Воронцов. Перезагрузка. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 20

— А что ещё в том городе чудесном?

— О, есть и другие диковины. Например, летающая повозка — как птица с крыльями. Она поднимается в небеса, выше облаков, и пилот смотрит вниз, как на ладонь. Или корабль под водой — как водяной змей, что может месяц прятаться в глубинах, не выныривая.

Гроза между тем разгулялась не на шутку. Очередной раскат грома заставил Машку вжаться в меня ещё крепче. Дождь барабанил по крыше с такой силой, что я забеспокоился — выдержит ли соломенная кровля такой натиск.

— А люди там какие? — шепнула она, пряча лицо у меня на груди.

— Разные. Есть мудрецы, что постигли тайны природы. Есть мастера, что строят те самые чудеса. А есть простые люди, как мы с тобой, только живут они в достатке — у каждого дом тёплый, еда вкусная, одежда добротная.

— И болезни не берут их?

— Берут, но не так часто. Есть там лекари особые, что знают, как недуги лечить. Они могут даже заглянуть внутрь человека, не разрезая его, и увидеть, что болит.

Машка подняла голову, во взгляде мелькнуло что-то тревожное:

— А душа у них есть? Или они как бесы какие?

Я погладил её по щеке, чувствуя под пальцами нежную кожу:

— Душа есть, милая. Такая же, как у нас. Они любят, горюют, радуются. Только живут в мире, где человек победил многие беды — голод, холод, тьму.

— И как же они всё это придумали? — спросила она, устраиваясь поудобнее.

— Учились, Машенька. Передавали знания от отца к сыну, от учителя к ученику. Каждый добавлял что-то своё, как капельку в большую реку. И вот текла эта река знаний сотни лет, пока не стала морем.

Молния полыхнула особенно ярко, на миг осветив избу белым светом. Машка вздрогнула и крепче обняла меня.

— Егорушка, а ты думаешь и вправду такой город может быть? Не во сне, а наяву?

Я замолчал, слушая, как дождь постепенно стихает. Как объяснить ей, что я не просто видел этот мир, а жил в нём? Что все эти чудеса для меня были обыденностью, как для неё — печь топить или корову доить?

— Видел, Машка. Но теперь я здесь, с тобой. И знаешь что? Мне здесь нравится больше.

— Почему? — удивилась она. — Там же всё так чудесно!

— Потому что здесь есть ты, — сказал я просто. — А без тебя мне и все чудеса мира не нужны.

Она зарделась и спрятала лицо у меня на груди. А я смотрел в окно, где дождь уже почти прекратился, и думал о том, как странно закручивается жизнь. Был у меня мир технологий и комфорта, а счастье нашёл в этой простой избе, рядом с девушкой, которая считает чудом электрическую лампочку.

Где-то вдали прогремело последним громом, и из-за туч показалось солнце.

Она долго молчала, потом вдруг спросила:

— А сможешь такое здесь?

— Постепенно, — кивнул я, целуя её в лоб. — Сначала малое — мельница, теплицы, лесопилка. А там, глядишь, и до железного коня дойдём.

Машка уткнулась в моё плечо, шепча:

— Интересно то как получается! И прям летают?

— Прям летают, солнце моё. Выше облаков, выше птиц, — провёл рукой по её волосам, мягким, как шёлк. — Представь себе железную птицу, огромную, как изба. Внутри люди сидят на лавках, а за окошками — облака, словно пух лебяжий, и земля внизу, как лоскутное одеяло.

Машка зажмурилась, будто пыталась увидеть это своими глазами. Её ресницы дрогнули, а на губах появилась улыбка — детская, восторженная.

— А люди не боятся? Не падают оттуда?

— Бывает страшно, — признался я, вспоминая свой первый полёт. — Но там всё продумано, всё крепко. Железные канаты держат, железные жилы, прочнее дубовых брёвен.

— А ещё, — продолжил я, — есть такая штука — телефон. Как голубь почтовый, только быстрее. Говоришь в трубку, а человек за тридевять земель тебя слышит, будто рядом стоит.

— Врёшь! — ахнула Машка, приподнимаясь на локте и заглядывая мне в глаза. — Такого не бывает!

— Бывает, солнце моё, — рассмеялся я, ловя её взгляд. — И не такое бывает. Есть зеркала волшебные — в них не только себя видишь, но и всё, что в мире творится. Новости из дальних стран, картинки цветные, песни да пляски.

Она закусила губу, явно пытаясь представить себе всё это великолепие. В её глазах плескалось сомнение, смешанное с восторгом.

— А в том мире… — начала она осторожно, — люди счастливее нас?

Вопрос застал меня врасплох. Я задумался, глядя в потолок, где плясали тени от лучины.

— Не всегда, — ответил честно. — У них больше вещей, больше удобств. Но счастье-то не в этом. Бывают богатые купцы с каменными палатами, да только внутри пусто — ни любви, ни радости.

Машка кивнула, словно услышала именно то, что ожидала.

— Ты потому и здесь? — спросила она тихо, так тихо, что я едва расслышал сквозь шум дождя.

— Может быть, — улыбнулся я, не желая вдаваться в подробности своего «перемещения». — Судьба порой закручивает такие виражи, что сам не поймёшь, как очутился там, где сейчас.

Она закрыла глаза, прислушиваясь к моему голосу, а дождь за окном барабанил, как будто не собирался прекращаться. Капли стекали по стеклу, сливаясь в извилистые ручейки, будто слёзы какого-то древнего великана.

Полдня мы провели так — я рассказывал разные истории, которые мне «приснились» или которые я слышал в других городах и странах. Про корабли, что под водой ходят. Про стеклянные башни выше церковных колоколен. Про повозки, что быстрее ветра по земле несутся.

Машка слушала и ахала, то веря, то не веря, но глаза её горели любопытством, как у ребёнка перед ярмаркой. Волосы её разметались по подушке, русые, с золотистым отливом, а щёки раскраснелись от волнения.

— Ты как волшебник, Егорушка, — сказала она наконец, проводя ладошкой по моей щеке. — Знаешь столько всего чудесного.

— Не волшебник я, — улыбнулся в ответ.

После обеда дождь стих, превратившись в морось. Но дороги уже не было — Уваровку размыло так, что даже конь до соседней избы не добрался бы. Земля превратилась в кашу — вязкую, топкую, хлюпающую под ногами. По улице текли ручьи, а в низинах образовались целые озёра.

Я высунулся в окно и крикнул:

— Петька! Иди сюда!

Через минуту из таунхауса выглянул Пётр, прикрывая голову рукавом:

— Звали, барин?

— Пошли в сарай! Доделаем что задумывали!

Пётр кивнул и, перепрыгивая через лужи, словно заяц через кочки, побежал к нам. Рубаха на нём промокла и прилипла к спине, как вторая кожа, но глаза горели азартом. Для него любая работа была не в тягость, особенно если речь шла о чём-то новом, необычном.

В сарае мы с Петькой разложили доски, что привезли с Быстрянки на Ночке. Пахло сырым деревом, смолой и немного плесенью — влажность сделала своё дело. Но материал был крепкий, добротный.

Нужно было собрать конструкцию для каретки — простую, но прочную. Я показал чертёж, что ранее нацарапал угольком:

— Вот тут будут направляющие, чтобы каретка ходила ровно. А тут приделаем блок пил.

Пётр кивал, но глаза горели. Он схватывал всё на лету, как будто не плотник, а студент технического вуза. Руки его двигались быстро и уверенно — строгали, пилили, забивали гвозди. Стружка летела золотистыми завитками, устилая пол сарая, словно осенние листья.

— А чё это за такая хитрая штука? — спросил он, крепя очередной переходник.

— Дрова пилить — не бревно колоть, — ответил я. — Нужно, чтобы ровно шло. Представь, что тебе целый день пилить надо. Рука устанет, спина заболит. А тут — механизм всё за тебя сделает. Только успевай брёвна подкладывать.

Пётр присвистнул, представив такую картину:

— Это ж сколько досок за день напилить можно!

— Много, Петька, много. На всю Уваровку хватит, да ещё и на продажу останется.

Работали быстро. Дождь уже не мешал — только ветер порывами трепал ставни, да капли с крыши барабанили по лужам. К вечеру конструкция стояла готовая к испытаниям — с направляющими из морёного дуба, с блоком для крепления пил, с подставкой для брёвен.

Пётр провел рукой по направляющей: