Барин-Шабарин 7 (СИ) - Старый Денис - Страница 28

В последнее время меланхолия, философские вопросы бытия, предназначения и смерти, хандра — всё это чаще и чаще преследует русского самодержца. Впрочем, некоторые придворные считают, что в последнее время он всё же стал улыбаться, связывая настроение самодержца не с таким уж и безнадёжным положением русских войск на южных театрах военных действий. Что это лишь кажется, так как те, кто хочет увидеть улучшение настроения императора, видят именно это, расценивая дрожание губ за улыбку. В отличие от других, кто всё так же сгущает краски.

Государь стоял недвижим. И лишь только когда его не самые здоровые ноги начнут зудеть, когда физический дискомфорт или боль станут равноценными душевным страданиям, император придет в себя, сбросит вуаль обреченности и начнет работать так, как делал это с момента своего воцарения.

Но сегодня государя прервали чуть раньше, чем он бы сам пришел в себя. И если бы кто-то иной просился на прием к императору, то секретари Николая Павловича непременно развернули бы любого чиновника. Но этот гость, гостья, имела на государя такое влияние, что выводила Николая из любого забытия. Да и боялись придворные этой женщины.

— Ваше Величество, прибыла великая княгиня Ольга Павловна, — как-то боязливо, нерешительно сообщил секретарь русскому монарху.

Надо было ещё не менее минуты, чтобы император всё-таки вернулся в реальность из своей такой вот вертикальной формы медитации.

— Просите! — на выдохе произнёс Николай Павлович.

Он банально устал. Просто все те непреложные истины, которыми питался этот человек, его дух рыцарства, качества, которые Николай Павлович унаследовал от своего батюшки, вера русского самодержца в людей, в их честность… Что можно вести честную и справедливую международную политику…

А ещё и эти новые декабристы… петрашевцы… Немало на государя повлиял доклад начальника Третьего Отделения о том, что в России нарастает тенденция, направленная на появление новых вольнодумных обществ…

Орлов, начальник Третьего Отделения, набивал себе цену, указывал, сколь актуальна его служба, в свете явных оплошностей в деле контрразведки. Так что доклад был насколько темным, что страшно представить, во что может превратиться Россия уже через лет десять.

Но больше всего расстраивало императора предательство тех, кого он называл своими братьями, кто заверял русского монарха в вечной дружбе и выражал признательность за помощь. Даже Австро-Венгрия, казалось, что ещё год назад бывшая непременно союзницей России, и та стала врагом.

Так что сложно человеку, который верил в некоторые идеалы и проводил внешнюю политику во многом в духе рыцарства, кто верил в несокрушимую мощь русского оружия, сейчас понимать, что в его государстве не всё так ладно, как было ещё год назад, как казалось год назад.

В кабинет к русскому самодержцу вошла уже немолодая женщина, и пространство вокруг наполнилось присущим Анне Павловне оптимизмом. Она, в отличие от своего брата, напротив, не теряла силы духа. Тем более, что эта женщина нашла свое место в войне. Она символ частной помощи армии и флота, она та, кто организовывается курсы медицинских братьям и сестер милосердия уже не только в Петербурге и в Москве. Скоро открываются такие училища в Нижнем Новгороде, Ярославле.

— Сестра! — сказал русский самодержец и обнял ту, что была более мужественной, чем абсолютное большинство мужчин в Российской Империи.

С таким неуёмным характером Анне Павловне править бы, как Анне Второй, или же занимать одну из самых высоких должностей в Российской Империи при правлении своего брата. Вот только «Бабий век» правления в России закончился почти пятьдесят лет назад. И сейчас Анна Павловна, вынуждено находилась в тени своего брата. Правда от этого женщина не огорчалась. Некогда было.

— С чего вы, Ваше Императорское Величество, такой угрюмый? Или ты, братец, не читал утренних газет? — находясь в прекрасном расположении духа, Анна Павловна потрясла в воздухе увесистой стопкой «Петербургских ведомостей», что принесла с собой.

Николай Павлович бросил взгляд на столик, на котором лежала ещё более увесистая стопка газет. Да, утреннюю прессу он ещё не успел разложить и должным образом изучить. А еще у государя была пресса Пруссии, Австрии, Англии и Франции. Нужно же знать, что пишут истинные или потенциальные враги.

— Есть чем порадовать? — проявил интерес Император.

— Я тебя не узнаю, Николай. Что-то ты пригорюнился. Неужели считаешь, что австрийцы не должны были решиться на войну? — сказала Анна Павловна, присаживаясь в ближайшее к ней кресло. — Как сказал один человек: у каждого государства есть свои национальные интересы, и ни у кого нет постоянных союзников. Честь и достоинство — это не про политику.

— Ты сильно бодрая для утра. Не помню тебя такой деятельной, — заметил государь.

Несмотря на раннее утро, великая княгиня уже как два часа на ногах и успела сделать немало работы. Прежде всего, она навестила редакцию «Петербургских ведомостей», а также направила сотрудников своего Фонда во все другие издания столицы, даже в Москву.

Анна Павловна, странным чутьём увидела, что для расширения её деятельности по вспомоществованию армии и флота настал очень благоприятный момент. И только по прибытию в редакцию главной газеты Российской Империи княгиня поняла, что не ошиблась.

— Так я правильно понимаю, что ты, братец, ещё не читал утренних газет? — даже с каким-то озорством спрашивала Анна Павловна.

— Что, Аннушка, опять Прохвост пишет? — заражаясь хорошим настроением от сестры, спрашивал император.

— Прохвост? А, да! Пожалуй, лучше и не скажешь об этом журналисте! — рассмеялась Анна Павловна. — Нынче он стал знаменитым. Ещё не приходило таких точных и искромётных заметок, как написал Хвостовский.

— Не скажи! Мне понравилось и то, как описал обстоятельства в Крыму Лев Николаевич Толстой. Ярко, будто бы побывал прямо там!

— В соавторстве с Хвостовским! — заметила великая княгиня.

Действительно, не успел Лев Николаевич Толстой прибыть в Крым для несения службы, как тут же был вычленен генерал-майором Шабариным. Лишь только пообщавшись несколько часов с молодым дарованием, иное дарование, правда, лет на пять старше, Хвостовский сразу же начал добиваться того, чтобы Толстого приписали к службе военных писателей.

— А ты слышал о том, что вокруг Шабарина… Да-да, всё того же… собирается целая когорта писателей и журналистов? И что нынче же чуть ли не каждый день будут выходить статьи о состоянии дел на войне? — сообщила новость Анна Павловна.

— Весьма любопытно, сестрица, — с нотками удивления отвечал русский Император. — Насколько я знаю, так не работают даже в Англии. Нужно будет поговорить с графом Орловым, дабы проследил…

— Николай, нет! — чуть ли не выкрикнула Анна Павловна. — Дайте им спокойно работать! Вот где-нибудь ошибутся, тогда и пусть граф разбирается.

Император только улыбнулся. В России, конечно, цензура есть, но точно не на патриотические тексты. А вообще такая журналистская кооперация была удивительным явлением, как и продуктивным.

Нет, Николай Павлович не был удивлён тому, что подобное объединение журналистов и писателей было создано. Он пока ещё не перестал удивляться, что имя Алексея Петровича Шабарина всплывает то в одной, то в другой ситуации.

Николай Павлович уже думал о том, что Шабарин удачливый и грамотный промышленник, раз построил большое количество заводов, начал строительство железных дорог, а на данном этапе очень деятельно помогает русской армии и флоту. И цены на оружие не задирает, даже, порой, отгружает в кредит.

Потом русский Император подумал, что Шабарин весьма неплохой администратор и чиновник. Всё то, что требуется для всех губерний Российской Империи, в Екатеринославской губернии исполняется чётко, без нарушений, тщательно выверено по бумагам.

Взять ту же самую картошку, которую повсеместно насаждают, но в Екатеринославской губернии она уже стала неотъемлемой частью сельского хозяйства. Более того, картофельные блюда, которые приходят из этой губернии, в том числе и в Петербург, становятся всё более популярными, особенно среди мещанства и небогатых дворян.