Волчье счастье (СИ) - Коньетти Паоло - Страница 4

Знаешь, кто погубил мою жизнь? Джек Лондон. Я понял, что у меня тоже есть о чем рассказать, и уцепился за эту мысль. Писать, пить вино, едва сводя концы с концами. Встречаться с девушками, с какими встречаются писатели.

Что это за девушки?

Сумасшедшие.

Протянув Сильвии стакан, он залез в кровать.

В двадцать лет это казалось захватывающим. Было здорово чувствовать себя человеком, который следует призванию.

Призванию?

Я бросил университет — думал, что ничему там не научусь. Стал читать книги, которые удавалось достать. Писал ночами, писал в метро и в кафе — это означало следовать призванию.

Я не знаю, что такое призвание.

Серьезно?

Я всегда следовала за другими людьми. И немного доверяла случаю. Наверное, я следовала чужим призваниям.

Однако же ты сама приняла решение приехать сюда.

Это правда.

Знаешь, что я сделал, когда получил авторские экземпляры этой книги?

Что?

Пошел за новым паспортом. Сказал, что прежний потерял. В графе «профессия» поставил: «Писатель». Даже книгу захватил с собой в качестве доказательства.

Сильвия засмеялась. Фаусто допил вино — «за славное прошлое».

Выходит, потом ты бросил писательское ремесло, сказала Сильвия.

Да и нет.

То есть?

Я научился сводить концы с концами. Любопытно. Что это значит?

Это слишком грустная история для такого чудесного вечера.

Пожалуй, я догадываюсь, что ты имеешь в виду.

Потягивая вино, они болтали, пока бутылка не опустела. Фаусто нравилось разговаривать с Сильвией в темноте ничуть не меньше, чем заниматься с ней любовью. Эта чужая хижина, которая сдавалась туристам, теперь казалась ему домом, а кровать с резными рождественскими узорами — их кроватью, и комоды тоже, и стаканы, и таким уютным был запах их тел, который простыни вобрали в себя.

У Сильвии слипались глаза.

Когда я работала в книжном магазине, она сказала, лежа на боку, я нашла там одну детскую книжку по географии. В ней говорилось, что подняться в Альпы на несколько тысяч метров — все равно что отъехать к северу на тысячи километров.

Правда?

Да. В плане климата. А также флоры, фауны и так далее. В книге было сказано, что климат меняется гораздо резче именно с высотой, и потому даже небольшой переход по горам вниз или вверх можно сравнить с длинным путешествием по равнинной местности.

Интересное наблюдение.

Я тогда подумала: вот отличный способ путешествовать, если у тебя нет денег. Достала атлас и принялась высчитывать, на сколько километров нужно подняться, чтобы очутиться, например, в Берлине. До Берлина несколько тысяч километров, и до Лондона тоже. Но те же природные условия можно найти, если подняться высоко в горы. Сразу переносишься в Лондон или в Берлин, вот и вся премудрость. А знаешь, что находится в трех тысячах километров к северу от Альп?

Что?

Северный полярный круг.

Неужели до него три тысячи километров? Сомневаешься?

Честно говоря, да. На высоте три тысячи метров в горах ледники. А на каком расстоянии от нас Северный полюс?

Чуть меньше пяти тысяч километров.

Как до Монблана.

Точно. Если подняться на Монблан или на Монте-Роза, можно представить, каково оно — на крайнем севере.

Фаусто засмеялся. Сильвия зевнула.

Ну а наше место, Фонтана Фредда, на что похоже? — спросил он.

На какой высоте Фонтана Фредда?

Тысяча восемьсот пятнадцать километров.

Дай подумать. Наверное, мы сейчас где-то между Данией и Норвегией. Скорее всего, ближе к Осло.

К Осло?

Или чуть севернее.

Когда сушу накроет океан, горы превратятся во фьорды.

И будет фьорд Фонтана Фред да.

Налетел ветер, застучали ставни, и игра сошла на нет. Фаусто встал и пошел закрыть окно. На улице он увидел свою пожилую соседку. Она катила перед собой тележку и шагала неуверенно, нетвердо, продвигалась явно с трудом, противостоя ветру и снегу.

Я скоро вернусь, сказал Фаусто. Натянул свитер и брюки — трусы он надевать не стал, сунул босые ноги в ботинки, вышел из дома и крикнул соседке сквозь ветер — погромче, чтобы та услышала: Джемма, привет!

Добрый вечер.

Далеко ли собралась?

За сеном.

Вид у нее был такой, что казалось, отправиться за сеном посреди ночи, когда ветер кружит снег быстрыми вихрями и раскачивает балконы, — дело совершенно обычное. Джемме было восемьдесят, она держала в хлеву, под домом, корову, доила ее, и каждый год корова разрешалась теленком, между тем как ее хозяйка старела.

Погоди, давай помогу.

Да незачем.

И все-таки помогу. Заодно разомнусь немного.

Взяв у соседки тележку, он довез ее до жестяного сарая. Ветер метал со стороны леса сломанные ветки. Фаусто положил в тележку два брикета сена, проводил Джемму до дома и поставил тележку под навес. Подхватив один из брикетов, толкнул дверь хлева. Оттуда накатила волна запахов, к которым он не привык: перехватило дыхание. Тускло светила лампочка, отбрасывая блеклый свет на обмазанные навозом стены, с потолка свисали клейкие ленты, пестрые от прилипших к ним мошек. Корова повернула голову и посмотрела на Фаусто. К хвосту у нее была привязана веревка. В воздухе колыхались куриные перья. В тесной клетке сидел кролик, уткнувшись в подстилку из лежалого сена.

Может, еще чем-нибудь помочь, Джемма?

Нет, нет. Спасибо.

Ну что ж, тогда доброй тебе ночи.

До свидания.

Выйдя на воздух, Фаусто вдохнул поглубже, прогнал из носа навязчивый запах хлева и вернулся домой. Стряхнул на пороге снег с ботинок. Сильвия спала, обняв подушку, — именно так она и лежала, когда они разговаривали. Волосы рассыпаны по плечам, на губах алый след от вина. Вот она, путешественница в северные края. Фаусто разделся и лег рядом. Спать не хотелось, и он стал думать про море — как оно однажды затопит сушу, дома из дерева и камня скроются под водой, в горных хижинах поселятся рыбаки, солнце будет светить иначе, и в воздухе запахнет солью. Северный ветер снова и снова налетал на фьорд Фонтана Фредда.

Той ночью сила ветра сломила не только ветки. Упали и деревья. Санторсо предложил Фаусто наведаться в лес и проверить, много ли деревьев погибло. Он дал ему лыжи с полосками из тюленьей кожи, прикрепленными к ходовой поверхности, — Фаусто никогда не доводилось пользоваться такими. Дойдя до конца улицы, они надели лыжи. От тюленьей кожи осталось одно название, она вся стерлась. Раньше полоски были приклеены так, чтобы при скольжении жесткие ворсинки ложились по ходу лыж, а при торможении взъерошивались, сопротивляясь движению вперед. Санторсо показал, как пользоваться креплениями и подгонять их под размер ноги, больше никаких инструкций он не дал.

С восьмидесятых годов не видал никого, кто ездил бы на лыжах в джинсах, сказал он. Кроме джинсов, у меня ничего нет.

Если тебя вдруг ненароком накроет лавина, то потом, когда тебя обнаружат, люди наверняка решат, что это реликтовые останки эпохи восьмидесятых.

Санторсо двинулся вперед. Высокий нетронутый снег. Сперва Санторсо ехал по расчищенной дороге, скользя плавно, словно по льду. Фаусто пытался повторять его движения и выдерживать темп, не отставать, но чувствовал себя еще более неуклюжим, чем на снегоступах. Кожаных полосок оказалось мало, и вместо того, чтобы катиться вперед, он высоко поднимал ноги и неловко переступал. Санторсо предпочел не мудрствовать и следовал методу местных жителей: просто шел вперед, и все. Так он бороздил снег, пока не наткнулся на упавшее дерево, которое перегородило путь. Он нагнулся, поправил крепления и двинулся в обход, вглубь леса.

Ветер повалил много лиственниц. Ели уцелели, хотя и держали в своих широких лапах много снега. Упали и сосны, вырванные из почвы прямо с корнями, словно тонкие травинки. Однако лиственницы пострадали больше всех. Стволы переломились посередине, и их обломки застряли в кронах соседних деревьев или утонули в высоких сугробах, ощетинившись голыми ветвями. Снег, усеянный лиственничными иголками, перечеркнутый обломками веток, придавленный комьями земли, которая осыпалась с корней, придавал лесу мрачный вид — его словно разорили разбойники. Сделав несколько кругов, Санторсо остановился, снял лыжи, воткнул их в снег и сел на поваленный ствол. Боже неправый, сказал он, боже ложный, боже, которого нет. И закурил сигарету. Фаусто, выбившись из сил, наконец догнал его.