Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 2

— Стреляй, Курила-дахаи! В того, что побольше! — крикнул Орокан, указывая на секача, который яростно мотал головой, пытаясь отогнать старшую собаку.

Я вскинул ружье, прицелившись в щетинистую тушу. Выстрел! Грохот разорвал тишину тайги. Секач взревел и еще быстрее припустил к лесу, теряя на бегу алые капли крови. В тот же миг рявкнул штуцер Левицкого — он целился в одного из подсвинков. Тот подпрыгнул и рухнул на снег, взбивая его ногами.

Оставшиеся кабанчики, напуганные выстрелами и смертью своих сородичей, с визгом бросились врассыпную, ломая кусты. Собаки с яростным лаем кинулись за ними. Орокан тут же тоже устремился в погоню.

Я на секунду остановился, перезарядить ствол. И уже был готов рвануть за товарищами, как вдруг из кустов совсем рядом раздался треск сучьев и яростное хрюканье. Я не успел и глазом моргнуть, как прямо на меня из густых зарослей черемухи вылетел огромный, разъяренный вепрь. Глаза его горели красным огнем, щетина на загривке стояла дыбом, а из оскаленной пасти торчали желтые, острые, как кинжалы, клыки. Расстояние между нами было не больше десяти шагов.

Несколько мгновений зверь смотрел на меня, затем, резко сорвавшись с места, бросился навстречу. В последнее мгновение, когда он был уже в двух шагах от меня, я вскинул ружье и выстрелил. Благо знал, куда метить: в самое убойное место, прямо в лоб. А лоб — это не центр головы и находится он не между глаз, а чуть выше условной линии.

Грохот выстрела слился с яростным ревом зверя.

Вепрь споткнулся, его передние ноги подогнулись, и он, пролетев по инерции еще пару метров, рухнул на снег у самых моих ног, взрывая фонтаны снежной пыли. Он еще несколько раз судорожно дернул ногами, захрипел и затих.

Я стоял, оглушенный, с дымящимся ружьем в руке. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Еще мгновение промедления — и его клыки распороли бы мне живот. Убить кабана вот так вот, выстрелом в голову спереди — большая удача. Круглая пуля легко может соскочить, срикошетировать с покатого черепа. А выстрел-то один…

Тут подбежали Орокан и Левицкий, привлеченные пальбой. Увидев огромного вепря, лежащего у моих ног, они замерли.

— Батюшки! — выдохнул Левицкий. — Как ты его, Серж?

— Едва успел, — хрипло ответил я. — Чуть на клыки не насадил.

Орокан подошел к вепрю, с уважением посмотрел на его огромную тушу.

— Хороший кабан, дахаи! Сильный! Твоя удача большая сегодня! Тот подранок тоже я застрелил!

Вскоре вернулись и собаки. Итог охоты был впечатляющим: одного кабана и подсвинка. Хоть мясца поедим.

Правда, одна из собак Орокана, молодая, немного пострадала — один из кабанов все же успел полоснуть ее клыком по боку. Рана была неглубокой, но кровоточила. Орокан тут же занялся ее лечением. Он промыл рану водой из ручья, затем чем-то помазал.

— Ничего, — сказал он, поглаживая скулящую собаку. — Заживет. Пихтовый смола — хороший!

Возвращались мы страшно довольные охотой, хоть и уставшие. При этом собаки, столь усердно помогавшие нам, неожиданно оказались полезны и как тягловая сила. Орокан расстелил на снегу заранее заготовленную им большую, выделанную лосиную шкуру, положил на нее тушу кабана, того, что я подстрелил первым выстрелом. Затем он ловко зацепил шкуру самодельными постромками из сыромятной кожи, впряг в них своих собак, Амура и подраненную Тайгу, которая, несмотря на травму, тоже старалась изо всех сил, и погрузил на эту импровизированную волокушу кабанью тушу.

— Теперь собачка везти, мая помогать! — с самым довольным видом произнес он и тоже впрягся в одну из постромок, помогая собакам тащить тяжелый груз.

— Так вот почему мы раньше не охотились тут на кабанов! Это он снега ожидал! — догадался Левицкий, с удивлением глядя на это зрелище. — По снегу можно притащить тушу в стойбище без особых хлопот!

— Да и заморозить ее можно! — поддержал я его мысль. — На снегу мясо не испортится, а в стойбище его можно будет разделать и часть сразу заморозить на зиму. Да, у этих «дикарей», как некоторые их называют, все очень хорошо продумано! Веками отработанная система выживания в тайге.

Левицкий хмыкнул.

— У них-то — да, а у нас — нет. Похоже, что «нашу» тушу, — он кивнул на вепря, убитого мной. — Придется волочить нам самим, и притом без всяких собак!

— Ничего. Своя ноша не тянет! — ответил я, хотя уже предчувствовал, какая это будет нелегкая работа.

Мы приладили к кабану пару веревок, которые нашлись у Орокана, впряглись и, упираясь ногами в снег, потихоньку поволокли нашу добычу вслед за нанайским другом и его собачьей упряжкой.

Усталые, но страшно довольные, уже в сумерках вернулись мы в наш лагерь. Новость об удачной охоте быстро облетела всех. Артельщики высыпали нам навстречу, с любопытством разглядывая огромные кабаньи туши. А женщины-нанайки тут же принялись за разделку мяса, предвкушая сытный ужин.

Вот только мясо надо было вымачивать, чтобы сделать более нежным, так что его мы отведали только на следующий день. Даже часть мясца выделили нашим рабочим, в просяную кашу. Немного, если посчитать на каждого, но для них даже эта небольшая порция казалась царским подарком!

Наконец, поужинав, мы разошлись по избам. Левицкий был весел весь день, но к вечеру он вдруг как будто о чем-то задумался. Тень воспоминаний о былом пробежала по его благородному, по-мужски красивому лицу.

— Ты что загрустил, Вольдемар? — не вытерпев, спросил я его.

— Вспомнил, как охотился в батюшкином поместье. В России, — наконец вымолвил он. — Ах, Серж! Каждый раз, глядя на наших нанайских друзей, я не могу не думать о том, насколько они счастливее нас! Они у себя на родине, а мы здесь — чужие…

Тут я каким-то шестым чувством понял, что ему надо выговорится, излить свои печали кому-то, кто сможет хоть как-то ему посочувствовать.

— Замучила ностальгия? Бывает!

— Очень! Хорошо тебе, Серж, ты не имеешь ни родни, ни близких. А я вот вспоминаю их — и сердце неспокойно!

— Послушай, Владимир Сергеич, — решил я задать давно занимавший меня вопрос, — а как ты попал в эти отдаленные края? Честное слово, ты не производишь впечатления висельника!

Я услышал, как Левицкий хмыкнул в темноте.

— Хочешь послушать мою печальную историю? Ну изволь! — произнес он, заваливаясь на свои полати и поудобнее подправляя подушку. — Мой покойный ныне батюшка — звали его, Сергеем Васильевичем — при разделе наследства моего покойного дедушки получил обширные владения во Владимирской губернии, на берегах Клязьмы, в шести верстах от городка Гороховец. Главные достоинства сего поместья, насчитывавшего всего шестьсот душ, составляли не пахотные земли, а обширные леса, приносившие нам основной доход. Я, как и мой младший брат, Мишель, сызмальства назначен был в военную службу и очень рано покинул родные пенаты, отправившись учиться в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, что находится, как вам известно, в Петербурге.

Тут я с умным видом кивнул, хотя понятия не имел ни про какую Школу Юнкеров.

— Окончив обучение, я попал в Нижегородский драгунский полк, безвылазно сражавшийся на Кавказе. На некоторое время утратил связь с семейством моим: и лишь прошлый год получил известие от сестры Ольги о преждевременной кончине батюшки…

— Она ваша родная сестра? — переспросил я, невольно чувствуя, что сердце мое при упоминании Ольги забилось быстрее.

— Ольга? Да, она младше меня на три года. Ах, я понял — вы, верно, видели ее во дворе острога? Ангел, чистый ангел, не правда ли?

Я снова серьезно кивнул. Девушка и впрямь была хороша; к тому же почему бы не похвалить ее перед братом?

— Так вот, — продолжал Левицкий, — раз вы видели этот образец совершенства, то, верно, поймете все негодование, что охватило меня, когда я узнал о гнусных интригах, что в мое отсутствие плелись вокруг этого святого создания?

— Продолжайте, корнет, продолжайте! — подбодрил я его.

— Итак, в начале прошлого года я получил письмо от Ольги о смерти отца. Она сообщила, что он скончался от апоплексического удара, не приводя особых подробностей этого печального происшествия. Тем страшнее для меня было узнать обстоятельства. Когда вся истина открылась мне во всей своей ужасной неприглядности…