Я – борец! 2 Назад в СССР (СИ) - Гудвин Макс - Страница 26

— Все ржали, называли их «аборигенами из племени каннибалов».

— «Абориген» переводится как «местный житель», — автоматически поправил я, поворачиваюсь лицом к стене.

— Ты что-то не в настроении, да? — Гена присел на край кровати.

— Да нормально всё. Давай поспим — завтра схватки по гречке, — буркнул я.

— Гречке? — удивился Гена.

— Классике, — поправился я, натягивая одеяло на голову.

Я повернулся на другой бок, а когда щёлкнул выключатель высунул голову чтобы дышать свежим воздухом, сквозь полумрак комнаты различая Генку. Его силуэт маячил туда сюда и каждый его поход в темноте сопровождался каким-то шумом.

— А ведь завтра нам обоим немного гонять придётся, — пробормотал я. — Ты там как, с Женькой не разобрался?

Генка фыркнул, снимая носки:

— Да, не да неё сейчас… Главное — не облажаться перед Востриковым. Он же нам этот турнир похоже как спецпропуск в сборную города пробил.

Потолок над кроватью вдруг вспыхнул в моих глазах разноцветными кругами — Генка, зачем-то снова включил свет. Я застонал, натягивая подушку на голову:

— Вырубай уже, ночной суетолог!

Лампочка щёлкнула. И в выпрошенной темноте стало слышно, как Генка копошится, раскладывая свою одежду на стуле.

— Слушай, — неожиданно сказал он тихо, — а если… если завтра Сидоров твой придет?

Мои пальцы сами сжались в кулаки под одеялом.

— Он не придёт тут же закрытый город. Это не его спорт. Да даже если бы пришёл, тем надо было бы выступать, — скрипнул я зубами.

Звенящая тишина накрыла комнату, наконец-то. Потом раздался скрип пружин — это Генка поворачивался на бок.

— Ты знаешь, почему я с Женькой… — начал он и замолчал.

Я ждал продолжения, глядя в потолок. И через минуту раздался храп.

Знаю, вы оба выпить — не промах. И у вас таких как у Ани и у меня бзиков нет. Другой бы на моём месте, после недели хождения за ручку сообщил бы девушке что хотел бы чего то большего, а получив отказ, продекларировал бы заученную фразу «Дело не в тебе, дело во мне, я одинокий бродяга любви — Казанова!» Я же, сам за ручку ходил с ней месяц и удивляюсь, что это она меня «бреет»…

«А ведь Генка прав», — мелькнуло у меня. Завтра может быть всё что угодно: и Сидоров даже в зрителях, и Аня придёт посмотреть, возможно, душу мою потерзать, казацкие могут снова активизироваться. И эти мысли заставили сердце биться чаще.

Я посмотрел на часы — 2:17. До взвешивания шесть часов.

Повернувшись лицом к стене, я вдруг чётко представил, как завтра буду стоять на ковре. Как услышу команду рефери. Как сделаю первый шаг навстречу первой своей схватке…

Утро началось со спешки на «вешалку», которая как раз проходила во Дворце спорта, а сам турнир, как ни странно, принимал зал Вострикова. На ковёр были положены листы фанеры, а уже на неё поставлены стулья. Над столами судейской коллегии — покрытыми красной скатертью с золотыми кистями — повесили приветственную надпись: «Приветствуем участников первенства города Врон по классической борьбе!»

«Так значит, первенство, +18 не будет», — заключил я, смотря на очередь из желающих взвеситься, тянущуюся к поставленным весам прямо тут у судейских столов. Раздевшись до трусов и прихватив с собой паспорт, я встал в очередь, которая в целом двигалась достаточно быстро. А когда механические весы со стрелкой были уже у моих ног, я шагнул на них, задержав дыхание. На взвешивании у самых весов стояли кучкой тренеры: был тут и Кузьмич, и Востриков, и Красов. «Надо же, с Воронежа приехали самбисты-дзюдоисты с "Динамо». И ещё человек пять неизвестных мне, но тоже бывалого вида мужчин.

— Товарищи тренеры, здравия желаю! — поздоровался я.

— А, вундеркинд, — узнал меня Красов. — За чьи цвета выступаешь тут?

— «Трудовые резервы», — ответил я.

— Вот ты зря отборку в сборную «Динамо» проигнорировал. Насколько я знаю, у тебя все шансы были в Воронеже новую жизнь начать. — с упрёком в голосе сообщил мне Красов.

Спасибо тебе, Сергей Сергеевич, но мне и эта жизнь вполне себе нравится. Ещё бы Аня цирк с конями не устраивала — вообще было бы всё супер.

— Почему «вундеркинд»? — спросил Востриков у Красова.

— Говорят, он в Тамбове об ковёр ударился головой, и с тех пор парня как подменили. Милиции помогает, в борьбе прогрессирует. Не пьёт, не курит, превратился из лодыря в пахаря!

— Товарищи тренеры, не мешайте проводить взвешивание! Семьдесят четыре — в весе! — повысил голос на них судья, проводивший взвешивание, — крупный мордатый мужик в белой рубашке-поло и таких же белых брюках.

Следом за мной шёл Генка, и снова судья проговорил: «Восемьдесят один двести, в весе!»

И удовлетворившись, что мы оба в весе, мы пошли отпиваться и отъедаться. До турнира оставался час. Я выдохнул — до последнего волновался, что не войду в вес, — и моё сознание не пускало в голову сторонние звуки. Сейчас же оно решило меня порадовать: Где-то за стенкой играл магнитофон, создавая приятный фон. Но услышал его только когда упокоился, отпивая из бутылки воду.

"Двух жизней нет,

Дана всего одна.

Ты этой жизни всё отдай до дна.

Жизнь не легка,

Пусть жизнь всегда трудна,

Для этой жизни всё отдай до дна!"

— Горишь? — спросил я у Гены, осознавая, что я-то, блин, «горю».

— Не, не особо. Есть хочу, пойду в буфет загляну, — ответил он мне.

— А пойдём, — согласился я. — До официального начала ещё час.

Накинув на себя одежду, мы пошли в буфет, у которого тоже толпились люди. Они все только что прошли взвешивание, и те, кто попал в вес, начали отпиваться и отъедаться. Те кто не попал, сейчас бегают в зале, скидывая драгоценные граммы. Говорят, что тяжвес может восстанавливать до литра в час, то есть тяжелеть после сушки на целый килограмм. А по факту, в прошлой своей жизни я сам лично мог восстанавливать до полулитра в час, но я и не гонял вес слишком сильно.

Мы с Геной протиснулись к витринам буфета сквозь людей, где на расставленных картонках было написано от руки:

Газировка — 3 коп. за стакан: «Буратино», «Дюшес», «Лимонад».

«Апельсин, груша, лимон…» — стало быть.

А сверху, как раз на полке, стояли стеклянные бутылки этих самых напитков с ценником «20 коп.» за бутылку.

Сладкого очень хотелось, но хотелось чего-нибудь натурального и я продолжил скользить взглядом по витрине. Далее висела картонка с надписью «Чай — 2 коп.», стоявшая прямо под блестящим электросамоваром. Рядом — ещё одна табличка: «Томатный сок — 5 коп. за стакан». А под ней, «Грязную посуду и стаканы вернуть на стеллажи! Разбитый стакан 20 копеек, тарелка 30 копеек.»

«Придётся брать чай», — подумал я и вдруг увидел за спиной молодой продавщицы в белом халате целую батарею бутылок «Ессентуки».

— Девушка, а сколько «Ессентуки»? — спросил я, протискиваясь ближе.

— «Ессентуки» только в бутылках, тридцать копеек! — ответила она, даже не поворачиваясь.

Пока я раздумывал, Гена уже ловко пробился к прилавку и бодро заказал:

— Дайте три бутерброда с докторской, пирожок с повидлом и стакан томатного сока!

Изящные пальцы светловолосой продавщицы заскользили по деревянным косточкам счётов, и она огласила:

— Пятьдесят восемь копеек. Ещё что-то?..

— Саш, ты выбрал? — обернулся ко мне Гена, уже держа в руках тарелку с едой.

— Бутылку «Ессентуки» и четыре варёных яйца, — произнёс я, только что разглядев их под стеклянным колпаком на кружевной салфетке.

— Пацаны, так не честно! — раздались возмущённые голоса из очереди. — Если каждый будет на всю команду покупать!

— Парни, имейте совесть, а? Я десять кило гонял! — выдал Гена, распахивая свою рубаху, чтобы показать свою якобы иссушенную диетой грудь, очевиднейшая ложь, работающая на факторе неожиданности.