Спасти СССР. Реализация (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 10

Ворчание мое, впрочем, было напускным — девичий звонок меня даже взволновал. Молодоват голос-то…

— Ага, — буркнул я. — И приятноват…

Тот же день, позже

Ленинград, Театральная площадь

После обеда потеплело, и солнечный ноябрьский день выглядел весенним. Вот-вот завеет ветер с юга, касаясь голых деревьев, и словно побуждая почки набухать клейкой зеленью…

Я вышел к скверу за добрую четверть часа до означенного времени, и был приятно удивлен — эффектная девушка в темно-алой короткой куртке уже сидела на скамье, спиной к консерватории, и увлеченно рылась в сумочке цвета пионерского галстука.

— Здравствуйте, Светлана Павловна! — храбро сказал я, подойдя, хотя на отчество журналистка не тянула. Вероятно, минул год, как она окончила журфак.

Одета девушка была со вкусом, не вызывающе, но сексуально — вырез на юбке подпускал взгляд к стройному бедру, а черные ажурные колготки фигурно облегали длинные ножки.

Корреспондентка подняла голову, и ослепительно улыбнулась, блеснув ровными влажными зубами.

— О, здравствуйте, Андрей! — воскликнула она. — Присаживайтесь поближе! Я очень рада, что вы пришли, и… Знаете, что? Я, конечно, Павловна, но давай лучше на «ты»? Мы же вместе будем работать над важным делом… Ты не возражаешь?

Ее ладонь легла мне на руку, привлекая внимание к аккуратному маникюру, а девичье лицо реяло совсем близко — умелый макияж с тенями и подтушевками различался четко, и витал свежий аромат духов.

— Нисколько, Светлана! — бодро ответил я, вполне физически ощущая, как женское естество будит темные и жаркие позывы.

— Вот и славно, Андрей, — сладко улыбнулась журналистка, непринужденно закидывая ногу на ногу. — Знаешь… А давай сделаем так, чтобы не я задавала тебе вопросы, которые наверняка покажутся глупыми. Лучше ты сам расскажи, чем занимаешься — так, чтобы привлечь внимание миллионов читателей! Ты же умный, — заворковала она, — и наверняка сможешь это сделать…

Забавно… Я был полностью сосредоточен на том, что ухоженная ладонь Светланы легла мне на колено — платонически, разумеется, легла, чисто по-приятельски… И в то же время внутри нарастала тревожность.

А где извечный блокнот газетчицы, ручка или карандаш? Где громоздкий диктофон? Светлана… Она что, ничего вообще не собирается записывать? Как-то это нетипично для ее профессии…

— Я вас таким и представляла себе, — защебетала девушка, взмахивая ресницами. — Мужественным! Умным и неравнодушным… О-о! — она мигом достала из сумочки пару сложенных листков белой бумаги и шариковую ручку. — Автограф! Ну, пожалуйста!

В последнюю минуту, когда мои пальцы уже сжимали граненое стило, я расписался иначе, чем всегда — вывел что-то похожее на «Сок…», и крутанул размашистую завитушку.

А Светлана уже протягивала мне конверт. Совершенно машинально я взял его, а он «случайно» раскрылся…

Шелестящие доллары, кружась, как осенние листья, опали на асфальт. И лишь теперь до меня стал доходить весь ужас происходящего. С искаженным лицом я огляделся, словно не разумея, как вообще тут оказался.

Бородатый мужчина, сидевший напротив, с небрежной улыбкой еще раз щелкнул роскошным «Кодаком». Слабо сверкнула вспышка из окна машины, припаркованной рядом.

«Ах, дурак… — оцепенел я. — Это называется вовсе не „интервью“, а „вербовочная ситуация“…»

«Журналистки» уже и след простыл, она свою роль исполнила блестяще — заманила и обдурила. Место «Светланы» уверенно занял мужчина лет тридцати с лишним, рыжий, сухощавый, с жесткими прокуренными усами и холодным взглядом.

— Здравствуй, Андрей Соколов, — будничным голосом сказал он, вытягивая ноги в джинсах и распуская «молнию» на заношенной кожаной курточке. — Хорошая погода сегодня, не правда ли?

Слепящая ярость ударила мне в голову — прежде всего, на себя, дебилоида.

— Грубо работаете, ребята, — выдавил я.

— Зато эффективно! — хохотнул рыжий, щеря желтые зубы.

— Акцент чувствуется, — в моем тоне звучало непритворное равнодушие, я весь как будто заледенел, замертвел.

— А, это неважно, — отмахнулся визави. — Как говорят американские империалисты: «Время — деньги». Итак, мой юный друг… Ты пять минут назад расписался в получении денег за оказанные шпионские услуги правительству США. Вот, полюбуйся. — Он продемонстрировал мне неяркий, но четкий снимок «Поляроида», где растерянный Дюша ловил «опадающие» доллары.

Я тяжко вздохнул, бешено соображая, как быть и что делать.

— Не понимаю… — мне удалось изобразить скулеж. — Ничего не понимаю! Я будто во сне… Кошмарном! Кафка наяву… Какой шпионаж⁈ Что, вообще, происходит? ЦРУ… Господи! Я-то здесь причем⁈

Резидент, склонив голову к плечу, снисходительно наблюдал за мной.

— Неплохо сыграно, — одобрил он. — Непрофессионально, но искренне! Прямо за душу берет. Объясню в двух словах, чтобы зря не мучился. Когда ты передавал сотруднице ЦРУ материалы по наркомафии, она смогла разглядеть лишь твое ухо. Однако форма ушной раковины индивидуальна, как отпечатки пальцев. Недавно удалось… э-э… раздобыть твое фото, сличить и… Бинго!

Я вздохнул еще тяжелее, странно успокаиваясь.

— А вы убеждены, что цэрэушница видела именно меня? — с нарочитой агрессивностью спросил я.

— Убежден, — обронил рыжий, хотя во взгляде его я уловил тень неуверенности. — Андрей! — жестко заговорил он, злясь на себя за секундную слабость. — Я хочу, чтобы ты понял — детские игры кончились, всё очень и очень по-взрослому! Разумеется, ты можешь пойти в КГБ и сделать чистосердечное признание. А что дальше? Подумай! Ведь все тогда узнают, что комсомолец Соколов не только передал «цэрэушникам» совсекретные данные насчет картелей колумбийских наркобаронов, но и предал коммунистов в Афганистане! Попросту сдал их диктатору Дауду! — Он поцокал языком, изображая укор. — Думаю, это особенно гнетуще подействует на восточных немцев, болгар и… и вообще на всех, небезразличных к коммунистическим идеям. Кстати, вон тот дядя напротив и еще один, во-он в той «Хонде» с дипломатическими номерами, снимают нас, запечатлевая на фото и видео, как ты общаешься с американским резидентом! — Рыжий расплылся в торжествующей ухмылке. — Позвольте представиться — Фред Вудрофф! Ну, что? Готов с повинной явиться в «Большой дом»? Хочется надеяться, что ты понимаешь, как твой визит скажется и на тебе, и на твоей семье, и на друзьях-товарищах!

«Надо же… — подумал я устало. — Главное, сама вербовка еще и не начиналась, а „объект разработки“ уже в безвыходной ситуации…»

Вудрофф полез во внутренний карман куртки, и достал блокнот. Щелкнул ручкой и протянул мне.

— Пиши! — велел он.

— Что? — тупо спросил я.

— Очередное предсказание, — усмехнулся американец, и словно переключился на «доброго полицейского», заговорив с участием: — Да не расстраивайся ты так! Я бы вообще радовался на твоем месте. Вон, в Управлении по борьбе с наркотиками очень серьезно отнеслись к твоей писанине. И ты уже помог американскому народу! Представь только, сколько тонн кокаина минует разных Джонов и Кэти! И твои услуги будут оплачены очень… я подчеркиваю… очень щедро!

— Ты не на моем месте, — выцедил я. — И ничего я писать не собираюсь! У тебя в кармане наверняка крутится диктофон… Хотите, чтобы я с вами сотрудничал? О’кей! Я согласен. Тогда запоминай, или запиши — вот ручка! Восемнадцатого ноября в Гайане, в поселке Джонстаун, случится массовый суицид. Девятьсот тринадцать американцев, членов «Храма народов», включая двести семьдесят детей, совершат «революционный акт самоубийства» — выпьют виноградный напиток с цианидом по приказу Джима Джонса, основателя секты. А отдаст он свой приказ потому, что за день до того его люди убьют конгрессмена Лео Райана, вылетевшего в Гайану, чтобы расследовать, всё ли ладно с «Храмом народов»…

— Большое спасибо, — серьезно сказал Вудрофф. — Я немедленно передам эту информацию… кому положено. Мы тебе позвоним. Только давай сразу условимся о местах встречи!