Космонавт. Том 2 (СИ) - Кресс Феликс - Страница 7

— Ну, Гриша, так Гриша, — проговорил я, пожав плечами и громче добавил: — Я от Боксёра!

Старик медленно повернулся, изобразив преувеличенное усилие, будто шею заклинило.

— Чего-о? — протянул он, приставив ладонь к уху. — Громче, малец, ничего не слышу!

Сказал он одно, но вот его узкие глазки-щёлки под седыми бровями, говорили другое. Он внимательно следили за каждым моим движением.

«Ах ты хитрый старый лис», — подумал я и шагнул к нему поближе. Достав из кармана две пачки папирос, сунул их в расстёгнутый карман его ватника:

— Я от Боксёра! — Крикнул я. — За линолеумом пришёл.

Он тут же оживился, ловко подхватив папиросы, будто сорока схватила блестяшку. Пальцы — узловатые, в шрамах — дрожали нарочито сильно, но хватка была железная.

— А, Боксёр… — задумчиво проговорил он, разминая «Беломор» в руках. — Так бы сразу и сказал. Чего орать-то?

Он чиркнул спичкой о подошву, затянулся, выпустил дым колечками и вдруг фыркнул, будто вспомнил анекдот:

— В пятидесятых, когда мы промзону строили, был у нас прораб — Валерьян Игнатьич. Жадина, как тот… В общем, как-то раз приходит он ко мне ночью и говорит, мол, Гришка, спрячь два мешка цемента, завтра комиссия будет. А сам, ясное дело, планировал их на дачку утартать.

Старик прищурился, разглядывая тлеющую папиросу, будто в ней таилась развязка истории:

— Я ему: «Ладно». А сам позвал ребят с ночной смены — Витьку-штукатура да Марысю, нашу учетчицу. Высыпали мы цемент в бочку с водой, размешали до жижи, а сверху ветошь накидали. Приходит утром Валерьян Игнатьич, орёт: «Где мешки⁈». Я ему: «Товарищ прораб, комиссия же! Мы всё в фундамент слили, чтоб брака не нашли!».

Гришка фыркнул, стряхнув пепел на пол:

— Он позеленел, давить начал: «Это бунт!». Тут как раз Марыся подходит с бумагой и говорит, мол, акт подписывайте, Валерьян Игнатьич. Цемент пошёл на укрепление объекта, как вы и велели. Пришлось ему рожу скривить да расписаться. А через неделю дожди зарядили и весь его дачный пристрой из украденного кирпича поплыл, как кулич из песка.

Он вдруг заковылял вокруг буржуйки, пародируя разгневанного прораба:

— После этого Валерьян Игнатьич меня стороной обходил. А Марыська за смекалку премию получила — отрез на платье «в честь женской инициативы», — глаза Гришки блеснули ехидством.

А ведь в этой истории сквозила своя особая философия: начальство можно переиграть, если действовать в рамках их же правил.

— Размеры? — внезапно перепрыгнул на другую тему Гришка, доставая из-под лавки потрёпанный сантиметр.

— Кухня — два с половиной на три, коридор два на полтора, — ответил я с задержкой, не сразу поняв, о чём он. Так и хотелось ответить ему: «Приборы», как в том анекдоте.

Гришка задумчиво почесал переносицу, затем резко встал. Видимо, позабыл, что играет в старого и немощного. Я это почти сразу заметил. То он ковылял, будто развалина, то его движения были резкими и точными. В общем, интересный старик. С ним точно не соскучишься.

Вытащив из-под груды мешков ключ на ржавой цепи, он махнул мне:

— За мной. Только не шуми — крысы тут злые, прошлой зимой прорабу палец отгрызли. — И снова непонятно: шутит он или серьёзно.

В углу бытовки он отодвинул фанерную панель, за которой оказался тайник. Полумрак озарился аккуратными штабелями: краска в вёдрах с замазанными этикетками, рулоны линолеума, перетянутые проволокой, даже пачка бельгийских обоев с цветочками.

— Вот, — он ткнул заскорузлым ногтем в рулон, — узор «под паркет». Чешский. По документам брак, а на деле — царапина с тыльной стороны.

Вынос Гришка организовал со знанием дела. Завернул рулон в брезент от дождя и сунул мне в руки. После, кряхтя как столетний старик, провёл меня через дыру в заборе.

— Скажи Боксёру, что мы в расчёте, — бросил он мне вдогонку.

— Спасибо, Гриша, — ответил я ему. — Передам. Бывай.

Махнув мне на прощанье, старик развернулся и зашаркал обратно к будке, нарочито громко причитая: «Ох, спина, совсем замучила, окаянная…». Но в свете фонаря я заметил, как он ловко перепрыгнул лужу, даже не сбавляя шага.

«У каждого свои причуды», — подумал я и зашагал к дому.

Следующее утро началось с сюрприза. После пробежки я сидел на кухне, завтракал и читал газету под шипение сковороды, на которой дожаривалась последняя партия драников. Я протянул было вилку к аппетитному кусочку на своей тарелке, когда на кухню влетела мать с таким видом, будто она решила брать её штурмом.

— Сереженька, представляешь! — Радостно прокричала она, размахивая синим кухонным полотенцем, словно флажком на первомайской демонстрации. — Папа наш нам новую мебель достал! Румынскую! Диван-кровать «Дружба» и стенку с зеркалом! С ума сойти можно!

Вилка моя замерла на полпути к тарелки. В памяти всплыли образы из прошлой жизни. Такая мебель считалась очень престижной и достать её было ой, как непросто. Как отцу — обычному советскому человеку, по словам матери — удалось провернуть подобное?

— Ничего себе, вот это новость, — произнёс я ровным тоном, нарочито медленно откусывая драник. Горячий картофель обжёг нёбо, но я даже бровью не повёл. — Как папе это удалось?

— Шурин его знакомого в «Союзвнешторге» бумаги подписывал! — Мать схватила со стола тряпку и принялась нервно вытирать уже чистый подоконник. Её глаза блестели, как у пионерки на ёлке в Кремле. — Говорит, вагон с браком пришёл — царапина на задней панели. Ну, а брак ведь списывают!

Мысленно я усмехнулся. Этим словом всё объяснить можно. Вчера я так линолеум «купил».

— На днях поедем забирать, — продолжала мать, наконец присев на табурет. Её пальцы дрожали, завязывая и развязывая узелки на фартуке. — Ты только представь — настоящая румынская стенка! С бронзовыми ручками и матовыми узорчатыми вставками!

Я угукнул, слушая мать вполуха и наблюдая, как мимо окна пролетела стайка воробьёв. Мысли мои по-прежнему вертелись вокруг отца.

— Кстати, мам, — вынырнул я из своих мыслей, — я ремонт затеял. Уже договорился. В понедельник вечером придут люди, стены штукатурить, полы перестилать. Вчера не успел сказать, пришёл поздно, а вы уже спали.

Мать ахнула, следом дзынькнула чашка о блюдце.

— Как… ремонт? — Она медленно подняла руку, прижимая ладонь к вязаному жилету поверх ситцевого платья. — Сережа, ты… как же это? Сейчас такие очереди на мастеров… И материалы…

— Материалы уже есть, — перебил я мать. — Мастера тоже уже есть. Я всё устроил.

Мать обвела взглядом нашу кухню: потрескавшуюся побелку с разводами от времени, старенькие обои, занавеску с выгоревшими цветочками.

— Но мы… мы же не можем просто так… — Голос её сорвался, превратившись в шёпот. — А если спросят, откуда?

Я усмехнулся, смакуя последний кусок драника.

— Скажем, через знакомого ремонт ускорили, — сказал я и, ловко смахнув со стола крошки, сбросил их в ведро для мусора. — И даже не соврём. Мастера — шабашники со стройки неподалёку.

Мать медленно выдохнула, разглаживая полотенце на коленях. Её взгляд метнулся к портрету Гагарина на календаре, будто ища у космонавта моральной поддержки.

— Ты… серьёзно подошёл к вопросу, — произнесла она с нотками гордости в голосе.

— А как иначе? Мне пора, дела, — я развернулся и направился в коридор. Пора было отправляться на склад.

Но на пороге я задержался, обернувшись. Мать сидела, прижимая обе ладони к щекам, словно пытаясь удержать наползающую улыбку. В её глазах читалось то самое поколенческое смятение, которое я прекрасно помнил: восторг от неожиданного счастья и страх перед «а вдруг что не так».

— Не волнуйся, мам, — я улыбнулся ей. — Всё будет хорошо. Только лучше.

Выскочив из квартиры, я бегом спустился по ступенькам. Настроение сегодня было отличное, несмотря на странности, связанные с отцом. Во дворе, у подъезда, тётя Маша из четырнадцатой квартиры вытряхивала половик. Завидев меня, она остановилась, чихнула и прогнусавила: