Доктор Торндайк. Тайна дома 31 в Нью Инн - Фримен Ричард Остин - Страница 8

– Да, если она будет. Сомневаюсь, чтобы мистер Вайсс снова меня вызвал, но искренне надеюсь на это. Будет интересно отыскать тайное логово, когда об этом не подозревают. А сейчас мне действительно пора!

– В таком случае до свидания, – сказал Торндайк, засовывая остро отточенный карандаш за резиновую ленту, прикреплявшую записную книжку к дощечке. – Сообщайте мне, как развивается приключение – если оно будет развиваться, и помните: вы обещали очень скоро снова прийти.

Он протянул мне дощечку и лампу, и, когда я положил их в карман, мы пожали друг другу руки, и я торопливо ушел, слегка тревожась, что надолго оставил своих подопечных.

Глава 3. «Заметку малый, не лентяй, издаст, похоже»[4]

Подозрительному человеку обычно кажется, что поведение окружающих оправдывает его подозрения. У большинства из нас есть черты озорства и даже зла, которые правдивость разоружает, а недоверие усиливает. Неопытный котенок, уверенно приближающийся к вам, выгнув спину, подняв хвост и ожидая ласк, обычно получает то, что ожидает, а бывалый кот, в ответ на дружеское обращение убегающий, прячущийся у стены и подозрительно глядящий на нас, побуждает ответить ему комком земли.

Действия мистера Вайсса напоминали поведение вышеупомянутого кота и напрашивались на аналогичный ответ. Для ответственного профессионала все эти исключительные предосторожности были одновременно оскорблением и вызовом. Кроме более серьезных соображений, я обнаружил, что испытываю злую радость от перспективы обнаружить его тайное укрытие, из которого он словно самодовольно и вызывающе улыбается мне; и я не жалел времени и усилий, готовясь к приключению. Тот извозчик, что вез меня из Темпла на Кенсингтон Лейн, использовался для предварительно испытания маленького приспособления Торндайка. Во время этой короткой поездки я внимательно наблюдал за компасом, записывал ощущения и звуки материала дороги и считал шаги лошади. И результат был вполне обнадеживающим. Действительно, стрелка компаса колебалась, реагируя на толчки, но эти колебания происходили вокруг линии, которая указывала истинное направление, и мне было очевидно, что данные о направлении надежные. И после этого предварительного испытания я уверился, что создам относительно разумную дорожную карту, конечно, если будет возможность проявить свои умения.

Однако казалось, что такой возможности не будет. Обещание мистера Вайсса вскоре снова послать за мной оставалось невыполненным. Прошло три дня, а он не давал о себе знать. Я начал опасаться, что был слишком откровенен, что закрытая карета отправилась на поиски другого, более доверчивого и беззаботного профессионала и все мои приготовления напрасны. Когда четвертый день подходил к концу и никакого вызова по-прежнему не поступало, я неохотно решил, что придется списать этот случай как неиспользованную возможность.

И как раз в этот момент, посреди моих сожалений, в дверь просунул лохматую голову мальчик. Голос у него был хриплый, акцент отвратительный, грамматические конструкции ниже всякого презрения, но, услышав его сообщение, я все ему простил.

– Карета мистера Вайсса ждет, и он просил вас прийти как можно быстрей, потому что сегодня вечером он выглядит очень плохо.

Я вскочил со стула и торопливо собрал все необходимое для поездки. Маленькую дощечку и лампу я сунул в карман пальто, пересмотрел содержимое врачебной сумки и добавил к обычному содержанию бутылочку перманганата калия, который, как считал, может мне пригодиться. Потом взял в руку вечернюю газету и вышел.

Кучер, стоявший у головы лошади, когда я появился, коснулся шляпы, прошел вперед и открыл дверцу.

– Как видите, я подготовился к долгой поездке, – произнес я, показывая газету и садясь в карету.

– Но вы не сможете читать в темноте, – откликнулся он.

– Нет, но я прихватил с собой лампу, – ответил я, доставая ее и зажигая спичку.

Он смотрел, как я зажигаю лампу и прикрепляю ее к обивке кареты, потом сказал:

– Наверно, поездка в прошлый раз показалась вам скучной. Ехать долго. Могли бы поставить внутри лампу. Но сегодня нам нужно ехать быстро. Хозяин говорит, что мистеру Грейвзу очень плохо.

С этими словами мужчина захлопнул дверцу и запер ее. Я достал доску из кармана, положил на колени, взглянул на часы и, когда кучер сел на свое место, сделал первую запись в записной книжке:

Карета сразу повернула от Ньюингтон Баттс, и появилась вторая запись:

Но это направление сохранялось недолго. Очень скоро мы повернули на юг, потом на запад и снова на юг. Я не отрываясь смотрел на компас, с некоторым трудом следя за его поворотами. Стрелка непрерывно колебалась, но всегда внутри небольшой дуги, центром которой было истинное направление. Но само это направление ежеминутно менялось самым поразительным образом. Запад, юг, восток, север, карета поворачивала, и я совершенно потерял направление. Поразительная последовательность. Этот человек торопится, дело жизни и смерти, но его беззаботность относительно направления поразительна. Если бы маршрут выбрали чуть внимательнее, поездка была бы вдвое короче. Так мне казалось, хотя, конечно, я находился не в том положении, чтобы делать критические замечания.

Насколько я мог судить, мы двигались по тому же маршруту, что в первый раз. Однажды я услышал свисток буксира и понял, что мы вблизи реки; и мимо железнодорожной станции мы поехали в то же время: я слышал, как начал движение пассажирский поезд, и подумал, что это тот же самый поезд. Мы несколько раз проезжали по улицам с трамвайными рельсами – я не знал, что их так много, и для меня стало откровением, сколько железнодорожных мостов в этой части Лондона и как часто меняется дорожный материал.

Поездка на этот раз не была скучной. Непрерывные перемены направления и разнообразный характер дорог держали меня непрерывно занятым; у меня едва хватало времени сделать запись, как стрелка компаса резко поворачивала, показывая, что мы снова сворачиваем за угол, и я был захвачен врасплох, когда карета пошла медленнее и въехала в крытый проход. Я торопливо сделал последнюю запись (9:24. Ю.-В. В крытом проходе), закрыл книжку и сунул ее и доску в карман, а потом развернул газету, как дверцу кареты отперли, открыли. Я отцепил и погасил лампу и тоже сунул в карман, решив, что она еще может мне пригодиться.

Как и в прошлый раз, миссис Шаллибаум стояла в открытой двери с горящей свечой. Но на этот раз она была гораздо менее уверена в себе. Даже при свете свечи я видел, что она очень испугана и, казалось, неспособна стоять спокойно. Давая мне несколько необходимых объяснений, она топталась на месте, и ее руки и ноги непрерывно двигались.

– Вам нужно немедленно пойти со мной, – сказала она. – Мистеру Грейвзу сегодня гораздо хуже. Мы не будем ждать мистера Вайсса.

Не дожидаясь ответа, она начала быстро подниматься по лестнице, и я последовал за ней. Комната была в том же состоянии, что раньше. А вот пациент нет. Как только я вошел, негромкое бульканье со стороны кровати сообщило мне об опасности. Я быстро прошел вперед и посмотрел на лежащую фигуру, и предупреждение стало еще более подчеркнутым. Ужасное лицо больного стало еще ужаснее, глаза еще сильнее ввалились, кожа стала бледнее, нос заострился, как перо, и если он не «болтал о зеленых полях», то, видимо, даже на это оказался неспособен. Если бы речь шла о болезни, я бы сразу сказал, что он умирает. У него была наружность человека in articulo mortis[5]. Будучи убежден, что это отравление морфием, я не мог быть уверен, что мне удастся вернуть его с того края жизнеспособности, на котором он сейчас находится.

– Он очень болен? Он умирает?

Голос миссис Шаллибаум звучал тихо, но крайне напряженно. Я повернулся, положив палец на запястье пациента, и посмотрел на лицо такой испуганной женщины, какого раньше никогда не видел. Теперь она не пыталась уйти от освещения, но смотрела мне прямо в лицо, и я невольно заметил, что глаза у нее карие, и с очень напряженным выражением.