Другая жизнь. Назад в СССР-2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 15

— Ну, спой, пожалуйста.

Ну, спел.

— Приятный у тебя голос. А ещё что-нибудь?

— Не хочется сильно грустное, Станислав Куприянович.

— А что хочется?

— Про дождь, например.

— Про дождь? Есть такая песня?

— Почему нет? — удивился я и продолжил: — Щас спою…

— Дождь![3] Звонкой пеленой наполнил небо майский дождь.

Гром, прогремел по крышам, распугал всех кошек гром.

Я открыл окно, и веселый ветер разметал все на столе —

Глупые стихи, что писал я в душной и унылой пустоте.

Грянул майский гром и веселье бурною, пьянящею волной

Окатило: "Эй, вставай-ка и попрыгай вслед за мной.

Выходи во двор и по лужам бегай хоть до самого утра.

Посмотри как носится смешная и святая детвора."

Капли на лице — это просто дождь, а может плачу это я.

Дождь очистил все и душа захлюпав, вдруг размокла у меня.

Потекла ручьем прочь из дома к солнечным некошеным лугам.

Превратившись в парус, с ветром полетела к неизведанным, мирам.

И представил я: город наводнился вдруг веселыми людьми.

Вышли все под дождь, хором что-то пели, и плясали, черт возьми.

Позабыв про стыд и опасность после с осложненьем заболеть,

Люди под дождем, как салют, встречали гром — весенний первый гром.

Мы помолчали, потом Пырков сказал:

— Очень позитивная песня. Не слышал такую. Чья?

— Где-то услышал, — пожал я плечами.

— Хорошая песня, — покивал головой Пырков, и тут в палатку ворвалась целая толпа девчонок.

— Концерт! Почему без нас⁈

Они втискивались одна за другой, принося с собой неразбериху, гвалт, надувастики и спальники.

— Только без танцев сегодня, — простонала Катерина. — Я наползалась. Хорошо, что судья засчитает наши попытки.

— Это если дождь продолжится.

— У Находкинцев радиосвязь есть с портом. Говорят, шторм идёт.

— Хитрые. Тогда и ими запишутся их проходки, когда нас не было.

— Всё! Тихо! Тихо!

— А ужина, что, сегодня не будет? — спросил я.

— Ха! Какой ужин, маленький, костер не разжечь.

— Ничего себе — маленький!

— О! О! Смотрите! Это же Танька!

— Ух ты!

— Красавица! Глаза какие…

— Зелёные…

— У беды глаза зелёные! Такая песня есть!

— Хорошая песня!

— Знаешь? Знаешь такую?

— Песня, — сказал я, чтобы остановить галдёж и продолжил, тронув струны: — У беды глаза зелёные[4]. Не простят, не пощадят.

С головой иду склонённою,

Виноватый прячу взгляд.

В поле ласковое выйду я

И заплачу над собой…

Кто же боль такую выдумал,

И за что мне эта боль?

Я не думал, просто вышло так

По судьбе, не по злобе.

Не тобой рубашка вышита,

Чтоб я нравился тебе.

И не ты со мною об руку

Из гостей идёшь домой,

И нельзя мне даже облаком

Плыть по небу над тобой.

В нашу пору мы не встретились,

Свадьбы сыграны давно.

Для тебя быть лишним третьим мне

Знать навеки суждено.

Ночи, ночи раскалённые

Сон травою шелестят.

У беды глаза зелёные

Неотступные глядят.

— У, ты како-о-о-й, — сказал кто-то, когда я закончил.

[1] https://vk.com/video209912506_456242740

[2] https://vkvideo.ru/video-79153897_456239143

[3] Дождь — https://vkvideo.ru/video-229499537_456239221?ref_domain=yastatic.net

[4] https://rutube.ru/video/c9f97f373a5c575e6d154c18e58f144d/?r=plwd

— И у меня… И у меня… Спой про карие глаза.

— Нет такой песни… — сказал другой голос. Мне уже их было не разглядеть в той свалке, что они устроили у противоположной «стены» палатки.

— А у меня серые…

— Тоже нет такой.

— Про карие глаза есть.

— Какая?

— Эти глаза, напротив, чайного цве-е-та, — пропела Вика.

Я не всех девчонок знал по имени, а с этой был знаком.

— Точно! Споёшь?

Я попытался подобрать.

— Как начинается? — спросил.

— Эти глаза напротив калейдоскоп огней, — спел кто-то.

— А-а-а, ну, да… Вспомнил…

У меня, действительно, всплыли и слова, и мелодия, и голос Валерия Ободзинского. Я запел, кое-как подбирая аккорды[1], больше «налегая» на голос, который попытался сделать под «оригинал». Мощности не хватало, но интонации получались. Как и при синхронном переводе фильмов.

— Хорошо то как… Старая песня, а какая…

— Обожаю Ободзинского. Какая же она старая? Семидесятого года…

— А семидесятого — это не старая?

— Тогда тебе и «Вечная весна»[2] старая?

— Ну… Не очень…

— Не сможешь? — это уже ко мне.

Я аж поперхнулся. Уже «прокрутив» в голове эту песню, мне стало понятно, что это произведение не моё.

— Да, куда мне? — хмыкнул я. — Я, всё-таки не Ободзинский, а Миша Шелест. Да и орать там надо. Кхе-кхе… Давайте я вам, лучше про все глаза песню спою.

Начав настукивать по гитарной деке ритм лезгинки, я запел про «разные глаза»[3] на кавказский манер, имея за основу песню «Чёрные глаза». Ха-ха… Получилось весело. Особенно про красные глаза. Все смеялись от души. И пытались вспомнить у кого и когда бывали красные глаза. Отсмеявшись и исполнив песню раз пять, кто-то спросил:

— Это ты сейчас, что ли, придумал?

— А что тут придумывать? Тут же смысла на пять копеек… Чёрные глаза, я вашу маму знаю, серые глаза, я по тэбэ скучаю, красные глаза, как стоп-сигнал сверкают…

Девчонки снова стали гоготать, словно гусыни. Не удержался от смеха и Пырков, хотя старательно напрягался, но не смог устоять от заразительного девичьего веселья.

— «Я, вашу маму», это сильно! — сказал он, вытирая платком глаза. — Главное, — в нужном месте запятую поставить.

Так в шутках и песнях по заявкам прошёл вечер. Шторм бушевал. Били и сверкали молнии, сильно и рядом громыхало. Были включены два шахтёрских фонаря. Мне, для музицирования, свет был не нужен, по струнам я уже попадал и правой рукой и левой, но с ним было как-то «веселее». Я исполнил все песни из мультфильма «Бременские музыканты». Особенно всем понравилась «Луч солнца золотого»[4] и «Пусть нету ни кола и ни двора»[5]. Их пришлось петь три раза. А «йе, йе-йе, йе-йе»[6] — два. Часа два я веселил девчонок, аж голос осип, а Татьяна так и не пришла.

Наконец кто-то сказал, что: «парня заездили», «совести нет», а «вдруг завтра на стену», «со штормом так бывает, что раз и всё», и все потихоньку рассосались. Я достал большое банное полотенце, разделся и выскочил под ливень помыться. В трусах выскочил, но всё-таки удивил многих, кои ещё не спали, а какого-то лешего ещё шарахались по лагерю.

Приведя себя в чистое состояние, я открыл банку «Завтрака туриста», слопал половину, запил чаем, почистил зубы и стал ждать. По моей палетке хлестали струи дождя, через открытое сегодня «окно», которое выходило в противоположную от ветра сторону, были видны всполохи молний не собирающейся стихать, грозы, а у меня на сердце было светло и радостно.

Никто ко мне в эту ночь не пришёл. А может быть и приходил, но не стал будить? Не стали меня будить и утром. Да и зачем, если за брезентовыми, уже промокшими «стенами» палатки, продолжала бесноваться стихия. За пределами хлипкой преграды всё оказалось ещё хуже, чем вчера, но выходить на улицу требовали естественные процессы организма и я поскользил подошвами сапог по траве в сторону примитивного походного мужского «санузла». Мимо в разных направлениях скользили, изредка чертыхаясь и матюкаясь кто-то в плащах с опущенными на лица капющонами.

Кухня так и не функционировала, но на столе лежали банки с консервами и в большом толстом полиэтиленовом пятидесятилитровом мешке, в которых рыбаки солили рыбу, укладывая мешки в бочки, хлеб. И десятимиллимитровые фалы, и пакеты, и много, что ещё, добывалось у моряков за универсальную водочную «валюту».