По следам мистера Волка (СИ) - Кофей Ева - Страница 24

И Герберт, вопреки сказанному, разворачивает его спиной к себе, прижимает к груди и ладонью закрывает Курту рот.

— Тише, — шепчет он, — тише, всё хорошо… Успокойся.

Не бить же его и правда, наверняка Курт и сам не рад своей особенности.

— Дай знать, когда я могу тебя отпустить. Успокойся…

Курт дёргается долго, словно вобла, выброшенная на берег.

Элис в это время не отстаёт от Бернарда Хизара, но виду не подаёт, что беспокоится.

Бернард какое-то время разбирается с Кроули. То, что это их постоялец и учёный человек, его успокаивает не сразу.

— Он точно не представляет для вас угрозы? — сверлит страж Элис внимательным взглядом. — Раз так, я оставляю вас… — в нерешительности отступает он к выходу.

— Постойте, — говорит так ,будто не желает всем сердцем, чтобы он поскорее ушёл. — Так тому стражу что-то будет? Он ведь был… неправ. Я так считаю.

— Выговор ему обеспечен, — кивает Бернард. — И штраф. Не хватало нам ещё, чтобы в столь неспокойное время люди недолюбливали стражей!

— Спасибо, — улыбается Элис. — Вы… лучше чем… они.

Бернарду одновременно льстит и не нравится, как это звучит. Он прощается с ней вежливым кивком и покидает замок.

Точнее, напоследок решает обойти его по кругу (окно ведь, возможно, и правда кто-то выбил, а не вылетело оно от старости и сильного ветра!)

А Герберт всё ещё держит Курта, успев слегка устать от этого нелёгкого занятия.

— Тише же ты… — думал прошипеть он с раздражением, но вышло вдруг даже… ласково. — Бедняга…

Курт, наконец, чувствует прилив спокойствия и всем телом расслабляется.

— Зачем этот чокнутый-то… в замке?!

— Зачем, что? — медленно, будто на пробу, ослабляет Герберт хватку, выпуская Курта.

— Нах… находится, — поднимает он на графа и «хозяина» острые, серые глаза.

— Идея Элис… — пожимает Герберт плечами. — Он неплохо платит за это. А ты, если бы потише был, не привлекал бы его внимание.

Герберт пододвигает к своему креслу хромоногий, но всё ещё более менее устойчивый стул и жестом приглашает Курта присесть.

— Мне что, вечность сидеть на чердаке?! — Курт скалится.

— Не потерпишь немного? — изгибает он бровь. — Всё равно ведь тебе сейчас выходить нежелательно…

Он в ответ стискивает зубы, топает ногой и воровато оглядывается, словно ждёт, что страж услышит и настигнет его.

— Уже был в тюрьме… — морщится, словно кот. — Не хочу… больше.

— Был? Я думал, тебя лишь собираются посадить. Долго длилось заключение, давно вышел?

Курт ухмыляется.

— Собирались и посадили. А я сумел сбежать. Недолго. Элис не знает. Но мне хватило.

Герберт задумчиво кивает.

— Всё за то же, воровство? Только честно отвечай!

— Ну да, там дело было мутное… Это не я один был. Просто прибился… и делал, что велели. Просто… в юности ошибся. А потом назад было не повернуть. Из отбросов нет обратной дороги. Сам знаешь.

Герберт хмыкает.

— Хорошего же ты обо мне мнения… Откуда же я, по-твоему, знаю?

Курт сплёвывает и трёт сопливый нос рукавом пижамы, словно мальчишка-беспризорник.

— Элис не понимает, что ничего не выйдет. Они считают тебя уголовником — так и будет. Ты больше не один из них. Хотя… — переводит взгляд на метку. — ты-то никогда и не был. А я не знаю, мог бы стать или нет. В любом случае, уже поздно.

— Я был невиновен и остался таковым, — отвечает Герберт на удивление спокойным, даже, можно сказать, будничным тоном. — Просто когда-то был полезен, а теперь нет. Но значит ли это то, что не смогу теперь очистить своё имя и жить нормальной жизнью, я не знаю. Как не знаешь и ты… Я планирую со временем, когда решу свои проблемы, выкупить тебя у властей. Сможешь не бояться выходить, будешь жить свою жизнь… Всё ещё может получиться. А болезнь твоя… — меняет он тон на более осторожный. — Это всегда с тобой было?

Курт резко стучит ногой. Так, что создаётся впечатление, будто части его тела не всегда подвластны его контролю.

— Ч-что? О чём ты вообще?

— Видимо, об этом, — хмыкает он. — Ты ведь, как я понимаю, не просто дурачок, ты… кхм, не контролируешь это, да?

— Такое со всеми бывает, — отмахивается Курт и вдруг принимается шептать окончание стишка:

«Оглушил их лаемСтрогий страшный пёс,И они упалиПрямо за утёс».

Герберта передёргивает.

— Мутный ты, — вздыхает. — И мальчишка ещё совсем… Плед, — кивает в сторону, где в углу навалена гора какого-то тряпья, — плед себе возьми, холодно здесь.

— С чего тебе мне помогать? — Курт зарывается пальцами в чёрные, всколоченные волосы.

Если подумать, они с Элис такие разные: она хрупкая, белокурая, зеленоглазая, круглолицая.

Он же высокий, острый брюнет с тяжёлым взглядом исподлобья серых, невзрачных глаз.

Да и шрам на горле не красит.

— Какая жуткая участь — быть безропотным слугой здесь до конца дней. Даже из города выйти нельзя, чтобы остаться в живых! И вся цель — охранять кучу старых камней и тебя, — последнее словно он выплёвывает. — А стишки меня успокаивают. Иногда.

— Я не только о стишках говорил… Из города сможешь потом выезжать, если вместе со мной, по поручению или в выходные. Придумаем что-нибудь, в общем. А это, — указывает на его шрам, будто впервые замечает, — откуда у тебя, мм?

Курт передёргивает плечом.

— Элис дразнила собаку в детстве. А получил я.

— Наверное, она долго испытывала вину…

Герберт поднимается, и сам берёт старый шерстяной плед, который набрасывает Курту на плечи.

— Знаешь, я ведь тоже не особо рад вам. Но ничего уже не поделаешь… Надо как-то уживаться вместе, не находишь? Убивать я, — усмехается, — никого не собираюсь, если думаешь, что от тебя избавиться я бы мог.

— Она не умеет испытывать вину. И это правильно.

Он с удивлением трогает плед.

— Поэтому она так спокойно относится к тому, что ты — возможный убийца, если уж сам заговорил об этом.

— Она наверняка поняла свою ошибку и не допустила бы этого вновь, — замечает Герберт, отводя взгляд от его шрама, что в тусклом освещении кажется темнее и глубже. — Этого вполне достаточно. А я… Должно быть, Элис просто не видит иного выхода. Но, смею тебя заверить, я не убийца. Не бойся… — добавляет он тихо.

— А мне-то чего бояться? — хмыкает Курт. — Я всё ещё мужчина.

— А я волк, который сидит тут с тобой в полнолуние.

— Ты перекидывался другой ночью. Тогда ещё вторую девушку убили… Скажи мне, как есть. Легче станет.

— Я… — Герберт осекается, но затем, проглотив в горле ком, всё-таки договаривает: — Я не помню… Но уверен, почти уверен, — отводит взгляд, — что это не я. И то, что приняли за улики, царапины на дороге, это… Абсурд. Волки не оставляют таких, когти бы обломались.

У Курта дёргается бровь.

— Дерьмово, — только и бросает он.

***Бернард неспешно шагает по тёмному городу. Сегодня его дежурство, в полнолуние оно самое ответственное и тревожное. Но он вырос здесь и за всю свою жизнь покидал Бонсбёрн считаные разы, а потому знает каждую улочку, и практически каждого жителя. И уже одно это позволяет ему загнать страх в самые отдалённые уголки души.

Дороги пусты, фонари горят особенно ярко, окна в домах темны. Люди предпочитают не привлекать внимание к своим жилищам в волчий час.

Ступая по каменной кладке там, где была найдена вторая жертва, Бернард останавливается и вглядывается себе под ноги, надеясь рассмотреть царапины на дороге.

Всё же странно… Что если это просто трещины в камне, пусть и выглядят так характерно? Отчего же даже не вызвали волковеда? Хотя, это решал Людарик… Впрочем, быть может, он и ленив, но на самом деле не является такой бестолочью, как кажется. У него наверняка имелись веские доводы вписать царапины в улики.

Бернард размышляет об этом ещё немного, а затем продолжает путь к выезду из города. К обеду завтрашнего дня хорошо бы и поселение оборотней посетить, убедиться, что мистер Оуэн действительно был в положенное время вместе с остальными себе подобными…