Воронцов. Перезагрузка. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 15

— Ну, эти… жёлоба. Они вот и сгорели…

Я хмыкнул, а Пётр зыркнул на него, как кот на воробья, готовый к прыжку. Парень аж поёжился.

Дошли до переката, где стоял едкий запах гари. Дым уже рассеялся, но въедливый дух пожарища ещё висел в воздухе. Глянул — и выдохнул с облегчением: колёса, чёрт возьми, целёхоньки! Стояли в стороне, оба, будто поджигатели их попросту не заметили в темноте. Массивные, добротные, они дожидались своего часа. Три ряда брёвен под ангар — тоже на месте, только в одном углу подпалина виднелась, ерунда. Помост — треть у берега выгорела, доски обуглились и почернели, да часть досок, что в воду сбросили при тушении, отсутствовали, но опоры стояли, как богатыри, не дрогнули.

А вот жёлоба… их как не бывало. Только кучки пепла да кляксы застывшей смолы — Игнат, гад, видать подготовился, смолу где-то нашёл. Может, следил за нами, сукин сын, высматривал, когда оставим без присмотра. Ну, туда тебе и дорога, прямиком в острог.

Подошёл к воде — брёвна, что Митяй вчера собрал у берега, так и лежали нетронутые. Течение их слегка сдвинуло, но не унесло. Прикинул в уме: не всё пропало. Колёса есть — главное богатство цело. Помост подлатаем за пол дня, жёлоба новые сделаем — дело не хитрое, когда руки набиты.

Повернулся к мужикам, что стояли кучкой и ждали моего решения, как на деревенской сходке:

— В общем, так, братцы. Сегодня отдыхаем. Дома стол бабы накроют, силы наберёмся. Завтра с утра пораньше принимаемся за восстановление. А вечером пива выпьем. Да, Петь?

— Да, Егор Андреевич! — оживился тот, и лицо его просветлело. — Фома бочонок пива привёз, добрый такой, пенистый!

— Ну вот и славно, — кивнул я, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает. — Митяй, ты чего голову повесил? Дело поправимое. Главное то не сгорело — остальное поправим, да построим заново — ещё лучше прежнего.

Мы ещё раз обошли место пожарища, я прикинул объём работ, что предстоит. Не так уж и страшно, если честно. Пару дней — и всё будет как новое. А может, даже лучше — опыт-то теперь есть, ошибки прежние учтём.

— Айда домой, — махнул я рукой.

Обратный путь прошёл веселее. Мужики уже строили планы, как будут жёлоба новые делать. Пётр рассказывал, какое пиво привёз Фома — крепкое, как раз для такого случая.

А я шёл и думал: вот она, жизнь. То взлёт, то падение. Но главное — не сломаться, не опустить руки. Построим мы эту лесопилку, несмотря ни на что.

— Илюха, берёшь завтра Зорьку или новую кобылу, брёвна привезёшь. А мы из остатков доски колоть будем. Пошли, мужики.

Двинули обратно в Уваровку. Дорога под ногами хрустела сухими листьями, а воздух был напоён запахом гари. Пётр довольно трещал про пиво, размахивая руками и перескакивая с темы на тему, как воробей с ветки на ветку. Митяй, потирая затылок закопчённой ладонью, ныл, что сажа в глазах до сих пор щиплет, а нос заложен так, будто лихоманка прицепилась.

А дома уже стол считай что был накрыт. Фома, сияя, как начищенный самовар, выставлял бочонок пива — литров на пятнадцать, не меньше. Тёмное, пахучее, с пышной белой пеной. Больше чем уверен, что такого живого пива не найти в моём двадцать первом веке — там всё пастеризованное, безвкусное, химией пропитанное.

— Эх, Фома, — сказал я, подходя к бочонку и втягивая носом аромат, — пиво привез — загляденье!

— Да уж постарался, Егор Андреевич, — довольно ухмыльнулся тот, поглаживая бороду.

Пелагея таскала миски с едой да кувшины с квасом для тех, кто пиво не жалует. Мужики уже собрались вокруг стола, гудели, как растревоженный улей — кто о работе, кто о погоде, кто о том, что жена дома ждёт. Запахи шли такие, что слюнки текли.

А тут вышла Маша — и всё разом затихло, будто кто-то невидимый рукой махнул. В новом сарафане, синем, как небо в ясный день, с алыми маками по подолу, она словно царица сошла с парадного портрета. Каждый мак был вышит так тщательно, что казалось — вот-вот лепестки зашевелятся от ветра. Шёлковый платок, изумрудный, с золотыми узорами, что переливались на солнце, струился на плечах, словно живой водопад. Янтарные бусы на белой шее ловили свет и отбрасывали его медовыми бликами. Ленточка алая в русых волосах, серёжки с бирюзой, что качались при каждом шаге.

Мужики головами покачали в восхищении, Прохор аж крякнул, как селезень весной:

— Ишь ты, как хороша, а, Егор Андреевич? Краса-то какая! Прямо заглядение!

— И правда, — поддакнул Степан, вытирая руки о рубаху. — Такую красоту и в губернском городе не всяком встретишь.

Пётр просто стоял, разинув рот, словно первый раз в жизни Машку увидел.

Фома, отец Маши, сиял от гордости, будто сам этот сарафан шил, золотом узоры выводил да бирюзу в серёжки вставлял.

Я смотрел на неё, идущую к столу лёгкой, плавной походкой, и думал: судьба, чёрт возьми, закинула меня в черти куда, в такую глушь, что на карте и не найдёшь, но Машу мою оставила. За что такая милость — не знаю, но благодарен до последней капли крови.

Подошёл к ней, обнял за тонкую талию, ощущая под рукой тепло живого тела, шепнул ей на ухо:

— Солнце моё, ты краше любой царицы, что на троне сидит.

Она покраснела, как мак на своём сарафане, хихикнула, прикрыв рот ладошкой, а глаза её заискрились весёлыми чертиками.

Сел во главе стола, на лавку, поднял тяжёлую глиняную кружку с пивом. Пена белоснежная, как первый снег, медленно сползала по стенкам, а аромат солода и хмеля бил в нос, обещая настоящее наслаждение.

— Мужики! — громко сказал я, поднимая кружку. — За Уваровку нашу! За лесопилку, что не сгорела дотла, за картошку в земле, чтоб уродилась на славу, за корову новую, что скоро отелится! За руки наши рабочие, за головы думающие!

Помолчал, перевёл дух, взглянул на Машу, что сидела рядом, опустив глаза:

— И за Машу, — подмигнул ей, — красу нашу!

Маша сидела рядом со мной, положила свою руку на мою, и я, наверное, в этот момент был самым счастливым человеком на свете.

Утром, позавтракав хлебом с мёдом да запивая всё это парным молочком, я собрал мужиков у крыльца. Пётр, Илья, Прохор, Митяй — все в сборе, ждут, как на сходке деревенской.

— Ну что, мужики, пошли трудиться, время поджимает, — сказал я, посмотрев на них.

Глянув на Митяя, кивнул ему:

— Удочку прихвати, да пока собираемся — червей накопай. Только быстро — одна нога тут, другая там.

Тот аж подпрыгнул и с прытью зайца побежал к сараю. У него глаза заблестели, как у кота на сметану. А я, хмыкнув, вернулся в дом, достал маленький мешочек, отсыпал соли, пару щепоток перца, что Фома привёз из города. Смешал всё это дело, завязал узелок.

Мужики же, поняв, к чему дело идёт, вспомнили про копчёную рыбу и одобрительно закивали. Рожи довольные, предвкушающие.

— Чё, лыбитесь? Как будто чарку предлагаю, — подколол их я.

— А то не знаем, барин, что задумал! — отозвался Пётр, ухмыляясь.

— Вечером ещё не такое попробуете. Точно сроду не ели, — пообещал я.

И уже перед самым уходом шепнул Машке, что возилась с крынкой:

— Солнце, сходи к жене Ильи. К вечеру, чтоб та принесла с литр молока да кусок масла сливочного.

— Зачем, Егорушка? — спросила она, глядя на меня своими зелёными глазами.

— Вот вечером и увидишь, — подмигнул я ей, поцеловал и вышел во двор к мужикам.

Илья с Прохором уже запрягали новую кобылу. Она была чёрная, как смоль, с гривой, что аж лоснилась на утреннем солнце. Красавица, одним словом — и статная, и видно, что сильная.

— Как звать-то кобылу? — спросил я.

Мужики пожали плечами, почесали затылки.

А Машка сзади говорит:

— Ой, какая чёрная вся, как ночка!

— Ну, значит, будет Ночка, — подхватил я.

А кобыла фыркнула, будто одобрила, и мужики заулыбались.

— В общем, запрягайте, да за брёвнами дуйте, — велел я. — Пару ходок до обеда успеете сделать.

Они кивнули, запрыгнули в телегу и поехали, поднимая пыль на дороге.