Железный лев (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 2

— Привиделось… привиделось. — покивал мужчина, ухватившись за эту крайне удачную соломинку.

— Расскажи. Нам очень интересно. — спросил Дима, переходя на французский.

Мужчина вновь отлично понял, что его спросили.

И уже хотел было ответить на русском, но его кольнуло ощущение неправильности момента. А откуда-то из глубин память всплыла, и сама собой выпорхнула изо рта подходящая фраза на французском, к удовлетворению окружающих.

Они выдохнули с некоторым облегчением.

Завязалась беседа.

В которой мужчина старался больше молчать, позволяя этим подросткам трещать без умолку. Сам же он с трудом сдерживал ужас от накатывающих на него воспоминаний. Чьих-то чужих… и даже чужеродных. В центре которых было понимание того, что он теперь Лев Николаевич Толстой. Да-да. Тот самый. Только молоденький совсем. Не Лев, но Львенок. А на дворе стоял декабрь 1841 года, и они подъезжали к Казани, в которой проживала семья их новых опекунов…

Все это казалось горячечным бредом.

Ведь еще несколько минут назад он выносил на своем плече невезучую девушку-лаборантку из здания секретной лаборатории. А теперь…

А что теперь?

Он просто лежит без сознания, и поврежденный мозг развлекает его бредом?

Или нет?

Слишком уж все вокруг выглядело натурально и целостно. А так не бывает. Вон — и картинка, и звук, и ощущения… даже мочевой пузырь малость поддавливал. Сон или галлюцинации не могут иметь ТАКОЙ детализации.

— Критическая вероятность сигма-сдвига с массовым распадом альфа-связей. –произнес он максимально ровным тоном.

— Что? — переспросил, нахмурившись Коля, выражая общее мнение.

— Эти странные слова во сне прозвучали. Чтобы это значило?

— Отец Василий сказывал, что бесы по-всякому во сне умы смущают, — произнес Сережа. Остальные же его вполне поддержали, дескать, чего там только не бывает — во сне-то. И не стоит этому верить, да и греховно сие. Впрочем, очень скоро они переключились на сонники вроде популярного в среде мещан за авторством Мартына Задеки и трактовки, которые встречались уже там.

Лев Николаевич же помалкивал.

Провел маленькую провокацию и наблюдал. Но никто не отреагировал нужным образом, вполне искренне продемонстрировав непонимание. Кроме болонки, которая как-то слишком резко на него повернулась и очень странно посмотрела. Впрочем, она и раньше отличалась выразительностью. Хотя на какие-то секунды мужчину и посетила мысль о том, что в эту собачку вселилось сознание той бедной лаборантки…

[1] У Николая Ильича Толстого (отца Льва Николаевича) и Марии Николаевны Волконской было пятеро детей: Николай, Сергей, Лев, Дмитрий и Мария.

[2] Это вполне нормальное и естественное наблюдение, так как во многих аристократических семьях России XIX века дети могли начинать говорить на французском или немецком языке раньше, чем выучивали русский. Используя русский как второй… вспомогательный язык. По этой причине акцент не был чем-то удивительным для представителей русской аристократии тех лет, скорее наоборот — нормой.

[3] Апоплексический удар — это устаревшее название инсульта.

Часть 1

Глава 1 // Ночь и бал

Добро пожаловать в Убежище! Где будущее начинается… заново!

Откуда-то с просторов Fallout

Глава 1

1842, март, 28. Казань

Полночь.

На улице стояла непроглядная мгла из-за облаков. Однако в двухэтажном каменном особняке горели во множестве свечи, наполняя его тревожным желтым светом, в чем-то даже болезненным.

Лев Николаевич стоял у окна и с напускным равнодушием «грел уши», стараясь не упустить ничего важного. Разместившись для этого самым удачным образом.

В комнате по левую руку от него играли в штосс[1] «по маленькой», время от времени взрываясь бурными и эмоциональными возгласами. В которых порой проскакивала очень важная, хоть и фрагментированная информация. А по правую — просто болтали, вальяжно выпивая и слушая гитарные переборы. То есть, мыли косточки разным личностям, порою с весьма пикантными подробностями.

Пелагея Ильинична[2] умела и любила устраивать приемы, держа в своих руках ключевой салон[3] Казани, вокруг которого «клубился» местный свет. Чем ее племянник и пользовался самым беззастенчивым образом. Впрочем, сегодня что-то пошло не так…

— Лёва, мальчик мой, что вы там стоите? Идите к нам. — произнесла тетушка, вырывая мужчину из этого медитативного состояния «большого уха». Отчего он едва заметно улыбнулся, с трудом сдержав раздражение.

Он ведь собирался слушать, а не участвовать.

Впрочем, игнорировать эту жизнерадостную, и в чем-то даже легкомысленную особу он не собирался, во всяком случае пока. Даже несмотря на ее совсем неуместную активность, в рамках которой она пыталась пристроить «своих милых мальчиков» к влиятельным замужним дамам «под крылышко».

Зачем?

Так очевидно же. Чтобы эти матроны стали юношам «добрыми феями», обеспечив им славное устроение в жизни, в том числе быстрое производство в чинах, хотя бы поначалу[4]. Вот и сейчас, улучшив момент, она попыталась подвести племянника к очень влиятельной особе.

— Учительница первая моя… — беззвучно прошептал Лев, невольно припоминая Сашу Грей — наверное, самую известную актрису в его поколении. Разумеется, никакого внешнего сходства здесь не имелось, просто что-то во взгляде у этой дамы проскользнуло характерное…

Графиня сия, несмотря на замужество, вела очень насыщенную светскую жизнь во всех смыслах этого слова. Ну а что? Детей нет. Муж в своих делах с головой. Чем же ей еще заниматься? Не крестиком же вышивать, в самом деле? Тем более что эта веселая и деятельная женщина в возрасте «крепко за тридцать» все еще сохраняла свою красоту, пусть уже и увядающую. Другой вопрос, что по местным меркам ее немало портил один недостаток — рост. Он был слишком высоким для женщины этих лет. Из-за чего злые языки болтали, будто бы супруг ей «в пупок дышит»[5], отчего, дескать, у них и не клеилось ничего — табуретку в опочивальню он брать стеснялся, а без нее вроде как не доставал.

Возможно, и так.

Лев Николаевич же считал, что разница в росте тут едва ли играла ключевую роль. Насколько он уже успел понять, ее супруг отдавал себя без остатка делам, быть может, топя в них свою семейную трагедию. Анна Евграфовна же выглядела классической светской львицей, как бы сказали в XXI веке, и жила «на витрине». У них попросту не имелось точек соприкосновения и общности интересов.

В общем — не семья, а каламбур.

Вот Пелагея Юшкова и попыталась этим обстоятельством воспользоваться. И пристроить с умом своего племянника. Не самой же его тянуть?

Юн. Да. Но это проходящее. Тем более что ростом он уже вон какой вымахал[6] и особой худобы не имел. Так что по всем кондициям не ребенок, но вполне зрелый юноша. Да еще и держал себя удачно, поддерживая молчаливый, несколько отстраненный и загадочный образ прямо в канве модного в те дни романтического героя.

Он играл.

Да.

И по вполне банальной причине: чтобы можно было побольше слушать и поменьше говорить. Ибо не освоился он еще и остро нуждался в актуальной информации. Взрослой, зрелой и по-настоящему полезной, а не в том юношеском вздоре, что он обнаружил в голове реципиента в изрядном количестве…

Прошло уже более трех месяцев с того момента, как он оказался в этой странной ситуации. А он пока не понимал, как тут оказался и что вообще произошло, да еще таким странным образом. Хуже того, ему не удалось даже определиться с тем, где это самое «тут» находится: в прошлом или на каком-то плане многомерной мультивселенной. Все было слишком неочевидно, а потому и неважно.