Все мои птицы - К. А. Терина - Страница 8

«Эррата» была огромна. Не просто ковчег, но летающий город. Алику с мамой на двоих выделили крошечную каюту на палубе Зета. «Зета» означает «задница» – это было ясно всякому. Только не маме с её раздражающей привычкой во всём видеть хорошее. Допустим, говорила она, мы в заднице. Но это значит, что хуже уже не будет.

На Земле мамина библиотека оккупировала гостиную и робко тянула щупальца в остальные комнаты. Здесь её небольшое – всего-то в несколько сотен томов – представительство занимало почти всё доступное пространство. Сначала книги стояли неаккуратными стопками, потом добрый человек Горчин соорудил для них стеллажи из «списанных» полимерных панелей. В благодарность мама сшила куртку для его маленькой дочки.

Оказалось, что в будущем, которое они выбрали, покинув Землю, лучше всего работают социальные механизмы из давнего прошлого – вроде бартера.

На «Эррате» мамина профессия стала ещё одним бесполезным грузом: в космосе не нужны историки.

Зато в новой экосистеме нашлось место бухгалтерам. Там, где основной человеческой деятельностью становится обмен и торговля, всегда пригодятся люди, умеющие сводить баланс.

Понадобилось всего два года, чтобы палуба Зета превратилась в огромный рынок. Это было не событие, а процесс, но Алик осознал его как раз после поворота, когда, облетев Венеру, «Эррата» набрала скорость и двинулась назад. Алику было тогда одиннадцать, он хорошо помнил Землю, а новый герметичный мир не успел его утомить.

Учиться на бухгалтера мама отказалась. Она очень многое умела делать своими руками: шить, рукодельничать, ремонтировать, готовить. Но ей не хватало главного для выживания на рынке Зета: умения продавать свои таланты. Так что, сменив несколько занятий – кассир, курьер, грузчик, уборщица, – мама с облегчением прошла переквалификацию, о которой трубили листовки, и стала техником.

Зетовские считали эту работу грязной и недостойной. Они никак не могли понять, отчего кто-то предпочтёт трудиться в поте лица, обслуживая далёкие от идеала системы «Эрраты», будто по насмешке склёпанной из ошибок, когда можно делать то, для чего человек предназначен лучше всего: торговать. Горчин уверял, что торговля будет процветать всегда, даже если на корабле останется два человека и кучка полипропиленовых панелей. А мама возражала, что нужен будет и третий – тот, кто залатает корабль и проследит, чтобы полёт продолжался.

Ну а что взял бы ты? – спрашивала мама.

За пять лет на «Эррате» Алик переменил свой ответ несколько раз.

Первой показала свою несостоятельность идея, что следовало набить багаж питательными элементами для вирт-станции. Даня так и сделал, и поначалу Алик ему ужасно завидовал. Свой запас батареек Даня растянул почти на пять лет – всё реже включая вирт-станцию, отчего каждая минута делалась всё ценнее. Но сейчас, на подлёте к Сатурну, ему приходилось хуже, чем тем, кто пять лет назад отвыкал от земных аддикций рывком, на общественном энергетическом пайке.

Энергия на «Эррате» распределялась тем жёстче, чем дальше корабль удалялся от Солнца. Тусклый свет в коридорах, никаких общественных точек доступа к электричеству и строгие личные нормы. Разумеется, каждый был волен самостоятельно решать, как расходовать эту самую личную норму. Например, разменять сутки виртуальности на месяц жизни в тёмной каюте.

Был и другой голод. Особенно тяжело пришлось вначале, когда мама никак не могла освоиться в новом мире, с его равномерно нарезанным пространством и чёткими границами. На палубе Зета разница между благополучием и его отсутствием была куда заметнее, чем на огромной Земле. Мудрая кошка Ума и в лучшие времена не слишком любила людей, а теперь и вовсе стала их избегать, делая исключение только для мамы и Алика.

В эти дни Алик мечтал, чтобы вместо книг они захватили с собой столько же по весу консервов. Мама виновато говорила, что консервы закончатся, а книги – никогда. Алика это не слишком утешало, но в конце концов мама оказалась права. За пять лет личные запасы земной еды закончились даже у самых бережливых.

Удивительно, но именно в дни голода Алик оценил самые, кажется, бесполезные из маминых книг – кулинарные. Вот, спрашивается, зачем тащить с собой в неведомую вечность рецепты блюд, которые никто больше не сможет приготовить – за неимением соответствующих ингредиентов? Но всё же и рецепты эти, и, главное, фотографии с изображением готовых блюд удивительным образом утешали Алика в голодные дни.

Причудливая траектория «Эрраты», когда надо было сначала лететь к Солнцу и обогнуть Венеру, набирая скорость достаточную, чтобы поскорее от Солнца сбежать, – гипнотизировала Алика и внушала ему какой-то мистический ужас. Возвращение к Земле после гравитационного манёвра казалось ему путешествием во времени, и он всё ждал, что объявят о встрече с другой «Эрратой», которая пока только в начале пути и только летит к Венере. И на ней – другой Алик, моложе на два года и пока не вполне осознаёт, что жизнь безвозвратно изменилась.

А потом они увидели Землю. Обычно обитатели палубы Зета ничего такого не видели. Их дни и ночи ползли по глухим лабиринтам коридоров. Но то был особый случай, и мама провела Алика в рекреационную зону верхних палуб, где на огромных экранах транслировали уплывающую прочь планету.

Удивительно, но и на «Эррате» нашлись прыгуны.

Алик слышал о них ещё дома, до отлёта. Если корабль после гравитационного манёвра вокруг Венеры оказывался неподалёку от Земли, непременно находились люди, желающие вернуться. Им хватало двух лет в незавидной роли кильки в консервной банке, чтобы осознать иссушающую жажду пространства и воли.

Редким прыгунам удавалось не промахнуться мимо Земли, ещё реже были благополучные посадки. После первых же случаев на ковчегах ужесточили контроль за парком спускаемых аппаратов, но прыгуны ухитрялись тайно строить собственные шаттлы буквально из подручных материалов.

Именно здесь, а не в моменте отлёта, пролегла для Алика чёткая граница между прошлым и будущим. Прошлое осталось на Земле, последние его крохи унесли прыгуны на своих непрочных корабликах.

Будущее было далеко, где-то на Новой Земле, до которой лететь предстояло ещё очень долго. Может, тысячи лет.

Настоящего не стало. Наступило безвременье.

На палубе Альфа в огромных залах тонули в полумраке ряды анабиотических саркофагов, в которых спали герои. Как король Артур на Авалоне, или полководец Суворов в тайной пещере, или Гэсэр. Но если герои старой Земли спали в тревожном ожидании беды, когда их сила потребуется людям, то герои новые спали крепко и спасать никого не собирались – наоборот, доверили другим спасение собственных жизней.

Передвижение между палубами ограничивал регламент, а палуба Альфа и вовсе была под строгим запретом, но Алик, как и все зетовские, в первые же годы освоил тайны технических коридоров. А ещё Алик твёрдо знал, что запреты – для взрослых. Детская жизнь – черновик, как будто понарошку, потому что настоящих наказаний не будет. Лишь вырастая, мы узнаём: только в детстве мы и жили по-настоящему.

Возможно, глядя на лица этих людей, Алик надеялся понять, почему Новой Земли достойны они, а не он, мама и Ума. Считалось, что в саркофагах лежали большие учёные и творцы, но Горчин ворчал, что все по-настоящему талантливые люди покинули Землю на кораблях с именами богинь. А нам в нашем списке опечаток вместо интеллектуальной элиты достались богатые ссыкуны.

Запертые в саркофагах люди никак не могли ни подтвердить, ни опровергнуть эти слова. Когда они проснутся, не будет уже ни Горчина, ни Алика, ни мамы, ни Умы. А сейчас их лица были спокойны и безмятежны.

Если им повезло, они спали без снов.

Зетовцев в школе почти не было: в мире, где успех выражается в возможности сытно поесть, каждый ребёнок – это дополнительная пара рабочих рук.