Барин-Шабарин 7 (СИ) - Старый Денис - Страница 1

Курорт, не иначе. Самый верх одной из башен Силитрии, можно сказать пентхаус, просто великолепные виды на Дунай. Еще еды завались, как и вина, хоть упейся. Кровать… где только нашли, даже с балдахином. Чем не отдых? Да за такие условия в будущем люди платили бы серьезные деньги. А мне тут сервис, да еще и бесплатный предоставляется.

Впрочем, это как посмотреть, насколько этот сервис бесплатный. Мне после, на следующий день, как прибыли в Силистрию, сказали, что сперли мы из английского банка почти семь сотен тысяч фунтов стерлингов. Это, между прочим, точно больше миллиона рублей по курсу. И немало денег было взято в серебре и золоте. Так что… Думаю, что за такие деньги я мог бы на месяц снять Зимний дворец и еще требовать, чтобы кто-нибудь из фрейлин мне… это… допустим, что песни пели.

И я ещё не беру в учёт то, сколько могут стоить те четыре речных парохода, что были моими трофеями. А вот насчёт оружия и другого… Нет, пока всё неизвестно, и ожидается приезд командующего Горчакова. Он и решит мою судьбу. Хотя сам факт ареста сильно понижал уровень оптимизма.

— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! — добивался моего внимания караульный, ну или надсмотрщик.

— Чего тебе, Иван? — спросил я у солдата.

— Так вы же сами просили, кабы я сообщал, коли что… — растерянно сказал сержант, входя в мою комнату.

— Говори! — повелел я, указывая рукой на немалый кусок копчёного сала. — Если будет важное, сало твое. А еще и рубль дам.

Это я так подкупил свою охрану. Он, Иван, как и его сменщик, Игнат, сообщают мне новости, всё, что слышали и от солдат, и от офицеров. Ну а я, в свою очередь, одариваю их тем, что мне поставляется без учёта и в тех количествах, что я требую.

Если я написал на бумаге, что хочу ещё пять бутылок вина или водки, а ещё фунтов пять сала, колбасы — всё это поставляется, не выказывается удивление моему аппетиту. Ну и по моим записям тюремщики могут обратиться на склады Шабаринского полка и получить оттуда даже очень ценную в войсках тушёнку.

— Австрийцы требуют встречи. Угрожают нотой какой-то, кричат о дипломатах. Его превосходительство генерал-лейтенант Сельван вельми гневался на австрийца и на англичанина. Они приказали держать оных немцев в башне, — сказал сержант и указал на башню крепости, что возвышалась напротив.

Я усмехнулся своим мыслям. Это же теперь можно пленникам голый зад показывать или ещё чего. Пусть узрят русские стати, закомплексуют и… объявят о капитуляции.

Четыре дня. Четыре, мать его, долбанных, ужасных дня ничегонеделания! Отдых? Курорт? Это я хотел себя убедить в первые сутки заточения, что и неплохо было бы поспать, комплексно отдохнуть. А потом… Я сходил с ума. И даже не знаю, что меня сдерживало — не начинать всё-таки совать некоторые части своего тела в распахнутое окно для обозрения иностранцев.

Может, только потому я это не сделал, что было очень холодно? По-зимнему, по-русски! Я даже не думал… Дунай покрылся хлипким, но льдом. Ходить по нему на пароходах можно, но это уже показатель, что и на югах не по-южному холодит. Как же тогда морозить должно в Петербурге? Так что было холодно, вот и не показывал англичанину с австрийцем то, чего они заслуживают.

А потом приехал генерал-фельдмаршал Михаил Дмитриевич Горчаков. И пусть этот приезд не сулил мне ничего хорошего, особенно зная излишнюю осторожность командующего и его страх перед началом войны ещё и с Австрией. Вот только хоть что-то менялось в моём распорядке дня, где главными пунктами были «поесть», «поспать», и намного реже — «что-нибудь написать».

Незамедлительно я был вызван в главное здание крепости, где был кабинет генерал-лейтенанта Сельвана, но по приезде командующего Горчаков занял и кабинет Сельвана, и спальню.

— Шабарин, когда вы успокоитесь? Ваша непосредственность может дорого обойтись всему нашему отечеству! Я не отдавал вам приказ отправляться по делам противника! — негодовал Горчаков. — Почему я узнаю о прорыве вашего отряда в тыл противника по факту совершённого оного действия? Вы… Да вы… Из-за вас Россия проиграет эту войну!

— Посмею не согласиться, ваше высокопревосходительство! — зло ощерился я. — Нет никого, кто больше меня потратил сил, денег и всего иного, включая и душу свою, для победы Российской. Я уже добыл для России десять тысяч штуцеров, я… Я потратился так, как никто не может в России. Я первым взошёл на стену Силистрии.

Я накидывал на Горчакова своих эмоций, уже и не думая о последствиях, что меня могут ждать по завершении разговора. Хотя… А разве не арестовали меня по приказу Горчакова? Дальше фронта не пошлют! Ну как меня посылать, например, в ссылку в Сибирь? Да этого не поймёт ни общество, ни даже враги России, если узнают обо мне. Хотя, уверен, уже узнают. Потому, пусть он и сокрушался, но было бы что-то поистине серьёзное, то, что могло привести к войне из-за моих действий, — командующий не церемонился бы, не стремился как будто объясниться, доказать свою правоту.

Генерал-фельдмаршал Горчаков прибыл всего-то на пятый день после того, как я вернулся со своего рейда. Такое скорое прибытие Горчакова в Силистрию означало то, что он узнал о рейде задолго до того, как мы частично вернулись в русскую крепость.

Вот меня и отчитывал командир, несправедливо отчитывал. Я же стоял, сжимая пальцы в кулак. Что такое субординация, знаю прекрасно, принимаю её и не оспариваю. Но также я знаю и границы, которые должны предусматриваться при общении со мной — с дворянином. Однако усугублять я не собирался. И так были сказаны такие слова, что, может, и не стоило произносить.

— Австрийцы присылают свою комиссию в Силистрию, чтобы понять, что произошло! — сказал Горчаков и стукнул кулаком по столу.

Вздрогнул и я, и Дмитрий Дмитриевич Сельван, стоявший тут же. Всё же Михаил Дмитриевич никогда ранее не показывал столько эмоций, да ещё и таких ярких, почти что истерических.

— Вот, ваше высокопревосходительство, — я передал в руки разъярённого командующего три листа бумаги.

Бросив в мою сторону злобный взгляд, всё же Горчаков стал читать.

За время своего «отдыха» я обстоятельно написал соображения, что случилось и как ситуация может выглядеть с точки зрения правовой оценки. На страницах доклада были и о том, что австрийцы первыми стреляли в моих людей и, к слову, убили некоторых бойцов. Писал я и о контрабанде, когда страна — Австро-Венгрия, официально нейтральная — поставляла оружие нашему врагу. А в этом времени подобные действия являются практически объявлением войны.

Это не когда в будущем позволялось всему условному «Западу» снабжать нашего противника всеми видами вооружения. Нынче реакция должна быть жёсткой. Если такой реакции не последует, то имеет место быть серьёзное унижение для страны. Горчаков не мог этого не понимать.

Кроме того, у меня был в наличии очень интересный документ…

— Где? Где это соглашение? — установившуюся тишину разорвал крик командующего.

— У меня, — спокойно сказал я.

— Немедленно…

— Ваше высокопревосходительство, хоть расстреляйте меня тут, на месте. Но я должен быть уверен, что документ попадёт в руки к государю. Это не только вопрос моей свободы и оправдания всех действий. Это ещё и политический вопрос, — сказал я и выдержал прожигающий взгляд поверх пенсне от генерал-фельдмаршала.

Собирались англичанин, австриец и турок не просто так. Уже был черновой вариант соглашения. Османы разрешали австрийцам занимать территории Османской империи. Причём описывались земли, которые теперь, может, временно, может и на постоянной основе — как сложится война — были за Россией.

— Значит… Война? — спросил меня Горчаков. — Еще и с Австрией? Мало нам?..

Хотелось усмехнуться. Чего это меня спрашивает? Я, значит, главный специалист по международной политике? Но, да, я признал правомерность суждений генерал-фельдмаршала.