«И сочтоша во всех полках 150 тысяч»: Сколько воинов не было в армии Ивана Грозного под Казанью в 15 - Белов Никита - Страница 1

Весной 1545 г. великий князь Иван IV Васильевич, будущий царь Грозный, принял решение о начале наступательной войны против Казанского ханства. В апреле по волжской воде к Казани отправилась «лёгкая» рать князя С. И. Микулинского. Разбив татарский флот, Микулинский внезапно явился под Казань, повоевал окрестности ханской столицы и с победой вернулся в Москву. «Разведка боем», предпринятая русской стороной, прошла успешно, и теперь можно было начинать серьёзную планомерную атаку на казанские земли. Венчание Ивана IV в январе 1547 г. на царство возлагало ни него особою миссию по борьбе с врагами православной веры. Отныне царь лично принимал участие в масштабных боевых экспедициях на Среднюю Волгу. Два зимних царских похода — 1547/40 и 1549/50 гг — окончились неудачей, отчасти из-за скверных погодных условий, отчасти из-за упорного сопротивления защитников Казани. В мае 1551 г. при устье реки Свияги, вблизи Казани, была основана крепость Ивангород Свияжский, или Свияжск. Она стала опорной базой для русских войск, готовившихся к очередному, третьему по счёту, походу на Казань. Судьба ханства, на протяжении многих десятилетий худо-бедно сопротивлявшегося давлению со стороны Москвы, должна была решиться в следующем, 1552 году.

Воскресным днем 3 июля 1552 г. царь Иван велел воеводам седлать лошадей. «А на Резань и на Мещеру отпустил государь Большой полк да Передовой да Правую руку», — такими словами официальный летописец передал царский приказ о начале нового похода на Казань[1].

Отдав распоряжение своим военачальникам, Иван IV проследовал в Успенский собор Московского Кремля. Под сводами главного храма Русского царства молодой государь пал на колени перед Донской иконой Божией Матери, в далеком 1380-м оберегавшей на Куликовом поле воинство его предка, князя Дмитрия Донского. Обливаясь слезами, царь Иван молил Богородицу, Всевышнего и всех святых о победа над грозным противником[2].

Возвышенный рассказ летописца о царской молитве едва ли следует считать простым измышлением придворного льстеца, фигурой речи, литературным этикетом. За этим описанием кроется куда более с серьезный комплекс человеческих переживаний. Дважды потерпев неудачи под Казанью, богобоязненный Иван IV должен был всерьёз опасаться за судьбу очередной боевой экспедиции. Думается, что слезы царя были искренними. Иван ещё не знал наверняка, что, послав свои войска на восток, на сей раз он подписал Казани смертный приговор — поход завершится победой русского оружия.

К третьему Казанскому походу в Москве готовились загодя. Несколькими месяцами ранее, в апреле 1552 г. Иван IV держал военный совет с членами Боярской думы и наиболее опытными воеводами. Скупые строки царской летописи косвенно свидетельствуют, что планирование предстоящей кампании против Казанского ханства отличалось особой тщательностью и невиданным прежде размахом.

«И умыслил государь отпустили на свое дело и земское в судех рать, да и наряд большеи, да и запасы свои царьские и всего воиска; а самому государю, как приспеет время, итти Полем. И людем велел збиратися на Коломну, на Коширу дальним городом Новугороду Великому и иным городом, а Московским городом велел збиратися в Муром»[3].

Итак, выступить на войну с Казанью должна быта дворянская конница со всей России. В пути ее сопровождали стрельцы, казаки, артиллеристы и многочисленный небоевой элемент, или «полукомбатанты»: кошевые, обозные, посошный люд.

Сколько всего ратников собралось под знамёнами русского царя, отправившегося в, быть может, самое важное (и уж точно самое славное) военное предприятие своей жизни? Казалось бы, поиск ответа не составляет особого труда. Действительно: открыв едва ли не любое научное, справочное или популярное издание, так или иначе затрагивающее события «Казанского взятия» 1552 г., пытливый читатель скорее всего увидит одну-единственную цифру — 150.000 человек.

Прежде чем завести разговор о происхождении этих сведений, необходимо задаться вопросом об элементарной реалистичности подобных числовых данных. Иными словами, могло ли Русское государство в середине XVI в. располагать столь крупным оперативным соединением на отдельно взятом «театре военных действий»?

Многочисленные сообщения нарративных (иначе — повествовательных) источников о великом многолюдстве армий московских государей в наши дни подвергаются серьезной критике со стороны историков-профессионалов. Русские летописцы, сочинители воинских повестей, посещавшие Москву иностранные дипломаты и торговцы — все они, по обыкновению того времени, склонны были преувеличивать размеры как русского, так и татарского, литовского, да и любого другого войска. Не заботясь о точности сообщаемой ими «военной цифири», средневековые по своему сознанию книжники ловко оперировали гигантскими числами, способными произвести впечатление на потенциального читателя. Раздутые порой до абсурда, такие числа должны были вызывать у современников библейские, поистине апокалиптические ассоциации то с «адовым воинством», то с исходом евреев из Египта, то со штурмом Иерусалима римскими легионами, то с другими, менее известными, событиями древней истории.

Современные исследователи, занятые разработкой проблем русской военной истории «классического» московского периода, по большей части скептически относятся к известиям о «тьмочисленности» царских армий. Ведь гораздо более точные (хотя, разумеется, далеко не идеальные в своей полноте) сведения о численности войск содержатся в официальной актовой документации[4]. Разрядные дьяки, осуществлявшие учёт явившихся на ратную службу дворян и их «боевых холопов», менее всего были заинтересованы в существенном искажении действительности. Ведь от точности сообщённых ими сведений зависал и размер денежного и хлебного довольствия полков, и планирование военных действий, и, ни много ни мало, успех предстоящей кампании.

Перед началом любого сколь-нибудь крупного похода в стенах Разрядного приказа составлялись росписи воевод «по полком»; впоследствии эти документы оседали на страницах официальных и частных разрядных книг. По большей части они не сообщают каких-либо сведений о числе собранных в поход вооружённых сил. Исключения составляют случаи, когда помимо воевод — непосредственных руководителей тактических соединений — в разрядах оказывался поимённо расписан младший и средний командный состав армии: сотенные, стрелецкие и казацкие головы. Тогда у историков появляется шанс произвести подсчёты, хотя бы и самые приблизительные, основанные на не вполне ещё точном знании о структуре и тактическом делении московского войска но всё же дающие некоторое общее представление о размерах воинских соединений[5].