

Он неторопливо достал из кармана черного плаща портсигар. Вообще выглядел он колоритно: на первый взгляд — старик как старик, в черной хламиде, огромной меховой шапке-малахае, в руке — трость с вырезанным набалдашников в виде черепа, и узорной резьбой по черенку. Пальцы, сжимающие трость, покрыты татуировками с неизвестными — подозреваю, не только мне — надписями. Эти самые татуированные пальцы пробежали по рядку разноцветных самокруток: красных, синих, зеленых. Я достал свой кисет и принялся заворачивать свою собственную. Гунзэн мне никогда не предлагал курево из своего портсигара, а я не просил. Для того чтобы курить то, что курит шаман, нужно самому быть шаманом. Ну или дураком.

Он выпустил струйку голубоватого дыма и посмотрел на меня, моргнув глазами. Брр, до сих пор не привыкну — на веках шамана тоже были татуировки, в виде огромных неусыпных глаз.

— Духи сказали… — начал он. Он всегда так говорил, если хотел мне что-то поведать. А уж духи ему это нашептали или Петька Слоеный — я не спрашивал.

— Духи сказали, — и шаман указал тлеющей самокруткой на бывший доходный дом, мимо которого мы проходили, — что волк скоро вернется сюда.

Я поглядел на дом. До революции он принадлежал купцу Григаршину, а сейчас, надо полагать, отошел Моссовету. Дом как дом, совершенно не похожий на волчье логово. Да и Гунзэн раньше не был замечен в страсти к иносказаниям и напуску тумана. Непонятно.

— Что за волк? — уточнил я, — И чего он сюда припрется?

— Волк как волк, — пожал шаман плечами, — Белый. Злой он и голодный, вот и идет сюда, к дому.

На этом он замолчал и больше не произнес ни слова. Я покрутил эту информацию в голове и так и сяк, но ни к какому выводу не пришел. Волк, да еще и белый, голодный и злой, вернется домой… Хех, прям в рифму получилось. Непонятно. Но эти слова я не забыл — никогда еще шаман ничего ненужного мне не говорил.

И ведь он прав оказался!

Действительно, волк, действительно — белый, и уж наверняка — домой. И уж точно злой как, хех, волк. А что до голодного…

Было у меня одна мыслишка.

8

— Вася, а хочешь беляка ловить?

— А чего бы нет? — тот мгновенно передумал сидеть в кабинете.

— А мошенника, значит, не хочешь? — хохотнул я.

— С беляками у меня свои счеты, — хмуро произнес рязанский гость. Впрочем, судя по тому, что он тут же заулыбался — счеты эти были не очень серьезными.

Я кратко ввел его в курс дела. Мол, через финскую границу к нам в гости пробрался бывший белогвардеец, который, по имеющейся у меня оперативной информации…

Вася посмотрел на мой палец, поднятый к потолку. Я смутился и убрал его. Потом для верности и вовсе спрятал руку за спину.

В общем, по имеющейся у меня, кхм, оперативной информации, этот самый беляк направляется в свою бывшую квартиру. Появится он там, скорее всего, ночью, но, так как до ночи осталось уже совсем ничего, то нам нужно сходить туда, благо — недалеко, и прикинуть, как бы получше ему засаду организовать. Волчью яму, так сказать.

— А начерта ему вообще эта квартира? — задал Вася резонный вопрос, — Смахнуть слезы умиления, глядя на развешанные по стенкам паспарту с детскими фотографиями?

— Чего с фотографиями? — не понял я.

— Паспарту. Рамки такие.

Понятно. Буржуйские придумки какие-то.

— Я, Вася, думаю, что детские фотографии ему без всякой надобности. Особенно если учесть, что в его бывшей квартирке уже живет какой-нибудь токарь Пряхин или прачка Токарева. Которые совершенно точно выбросили ненужные им картинки в ближайшую мусорную урну. Если не сожгли в печке зимой восемнадцатого года. Я думаю, что господин Белоцерковский или его жена, маман, с кем он там жил, не знаю, перед семнадцатым годом, перед тем, как пятки салом смазать — припрятали где-то у себя в квартире ценности на неплохую такую сумму. Ради которой стоит рискнуть. Сам помнишь, в семнадцатом году многие думали, что большевики недолго продержаться, мол, переждем в тихой гавани месяцок-другой, да и вернемся домой. Месяцок-то за границей можно протянуть, а вот несколько лет — уже очень вряд ли. Работать надо, а работать наши баре непривычные. Вот беляк помаялся, помаялся, ручки свои белые поломал — да и решил рискнуть. А мы тут на него капканчик и поставим… Ты со мной?

— Да!

9

Как ни странно, на массивной резной двери в бывшую квартиру Белоцерковских не было уже привычных списков тех, кто там живет сейчас, с указанием «Ивановым стучать два раза, Петровым — три раза, Сидоровым — до тех пор, пока эти ленивые черти не откроют дверь». Разве что выцарапанное русское слово из трех букв, но навряд ли оно подразумевало, что там никто не живет. Видимо, квартира благополучно избежала превращения в коммунальную, доставшись какому-нибудь ценному специалисту. Ну, или в нее вселился нэпман за взятку, такое, будем честными, тоже встречалось.

Мы с Васей переглянулись. Я нажал на кнопку электрического звонка.

Тишина.

Мы постояли, подождали. Я тиснул кнопку еще раз.

Молчание.

Либо звонок просто-напросто не работал — что неудивительно, электрическая батарея в нем давным-давно могла протечь, а новую сейчас найти затруднительно — либо ж из-за толстой двери просто не был слышен звонок.

Я протянул руку снова…

Дверь резко распахнулась, и в приоткрытую щель высунулся человек. Высокий, худой как щепка, с таким узким лицом, как будто он каждый день протискивался в эту узкую дверную щель.

— Что вы трезвоните⁈ — заорал он. Вот тебе здрасьте…

— Вы кто такие? Что вам надо? Идите прочь!!! — продолжал разоряться человек, размахивая руками, как семафор.

Я уж было потянулся показать ему значок агента милиции, но тут внезапно влез рязанский Вася:

— Водопроводчики мы, — широко улыбнулся он, — Водопровод хотим починять.

Скандальный тип на мгновенье запнулся, глядя на шикарные васины галифе, потом заорал с пущей силой:

— Не надо мне починять водопровода! Не сломан у меня водопровод! Нет у меня никакого водопровода!

И захлопнул дверь, аж гул по лестнице пошел.

Я посмотрел на Васю, пытаясь понять, что не так с крикливым типом и с чего Вася вдруг решил представляться водопроводчиком… И вдруг понял.

Тип кричал, ругался — и одновременно боялся. Так бывает, когда трусоватый человек хамит от страха, тогда он кричит больше для того, чтобы собственный испуг заглушить. Но нас-то ему чего бояться? Ладно бы я успел представиться муровцем, тогда можно было бы подумать, что у него рыло в пуху. Так ведь — не успел. С чего бы ему бояться двух, прямо скажем, не внушающих опасения людей: один — в старой шинели, с тростью, второй — в шутовских штанах.

Ответ прост. Не нас он боялся. И Вася это допетрил чуть быстрее меня.

Я посмотрел на рязанца:

— Не получится на беляка засаду в квартире устроить. Он — уже в ней.

10

Вот управдом, товарищ Медунец, явственно боялся нас именно из-за того, что мы оба сразу же представились агентами. Он краснел, бледнел, иногда даже шел какими-то пятнами, поминутно вытирал лоб и шею замызганным клетчатым платком. Судя по всему, пуху с его рыла хватило бы на целую подушку. Но, стоит заметить, осознав, что мы пришли не по его душу, а всего лишь с вопросами о жильцах, он быстро успокоился, не переходя в приторное состояние, соответствующее его фамилии. Хоть и не переставал потеть, но быстро выложил нам с Васей требуемые сведения. Требуемые — по его мнению.