Инженер Петра Великого 4 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 24

Магницкий только и смог, что кивнуть, судорожно прикидывая в уме объемы и цифры.

— Андрей, — я обратился к Нартову, который, в отличие от старика, не смотрел на горы металла. Его взгляд прилип к ящикам в углу. — А это — твое хозяйство. Все, что в этих ящиках с крестом, — твое и только твое. Разбирай, изучай, копируй. Это приказ.

Не дожидаясь ответа, я сам подошел к одному из ящиков, поддел крышку ломом, и с треском вылетели гвозди. Внутри, в промасленной ветоши, лежали сокровища другого рода. Мерительные инструменты.

Нартов подошел ближе. Двигался он осторожно, почти на цыпочках. Он запустил руку в ящик и извлек оттуда массивный, отливающий желтизной латуни кронциркуль. Это был не тот примитивный инструмент, которым пользовались наши мастера. На его штанге была нанесена тончайшая, почти невидимая разметка, а по ней скользил ползунок с дополнительной шкалой. Нониус. Штуковина, позволявшая измерять детали с точностью, о которой стоит только мечтать.

Пальцы молодого механика дрожали, когда он касался холодной латуни. Он провел по шкале, попробовал сдвинуть ползунок. Его лицо выражало смесь восторга, неверия и какого-то священного трепета.

— Ваше благородие… — пробормотал он, не отрывая взгляда от инструмента. — Да с этой штукой… с ней же можно делать шестерни…! Плунжеры… Детали для…! Это же… это же совершенно другой мир!

Я смотрел на него и видел в нем огонь творца, который невозможно ни подделать, ни изобразить. Огонь человека, который заглянул в будущее. Он видел в этом куске латуни новые возможности, новые горизонты. Он видел то же, что и я. Это был технологический скачок, который мы привезли в трюме корабля. Рывок на десятилетия вперед для всей русской промышленности.

Пока Нартов, забыв обо всем на свете, возился со своими новыми сокровищами, ко мне подошел Магницкий. Лицо у старика было серьезным, даже озабоченным. Он сумел рассмотреть то, что разгружали со шняв, что тащили с соседнего фрегата. Он уже отошел от первого шока и, как настоящий математик, начал прикидывать последствия.

Я и Магницкий вышли из трюма рассматривая «сокровища».

— Петр Алексеевич, — тихо позвал меня математик. — Я тут на скорую руку прикинул объемы. Боюсь, у меня для вас не самые веселые новости.

— Что такое? — я напрягся.

— Чтобы переработать все это железо, — он обвел рукой трюм, — чтобы пустить его в дело, мощностей вашего завода в Игнатовском не хватит. Даже если он будет пахать круглосуточно. Мы просто захлебнемся в этом металле. Нам нужно строить новый завод. Огромный, с несколькими домнами, с новыми цехами. А это — земля, люди, сумасшедшие деньги. Вы привезли головную боль всероссийского масштаба. И разгребать все это придется вам.

Я слушал его и понимал, что он прав на все сто. Я, как жадный хомяк, натащил в свою нору столько, что теперь рисковал быть погребенным под собственными запасами. Задача, стоящая передо мной, вдруг выросла в разы. Она перестала быть просто инженерной, она стала государственной.

Я все еще переваривал слова Магницкого, когда вся суета на причале вдруг замерла. Солдаты застыли на месте, гвардейцы в оцеплении вытянулись в струнку, а Глебов, который только что отчитывал какого-то бедолагу-капрала, резко заткнулся. Причиной такой перемены стала знакомая черная карета, бесшумно подкатившая к самому трапу. Из нее, не дожидаясь помощи лакея, вышел Яков Вилимович Брюс.

Граф, как всегда, был одет с иголочки. Темный, без всяких побрякушек кафтан, идеальный парик и лицо, непроницаемое, как у истукана с острова Пасхи. Его взгляд был живой, цепкий, он буквально сканировал все вокруг. Он одним махом оценил картину: два трофейных фрегата, низко сидящие в воде, горы металла, уже начавшие расти на причале, и колонну угрюмых пленных, которых мои преображенцы гнали в сторону пакгауза. Он не выказал ни удивления, ни радости. Просто собирал информацию, обрабатывал и раскладывал по каким-то своим, известным только ему, полочкам.

Он поднял руку и сделал короткий жест. Я оставил Магницкого и Нартова с их новыми проблемами и направился к графу. Мы отошли к самому краю причала, подальше от лишних ушей. Ветер трепал полы его кафтана, но Брюс, казалось, этого не замечал.

— Докладывай, барон, — безэмоционально заявил Брюс. — Без прикрас и победных реляций. Коротко и по делу. У меня мало времени. Государь ждет.

Я перевел дух. Передо мной был глава Тайной канцелярии, человек, для которого недомолвки были хуже прямого неповиновения.

И я начал свой доклад.

Мой рассказ был таким же сжатым и лишенным эмоций, как и его приказ. Я сыпал фактами. Прорыв блокады у Кваркена. Высадка. Адский марш по болотам. Взятие завода в Евле — быстро, жестко, с минимальными потерями благодаря новому оружию и тактике. Я видел, как при упоминании СМ-01 и мортир в глазах Брюса на мгновение мелькнул огонек, но он не перебивал и не задал ни одного вопроса.

— На заводе, в конторе управляющего, вскрыли тайник, — продолжил я. — Внутри оказались бумаги. Левая бухгалтерия и переписка.

Я вытащил из внутреннего кармана несколько сложенных листов — копии, которые я сделал еще на борту. И протянул их Брюсу. Он взял их, быстро пробежал глазами по строчкам. Его брови едва заметно сошлись на переносице.

— Эшворт… — тихо произнес он, я еле расслышал. — Так вот оно что. Канал серой контрабанды под прикрытием войны. Очень в их духе.

Он аккуратно сложил бумаги и убрал.

— Дальше.

Я продолжил. Рассказал про появление «Морского Змея», про то, как нас нагнали в открытом море. Про провал моих «Щук» — я не стал скрывать неудачу, Брюс ценил честность. Про отчаянный блеф с белым флагом, который позволил подпустить пирата на дистанцию выстрела.

— У нас оставался один заряд «Дыхания Дьявола», — рассказывал я графу очередной свой безумный поступок. — Один-единственный. Я стрелял сам. Целился в паруса. Расчет оправдался. Мы лишили его хода и управления. Корабль сгорел и затонул.

Я сделал паузу, собираясь с духом перед самой тяжелой частью отчета.

— Капитана взяли живым. Томас Ллиамах. Он раскололся. Охотился он за мной. Приказ Эшворта — найти и уничтожить всю экспедицию. Не оставлять свидетелей.

Теперь уже Брюс смотрел на меня с нескрываемым вниманием. Вся его напускная отстраненность улетучилась.

— Мы прорывались через блокаду. Шли под шведскими флагами, косили под своих. И в самый критический момент, когда к нам подошел дозорный бриг, Ллиамах сумел вырваться из-под охраны. Чудом выбрался, оглушив стражу. Он рванул к борту, чтобы поднять крик.

Я замолчал, подбирая слова. Как рассказать об этом? Как оправдать то, что произошло?

— Он мог нас всех заложить. Всех. Секунда решала все. Капитан де ла Серда оказался рядом. Он сработал мгновенно.

Я посмотрел на свои руки. Они не дрожали. А чего им дрожать. Я поступил правильно.

— Я отдал приказ.

В повисшей тишине было слышно только, как орут чайки. Я ждал его реакции. Осуждения. Упрека. Векдь такой ценный пленник был бы — это если судить с точки зрения значения для государства.

Брюс долго смотрел на меня. Он будто взвешивал на невидимых весах мои слова, мои поступки, меня самого.

— Где он? — наконец спросил граф.

— На дне залива, — ответил я. — Тела нет. Свидетелей, кроме меня и испанца, тоже.

Я ожидал чего угодно, но только не того, что произошло дальше. Легкая, почти незаметная тень улыбки тронула уголки губ Якова Брюса.

— Хорошо, — просто сказал он. — Это избавляет нас от кучи протокольных сложностей. Мертвые показаний не дают и дипломатических скандалов не устраивают.

Холодная, безжалостная целесообразность государственного мужа, для которого результат всегда оправдывает средства. Я получил понимание. В этом мире это было куда ценнее.

Брюс отвернулся от меня и долго смотрел на темную, свинцовую воду Невы, которая лениво лизала почерневшие сваи. Ветер доносил крики чаек и обрывки команд с моих кораблей.

— Война имеет свою цену, Петр Алексеич, — наконец произнес он, не поворачивая головы. В его голосе не было ни осуждения, ни одобрения — сухая констатация факта. — Иногда приходится жертвовать пешкой, чтобы спасти короля. А иногда и ферзем, чтобы выиграть партию. Ты поступил как стратег. Это хорошо. Праведники редко выигрывают войны и еще реже строят империи.