Троя. Пепел над морем (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 38
- Предыдущая
- 38/53
- Следующая
— Элим? — обратился я к брату, щеголявшему в льняной рубахе с пурпурной отделкой и в широких штанах, подшитых кожей. Никто уже и не вспоминал, кто его мать. Он теперь сын царя, и точка.
— Да, брат, — склонил Элим курчавую голову.
— Нужно послать гонца в ахейский лагерь, отвезти мое послание. Выбери того, кто не струсит.
— Я сам поеду, — вызывающе посмотрел он на меня.
— Хорошо, — я чуть поморщился, но согласился с его решением. Сыну рабыни нужно приложить вдвое больше усилий, чем сыну свободной матери, чтобы признали его доблесть. И прежде всего это нужно ему самому, иначе комплексы гложут так, что такой воин спать не может. А я вот в таких доказательствах не нуждаюсь. Я царь и потомок царей. Я родился эвпатридом, благородным, а потому по определению отважен и мудр.
— Когда? — спросил он.
— Завтра, — ответил я. — Нужно подготовиться как следует.
На следующее утро лагерь ахейцев гудел подобно пчелиному улью. С севера прибыл отряд конных лучников, ненавистных каждому из данайцев. Уж слишком многих сразили эти мальчишки, не потеряв почти никого. Подлая война, непривычная. Они атаковали пешие отряды и уходили тогда, когда лучники успевали вздеть тетиву. А уж если лучников там было мало, то такой отряд истреблялся до последнего человека. И делалось это легко, почти играючи. Нечего противопоставить пешему воину такому всаднику. Он словно младенец перед ним.
Из конного облака, клубившего чуть дальше, чем могла лететь ахейская стрела, выехала троянская колесница на шести спицах, убранная пурпурной тканью. Вел ее знатный воин в позолоченной кирасе и в шлеме, нестерпимо сияющим на солнце. Он в одной руке держал пучок веток оливы, а другой управлял четверкой коней, чего ахейцы доселе не видели. Парой, и только парой запрягают колесницу во всем известном мире. У проклятых дарданцев и это не как у нормальных людей. Кони были до того хороши, что многие даже зубами заскрипели от злости. Такой упряжки ни у одного из царей нет, а тут мальчишка какой-то. Лет шестнадцать, не больше. Никто и не знает, кто это такой. Убить бы его и отнять все, да только богов не хочется гневить. Ветви оливы — священный знак мира. Тут чужие боги, и они свое слово держат. Протесилай, первым вступивший на троянскую землю, не даст соврать.
— Царь Агамемнон! Послание для тебя!
Мальчишка картинно, выбив колесом облако пыли, остановил коней, которые всхрапывали и недоверчиво косились на врага. Они фыркали презрительно и косили по сторонам налитыми злобой глазами. Знаменитый на всю Вилусу воспитатель коней Анхис, нынешний царь Дардана, выучил их на славу. Кони эти злее волка.
— Говори!
Агамемнон не стал баловать гонца и вышел едва ли через четверть часа. И все это время парень стоял недвижим, словно бронзовая статуя. Ахейцы, шумя и размахивая руками, обступили его, беззастенчиво щупая пурпур, обтягивающий невесомую раму колесницы. А один из тех, что решил потрогать конскую морду, завыл вдруг и зажал правую руку, на которой внезапно стало двумя пальцами меньше. Над ним хохотали обидно и хлопали ободряюще по плечам, но от коней теперь держались подальше. Пальцев было жалко.
— Эней, сын Анхиса, внук Каписа, который был сыном Ассарака, а тот — сыном Троса, в честь которого назван этот город. Царь и потомок многих царей! Владыка великого и славного Угарита, Сифноса, Пароса, Наксоса, Лемноса и иных островов! Он шлет тебе свое послание!
— Лемноса? Наксоса? Иных островов? — Агамемнон растерянно оглянулся по сторонам, словно ища поддержки. Но цари были удивлены не меньше, чем он сам. — А мальчишка зря времени не терял.
— Мой царь вызывает на бой тебя, Агамемнон! — крикнул Элим. — Если победишь ты, мой государь позволит вашим кораблям плыть за зерном. Но если победит он, то ахейское войско уйдет отсюда до следующего полудня.
— И когда же состоится этот бой? — усмехнулся ванакс.
— Когда боги дадут моему царю благоприятные знамения, — важно ответил вестник. — Но не позже того дня, как месяц вновь станет острым.
— Идет! — не раздумывая ответил Агамемнон. — Мы ждем твоего царька, мальчик. Я разорву его за ноги как козленка.
— Если ты думаешь схитрить, царь, — важно ответил Элим, — то пожалеешь об этом! Царь Эней знает все, что происходит в вашем лагере! Каждое слово и каждый вздох!
Последняя фраза была из разряда того, что называется голым понтом, но я подумал, что кашу маслом не испортишь. Просто в тот момент я даже догадаться не мог, к чему все это приведет.
Немыслимо роскошная колесница скрылась за воротами лагеря, а Одиссей вдруг прервал молчание и заявил.
— А ведь нас предали, благородные! Иначе с чего бы Энею знать каждое слово из нашего лагеря. Среди нас есть тот, кто продался троянцам.
— Ты спятил, Одиссей? — удивленно посмотрел на него ванакс. — Я всегда ценил твой ум, но такие слова нельзя бросать просто так. Если ты обвиняешь кого-то, то укажи на предателя.
— Я обвиняю тебя, Паламед! — ткнул пальцем Одиссей, и тишина взорвалась возмущенными криками.
— У тебя есть что-то, кроме твоих слов? — спросил Агамемнон, останавливая царя Эвбеи, который рвался к Одиссею с кинжалом в руке.
— Мой раб видел, как он уходит по ночам за стену лагеря, — невозмутимо произнес Одиссей. — И он слышал звон в его шатре.
— Так обыщите мой шатер! — зарычал Паламед. — Вы ничего там не найдете, а я перережу горло этому шакалу. Лжец проклятый!
Микенец Талфибий, повинуясь знаку Агамемнона, бросился в сторону шатра, откуда вернулся весьма нескоро, держа на ладони перепачканный в земле кошель. Воин, на лице которого была написана гадливость, подал его ванаксу и тот, дернув завязки, высыпал на ладонь горсть новеньких, сияющих серебряными боками сифносских драхм.
— В его вещах не нашли ничего, — пояснил воин. — Он этот кошель закопал. Водой землю пролили, царь. Только так и увидели, где он его зарыл.
— Мне это подбросили! — крикнул бледный как мел Паламед. — Это Одиссей все! Он меня погубил! Вражда у нас!
— Камнями его побить! — заорал Одиссей. — Из-за него наши корабли топят! Из на него все отряды, которые за едой уходят, из засад бьют! Он это!
— О-он! — страшно заорали разъяренные воины, обступившие ставку ванакса. — Мы это серебро хорошо знаем! Это царя Сифноса серебро! Там еще башка бычья и крючки какие-то сзади.
— Побить камнями предателя, — кивнул Агамемнон, и ошалевшего от свалившейся на него беды Паламеда потащили к стене лагеря, образовав полукруг из воинов, которых корежило от ненависти. Люди всегда готовы поверить в самое худшее, когда ситуация такая, как сейчас. Они хотят найти виновного в их бедах, и им очень вовремя подсунули его. И даже то, что Паламед храбро сражался в одном строю с ними, уже не имело никакого значения.
— Я не виноват! Одиссей погубил меня! — крикнул Паламед, но его крик потонул в страшном зверином вопле.
— Получи, сволочь! — заорал царь Итаки и первым бросил камень, разбивший лицо эвбейского царя. Тот схватился за окровавленный лоб и завыл от страшного унижения, но в него уже полетели десятки других камней, которые похоронили его под своей тяжестью за считаные минуты.
Так погиб отважный воин и умнейший из данайских царей, который оказался слишком наивен и прям. Он недооценил жажду мести того, с кем воевал вместе плечом к плечу. Паламед уже успел выбросить из головы недоразумение на Итаке, да только Одиссей ничего не забыл. Он не любил прощать обид. А еще он всей душой хотел покинуть это проклятое место. Царь Итаки пошел в дальний угол лагеря, где из досок наполовину сгоревших кораблей собирали какую-то странную повозку. Осталось совсем немного, день-два, и она будет готова. Ведь он понял, зачем этот паренек приехал в лагерь. Слишком быстрые у него глаза для того, кто просто принес весть. Он уже увидел, где стоят шатры царей, где сложена добыча, и где дымят походные кузни. Царь Эней теперь знает, как запирают ворота лагеря изнутри и сколько стражи около них стоит. И он точно знает, сколько костров, около которых сидят воины, приходится на те, что потухли навсегда.
- Предыдущая
- 38/53
- Следующая