Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович - Страница 6

Бурый почесал косматую голову. Смешной он тогда был, да. Не понимал, что в заклад отдал не откромсанный палец. Собственное посмертие. Страшная цена для глупого мальчишки. Но не для него, Бурого. Особенно теперь, когда он узнал: заклад можно выкупить.

Все можно выкупить за подходящую цену. Вот только подходящая не значит — справедливая.

Культяпка, оставшаяся вместо мизинца, зажила на удивление быстро. Малец заметил: теперь на нем все быстро заживает: ушибы, порезы, ссадины, ожоги. Вечером спать лег, а утром — кожица розовая или легкая желтизна на месте здоровенного синячищи.

Малец спросил у Дедки: почему так?

Тот хмыкнул, но все же пояснил:

— А потому что ты теперь — немного мертвый. И вода у тебя в нутре — тоже немного мертвая. А мертвая вода, малой, она всякое телесное заживляет.

— Это что ж, я теперь, к примеру, слюной своей могу раны лечить? — оживился Малец.

Да такому цены нет. Такому лекарю только лишь в княжьих хоромах жить и горя не знать.

— Размечтался! — вернул его из грез Дедко. — Твоей мертвой воды только-только на тебя самого достанет. Да и то — на мелочь мелкую.

Малец поглядел на культю мизинчика:

— А к примеру, палец новый вырастить — это мелочь?

И схлопотал от Дедки такого леща, что с чурбака слетел.

— Даже и не думай, бестолочь! — прорычал Дедко, нависая. — Палец твой…

И вдруг махнул рукой, враз остыв:

— Да все одно пока не поймешь. Просто не думай, и все.

Зато с того дня взялся Дедко учить Мальца всерьёз. Наговорам, покону-обычаю ведуньему, сути живой и вещной.

— Вот,– сказал Дедко, наклонясь к земле.– Болботун‑трава.

Он оторвал листок, протянул ученику.

Тот взял, и на лице его выразилось удивление.

— Так это ж…

— Молчи, дурень! — цыкнул ведун, да так громко, что Малец от неожиданности обронил лист.

Дедко дернул его за ухо.

— Всякий побег два имени имеет! — строго произнес он.– Одно имя для дурачков навроде тебя. Другое — тем, кто видит. То — ключ власти. К примеру, как черный люд волка кличет? — и опять дернул за ухо.

— Серый, — сказал Малец. — Пусти, больно ведь!

— Терпи. Еще как?

— Ну, бирюк. Или еще — злодеем.

— Еще?

— Разбойником… Да по‑всякому зовут!

— А волком?

— Могут и волком. Токо нечасто.

— Отчего так? — Дедко упустил намятое ухо, ухмыльнулся.

— А боятся! — захихикал Малец. — Дурные. Думают, скажешь «волк» — и прибежит.

— А прибежит?

— Не! То ж не его имя!

— Ага. А ну‑ка кликни мне его, быстролапого!

— Дедко, как?– воскликнул Малец. — Я ж имени не знаю!

— Знаешь же, что не «волк»!

— Ну!

— А я позову «Волк!» — и прибежит! — сказал Дедко.

— Так то — ты!

— А прибежит — не испугаешься?

— Не! Пускай он пугается! — и заявил гордо: — Я — ученик твой!

— Дурень ты! — (Малец увернулся от Дедкиных пальцев, спас ухо.) — Допреж времени с тобой говорю. Закрой варежку и запоминай. Болботун‑трава. Для чего? Для лиха. Вари с приговором в собачьей крови от заката до первой звезды. Залей в след с приговором, и станет человек злой да на слово грубое скорый, да не к месту. А сие, бывает, и к смерти ведет, а уж к хуле — наверное. То для лиха. Теперь — для добра. Хочешь лешего от ульев отвести, в меду вари да с хлебом положи на пенек. Леший придет, понюхает и боле приходить не станет. Еще ежели на живот или на горло порчу навели, мешай с лунным цветом да золой да с простым приговором «помянись‑оборотись, прямо да навыворотись» по телу разотри. И порча на другого перейдет.

— Дедко! — перебил Малец.– Разве ж это — доброе? Всё ты мне про нехорошее, про порчу да чары злые. А как попросту людей лечить да помогать им безвредно — никогда.

— А ты што ж, лечить удумал? — сощурился ведун.

— Да не то чтобы… Ты ж лечишь!– нашелся Малец.

— Ха! Ты сперва шесть личин смени да семь сил накопи.

— Это как? — озадачился Малец.

— А так. Одна у тебя есть. Та, что от страху. Да только одна. Вторую получишь в срок, однако толку она тебе не прибавит. Сперва разума наберись. Пусть людишки под тобой походят. Пусть всё злые их обвычки твоими станут. Пути властей и пути холопьи познай. А не то не лечить станешь, а мучить. Да сам не заметишь.

— А не врешь ли ты мне, Дедко? — и приготовился увернуться от оплеухи.

Однако ведун не ударил. Поглядел одобрительно и согласился:

— Вру.

У Мальца аж челюсть отвисла: не ожидал такого ответа.

— А потому вру, — продолжал Дедко, — что ты дурень. Ну‑ко, скажи мне приговор, чтоб кабан поле попортил.

Бурый задумался, затем начал не слишком уверенно:

— Зверь-зверь-клыкан-веперь-каменнобок-иди-на-лужок-с-лужка-на-дорожку-с-дорожки…

— Побежал! — насмешливо перебил Дедко. — Ток не к тебе, а свиней гонять иль в болото — спать! Голос, голос делай! Силы у тебя в наговоре — сколь у комара в грудке. Давай снова…

А на следующий день они отправились в город.

Стража на воротах сначала удивилась: старец оборванный, кудлатый, дикой бородой по глаза заросший, но не из жрецов. Знаков бога нет.

Зато оберегов всяких — на рынке за седьмицу не распродашь.

А с ним — мальчишка. В справной одежке, добрых сапожках, личко умытое, шапочка алая, власы льняные, чистые. Думалось сразу: может, дед при мальце — холоп услужный?

Однако слишком властно лежала на плече мальчишки клешнястая лапа с пальцами-корнями. Не по-холопьи. А кто тогда? Может, на продажу мальца ведет, потому и приодел?

Пока отроки привратные думали, старший подошел:

— Пропустить!

Гридень-десятник. Сам. Да еще главу склонил, уважение проявляя. Знает, видать.

Дедко тоже кивнул. С достоинством.

Малец не особо удивился. Вои к Дедке приходили, и не единожды. С подарками, с просьбами, за помощью.

— Сначала поснедаем горячего, потом — на рынок. Купим кой-чего.

Малец в городе — в первый раз. Дивился всему. Стенам вокруг повыше медвежьего роста, домам, заборам, тесноте, толпе людской, что спешит не пойми куда.

Дедке, впрочем, дорогу уступали. Кто — сразу, кто — помедлив. А вот псы за заборами брехать начинали пуще. Не нравился им Дедко.

Вышли на площадь. Ну как площадь… Иной огород попросторней будет. Зато за ней дом знатный. Большой, в два этажа и этот второй — выше ограды. А еще выше — башенка деревянная, а на башенке — вой в сверкающем шлеме. И вниз не смотрит, только вдаль.

Малец так загляделся, что едва на конское яблоко не наступил. Дедко поддёрнул, спас сапожки.

Сам-то ведун уверенно шагал. Как по лесу своему. Гордо вышагивал. Посторонился только раз, всадника пропуская.

Но этому всаднику все дорогу давали.

— Посыл княжий, — пояснил Дедко Мальцу. — К наместнику нашему приезжал. — Кивок на дом с башней, что выглядывал из-за частокола. — Всё, пришли. Сейчас горячего похлебаем, домашнего мясца поедим, попьём сладкого.

Изба была просторная и вонючая. Однако сквозь вонь пробивалось и хорошее: едой пахло.

Дедко выбрал стол почище, уселся на лавку, хлопнул по ней ладонью. Это Мальцу, чтоб сел рядом.

Напротив два мужа, по виду из смердов-селян, хлебали из миски уху. Чинно, по очереди. Покосились на Дедку и задвигали ложками побыстрее.

Дедко вынул из чехла ножик, простой, не ведунский, и трижды стукнул рукоятью о столешницу.

Подошел парень. Босой, в серой рубахе и таких же серых портах. Видно, из холопов.

— Меда, — потребовал Дедко. — Хорошего. Ухи той же, что эти, — кивок на смердов, — едят, чесноку покидай побольше. Поросенка такого, — Дедко отмерил ладонями примерно локоть. — Овощей пареных, хлебушка, только чтоб мягкий, из печи. А там поглядим. Ну что встал, бегом!

— А заплатить чем есть, старый? — нахально спросил холоп.