Волчье счастье (СИ) - Коньетти Паоло - Страница 9

Ну, пока, сказал он Веронике уже на улице.

Грустно, да? — произнесла она. Глаза у нее блестели. — Что собираешься делать? Сразу вернешься в горы?

Я не тороплюсь. Хочешь, выпьем где-нибудь кофе?

Нет, я на работу. И так уже опоздала. Вдобавок нам ведь нечего сказать друг другу. Пока, Фаусто, пока.

На прощание Вероника поцеловала его в губы. Развернулась и быстро зашагала прочь. Фаусто никуда не спешил. Он смотрел, как Вероника шла по улице, а потом под портиком растворилась в толпе.

Вряд ли я снова окажусь в центре Милана в ближайшее время, подумал он и решил прогуляться, прежде чем ехать обратно в горы. Он почти забыл, как выглядят кафедральный собор, широкая мощеная площадь и памятник Витторио Эммануэле на коне, строгие дворцы девятнадцатого и двадцатого веков, которые гармонично оттеняли причуды готической архитектуры. Вспомнился Хемингуэй и его рассказ о Милане, который Фаусто много раз читал, — как он там назывался? «В другой стране». Центр города расчерчен каналами, возле моста старушка продает жареные каштаны, и американец, который прошел через войну, по пути в госпиталь покупает у нее кулек горячих каштанов и кладет себе в карман. Стоит октябрь, а может, ноябрь. На улице перед магазинами подвешены лисицы и олени, они покачиваются из стороны в сторону, и ветер взъерошивает шерсть, солдаты пересекают площадь, направляясь в кафе «Кова»[11], расположенное рядом с «Ла Скала», там столько девушек, горящих патриотизмом. Фаусто вспомнил начало рассказа: «Осенью война все еще продолжалась, но для нас она была кончена»[12]. Эти строки врезаются в память. Вот бы прочитать их Сильвии там, в комнате. Фаусто привык произносить их вслух, поставленным голосом, несколько лет он цитировал эти фразы на своих лекциях, пытаясь донести до студентов, что речь идет об исцелении, о залечивании ран, нанесенных войной, о стремлении поделиться тяжелым опытом, о невозможности исцелиться полностью и возможности обрести покой. А сейчас он приглядывался, каким предстает у Хемингуэя Милан 1918 года. Тогда в центре города продавалось мясо диких животных. Он не стал бы рассказывать Сильвии о ранах, об исцелении и тем более о чувстве опустошенности: война продолжается, но пусть воюют другие, а мы будем бродить по улицам с жареными каштанами в кармане и угощать девушек в кафе. Размышляя так, Фаусто поймал себя на том, что у него пересохло в горле. Он миновал Галерею с приятным ощущением оттого, что до сих пор помнит все улочки Милана, и зашел в «Кова», которое теперь находилось не возле театра «Ла Скала», а на Монтенаполеоне, рядом с бутиками, популярными среди жен русских миллионеров. А может, этих женщин содержали любовники? У барной стойки Фаусто заказал себе шампанское — в честь удачного завершения дел. И подумал: «Он только что развелся и продал квартиру, сейчас десять утра, и он пьет шампанское». Бармен, наверное, привык к странностям русских и, не поведя бровью, подал Фаусто бокал.

Возвратившись в Фонтана Фредда, Фаусто заглянул в магазин за продуктами и там услышал, что с Санторсо произошел несчастный случай. Подробностей никто не знал, было известно лишь то, что все случилось в горах и за Санторсо выслали вертолет, однако ходили слухи, что он остался под лавиной. Фаусто расспросил продавца в газетном киоске, а потом наведался в бар, но все говорили намеками, строили догадки, недоумевали, почему этот тип вмешивается и зачем вообще этот повар остался в поселке, когда сезон давным-давно закончился. Фаусто и вправду было не безразлично, что произошло с Санторсо, — возможно, из-за всего пережитого им в тот день в городе; нужно попробовать узнать что-нибудь. Вертолет кружил над одним и тем же местом.

Он поехал в больницу, расположенную в пятидесяти километрах от Фонтана Фредда, прямо у подножия горы. Это был современный госпиталь, хорошо оборудованный и с просторной парковкой. Еще не выйдя из машины, Фаусто понял, что имя Санторсо здесь вряд ли вообще слышали. Ему уже доводилось бывать в стационарах, и он сказал, что пришел навестить своего дядю, которого привезли на «скорой помощи», — скорее всего, он в ортопедическом отделении, — и назвал фамилию, которую в Фонтана Фредда носил каждый второй. Фаусто не промахнулся. Луиджи Эразмо Балма, третий этаж.

В палате он увидел Санторсо, он же Луиджи Эразмо Балма, с перевязанной головой. Руки тоже были в бинтах — до самых локтей наложены плотные повязки, пухлые, как боксерские перчатки. Он не спал — точнее, не просто не спал, а был настороже.

О, кого я вижу, сказал Санторсо.

Луиджи!

Как тебя сюда занесло?

Занесло. Я искал тебя.

Искал меня?

Что с тобой стряслось?

Оба почувствовали неловкость. Санторсо откинулся на подушку, которая была у него за спиной, Фаусто посмотрел на его соседа по палате — старика, рядом с которым сидела на кровати женщина средних лет. Она тоже смотрела на Фаусто, а потом тактично отвела взгляд и сосредоточилась на своем отце, или, возможно, он не был ей отцом.

Вот уж угораздило, сказал Санторсо. С ноги соскочила лыжа, и я решил спуститься за ней, вместо того чтобы оставить ее там, внизу, куда она соскользнула. Склон был крутой, я слезал, хватаясь за уступы, и посыпались камни.

Где это было?

Знаешь, где Валнера?

Конечно.

А тот хребет, с которого спускаются лавины?

Знаю.

Я был как раз там, куда никто и носа не сунет.

Значит, ты упал?

Нет, удержался. Но если бы упал, было бы лучше.

Санторсо попытался взмахнуть забинтованными руками, посмотрел в потолок и сказал:

Как только я понял, что спускается лавина, сразу прижался к скале. Голову кое-как уберег, а от рук ничего не осталось.

Вот черт.

Словно их переехал трактор. Хорошо хоть, перчатки были толстые.

Перелом?

Даже не знаю, сколько там переломов.

А что с головой?

Голову не жалко, она всегда была никчемной.

В глазах у него по-прежнему был страх, который так и не отступил. Санторсо был еще слаб и, когда говорил, задыхался. Волосы торчали клочьями, борода спутана, загорелая шея — и эти белоснежные бинты. Очнувшись от удивления, он обрадовался приходу Фаусто. Рассказывая о случившемся, Санторсо, казалось, обретал силы.

А ты далекий путь проделал, чтобы найти меня.

Я сомневался, стоит ли приезжать, потом все-таки решил ехать… Никто толком не мог мне ничего рассказать.

Неудивительно! Они там считают, меня уж нет в живых.

Многие считают.

Меня будто камнями побили.

Почти так и есть.

Могуч ветер, да, Фаус? Помнишь тот день, когда мы ездили с тобой в лес?

Но ты все-таки выжил, ветер не сломил тебя. Ты оказался крепкой лиственницей. Руки оперировали?

Нужно подождать, пока спадут отеки.

Это верно.

Они еще немного поговорили, потом пришла медсестра поменять Санторсо повязки, и Фаусто подумал, что пора идти. Он спросил Санторсо, не нужно ли ему привезти чего-нибудь, и пообещал приехать на днях. Санторсо не привык к подобному вниманию и забыл поблагодарить за заботу, но был по-настоящему тронут. Они попрощались. Со смущением и признательностью Санторсо смотрел, как медсестра меняет ему бинты.

Фаусто хотел встретиться с врачом и почти сразу нашел его. Это был человек лет шестидесяти, чье загорелое лицо указывало на то, что он много времени проводил на воздухе. Говорил он просто. Врач сказал, что ему уже доводилось видеть руки в подобном состоянии — у рабочих, пострадавших от гидравлического пресса. Непонятно, как Санторсо удалось нажать на кнопки телефона, чтобы вызвать «скорую», — наверное, он сделал это сразу, поскольку потом он не смог бы пошевелить пальцами. У него было сильное кровотечение, в вертолете он потерял сознание. Сейчас ему давали антибиотики и антикоагулянты. По словам врача, руки не восстановятся полностью, однако еще послужат Санторсо.