Космонавт. Том 2 (СИ) - Кресс Феликс - Страница 13

В левом верхнем углу чёрными чернилами было выведено:

'Качинское высшее военное авиационное ордена Ленина Краснознамённое училище лётчиков имени А. Ф. Мясникова

г. Волгоград, СССР'

Ниже расположилась круглая печать Министерства обороны с гербом СССР, оттиск слегка размазался. В правом верхнем углу красовалась марка номиналом четыре копейки. На ней был изображён истребитель МиГ-21, рассекающий небо. Штемпель гласил: «Волгоград, 9.11.1964».

Мой адрес в нижнем правом углу написали синими чернилами, с ошибкой: вместо «Чкалова» вывели «Чкаловская». Видимо, новичок-писарь оформлял. Конверт был аккуратно заклеен, но по краям виднелись следы проверки — цензорский карандаш подчеркнул название училища.

Я развернул письмо с лёгким шелестом. Бумага внутри была плотной, казённой, с водяными знаками в виде звёзд. Вверху — угловатая печать Качинского училища, ниже текст, напечатанный на машинке:

'Курсанту Сергею Васильевичу Громову

от генерал-майора авиации Новикова В. И.

Ваш поступок, связанный с предотвращением авиационного происшествия, не остался незамеченным. Командование училища, изучив материалы, считает вас перспективным кандидатом. В связи с началом учебного года (1 сентября 1964 г.) зачисление возможно только в сентябре 1965 г. по льготной программе. Рекомендуем использовать год для подготовки…'

Я сложил письмо вдвое и сунул его в карман кителя. Значит, ждать придётся до следующей осени. Что ж, ускоренного лифта не получилось. Хотя я и так двигаюсь быстрее, чем многие. Время сейчас такое…

Бюрократия — железная дверь с двадцатью замками. Даже если ты Гагарин — тебя в космос запустят только после десятка резолюций из ЦК. Досрочное зачисление? Ха. Тут либо маршал должен похлопать тебя по плечу, либо сам Брежнев в протоколах упомянет.

Нет, система не для прыгунов. Она для тех, кто шагает строем. В СССР были строгие законы и за их соблюдением внимательно наблюдали. Ничего, я терпеливый и время у меня есть. Вот только я знаю, что времени у истории меньше, чем у меня…

Остаток ноября и почти весь декабрь пролетели как один затяжной вираж. Пока Москва утопала в снегу, я выжимал из Як-18 всё, что мог. Летал даже в те дни, когда инструкторы качали головами и приговаривали: «Громов, тебе бы лыжи привязать вместо шасси!» Но я знал, что каждый час в небе приближает меня к Каче. К концу декабря налетал 120 часов — вдвое больше нормы.

Теоретические экзамены сдавал между полётами. Мои знания из будущего помогали. Например, я знал, как работает гироскоп, ещё до того, как нам объяснили. Но приходилось тупить и отвечать ровно по учебнику, будто никогда и не слышал о цифровых автопилотах. «Курсант Громов демонстрирует глубокие знания», — написал завуч в моей зачётке. Глубокие… Как Марианская впадина, где похоронены все мои «знания» из 21 века.

Отец, как и говорил, исчез. Но на этот раз предупредил не только меня, но и мать. Сказал, что нужно уехать в командировку, но обещал вернуться к Новому году. Так что снова вывести его на разговор «по душам» у меня не вышло.

С Катей мы теперь встречались редко. Я ей сразу рассказал и про письмо из Качи, и про то, что в сентябре уеду в Волгоград поступать. Катя обрадовалась, поздравила и сказала, что будет ждать и писать письма.

Ну, а я… Катя отличная девушка, умная и красавица каких поискать ещё нужно. Вот только наши пути расходятся потихоньку и держать её я не имею права. В лётном училище у меня будет ещё меньше времени на романтику. К тому же метил я в лётчики-испытатели, а с ними всякое могло случиться.

Поэтому я решил, что не нужно такое молодой девчонке. Найдёт себе парня, создадут семью, заведут детей и всё у неё будет прекрасно без лишней нервотрёпке. Я же вижу какими глазами её провожают курсанты, так что в одиночестве она долго не пробудет.

В общем, всё шло своим чередом, приближался Новый год. Пока в один день не произошло то, что перевернуло все мои планы с ног на голову.

Как-то раз, прямо во время лекции, с шумом дверь распахнулась, и в проёме возник Крутов собственной персоной.

— Здравствуйте, — поздоровался Павел Алексеевич и обвёл аудиторию внимательным взглядом. Остановившись на мне, добавил: — Громов, за мной.

На меня сразу же уставились десятки пар глаз с одним-единственным посылом: Влип! Я же остался совершенно невозмутим — мало ли что понадобилось Крутову. Вдруг очередные показательные выступления на носу или ещё какие-то соревновательные мероприятия. К чему лишние размышления, если и так всё сейчас расскажут.

— Прошу прощения, продолжайте, — сказал Крутов, когда я вышел из аудитории, и закрыл за нами дверь.

Мы молча шли по коридору, обычно шумному от шагов и пересудов, но сейчас он тонул в тишине — все были на лекциях. Крутов шёл впереди, вышагивая чётко, будто отбивая такт сапогами: раз-два, раз-два. Лицо мрачное, спина прямая, а в уголках губ застыли глубокие морщинки, что бывают у пилотов после жёсткой посадки.

Мне стало любопытно, с чего у Павла Алексеевича такой хмурый вид и я решил спросить об этом:

— Товарищ майор, случилось что-то?

Он не замедлил шаг, только бросил через плечо короткое:

— В кабинете всё узнаешь.

Пожав плечами, я продолжил шагать вслед за Павлом Алексеевичем. Дверь в его «альма-матер» скрипнула, как старый штурвал. Я шагнул внутрь, и первое, что бросилось в глаза — сизый дымок, стелющийся под потолком. У окна вполоборота стоял Серый в штатском и смотрел в окно. Рядом с ним на подоконнике покоилась шляпа, а его рука с папиросой опёрлась о жестяную банку.

— Садись, — буркнул Крутов, обходя меня и плюхаясь в кресло.

Серый потушил папиросу о банку и обернулся ко мне:

— Здравствуйте, Громов Сергей Васильевич. — Голос низкий, без эмоций, как диктор, зачитывающий сводку погоды. — Я Ершов Александр Арнольдович, капитан комитета государственной безопасности.

Он достал из внутреннего кармана удостоверение с синей обложкой, мельком показал герб. Блеск корочки длился секунду — ровно столько, чтобы понять: шутить не будут.

— Собирайтесь. Нам требуется проехать в одно место.

Крутов сгрёб со стола папку, недовольно зашуршал бумагами, будто выражая молчаливый протест. Ершов наблюдал за мной, как следователь за подследственным: взгляд фиксировал каждую морщинку на кителе, каждый вздох.

— В чём дело? — спокойно спросил я, не отрываясь от его холодных глаз.

— Скоро узнаете, — сказал Серый и мне показалось, что уголок его губ дрогнул в намёке на улыбку. — Рекомендую не задерживаться.

— Документы при мне, — сказал я, поправляя ремень. — Пойдёмте.

Ершов кивнул, взял шляпу и обернулся к Крутову:

— Вы тоже поедете с нами, майор.

Павел Алексеевич лишь хрипло крякнул, когда услышал последнюю фразу. Я же подумал, что события приняли неожиданный оборот.

Мы вышли из аэроклуба под косые взгляды курсантов, толпившихся у окон. Во дворе ждала «Волга» — чёрная, с матовыми стёклами и синими номерами серии «МКМ». Машина КГБ, но без привычных «воронков»: ни решёток, ни мигалок. Только хромированный бампер тускло блестел под декабрьским солнцем.

Серый сел за руль и привычным жестом провёл ладонью по приборной панели. Его взгляд на секунду задержался на зеркале заднего вида. Крутов расположился на пассажирском сидении, я же запрыгнул на заднее. Пружины прогнулись под моим весом, я вдохнул запах кожи, который пропитал салон автомобиля, и откинулся на спинку сиденья, уставившись в окно. Мотор рыкнул, как зверь, спущенный с цепи, и машина тронулась с места.

Дорога из Тушино в центр напоминала прыжок через эпохи. Сначала мы проезжали промзону. Из окна я видел корпуса авиазавода, облепленные снегом, бараки с покосившимися трубами. У проходной авиазавода толпились рабочие в стёганых куртках. Один из них, щурясь от снега, закуривал папиросу, прикрывая ладонью огонёк. Потом пошли новостройки: пятиэтажки-хрущёвки, будто детские кубики, брошенные вдоль шоссе. Мимо, обгоняя нашу «Волгу», промчался трамвай, дребезжа рельсами.