Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин - Страница 12

От пуристов среди возникавших реформаторских монашеских орденов пошла великая традиция ереси милленариев. В её основу легли пророчества цистерцианского аббата Иоахима Флорского и его теория деления всемирной истории на три эры — Отца, Сына и Святого Духа.

Греки и римляне считали, что время циклично, вечно движется по кругу, т.е. история никуда не идёт. Древние евреи имели линейную или прогрессивную концепцию времени, измеряющегося чередой откровений Бога своему народу. Им же принадлежит апокалиптический вариант этой теории, предсказывающий пришествие Мессии и конец света. Первые христиане позаимствовали и адаптировали обе версии. В общем и целом они верили, что конец времён близок, а христианская вера появилась, чтобы возвестить об этом. Когда мир не прекратил существования, христианству пришлось приспосабливаться к жизни в нём, и апокалиптическая или милленарная теория времени была отодвинута на задворки такими теологами, как Евсевий Кесарийский, фактически доказывавший предопределённость Римской империи, и особенно Августин. По мнению последнего, Воплощение является кульминацией божественного откровения в истории; следовательно, дальнейшего движения истории нет, а есть только бессмертная церковь.

Иоахим Флорский в конце XII в. круто изменил общепринятую со времён Августина концепцию исторического времени[40]. Для него Воплощение было уже не венцом действий Бога в истории, а лишь кульминационным моментом первой стадии откровения и началом новой стадии — Святого Духа. Он перетолковал Откровение Св. Иоанна, наметив основную линию европейского милленаризма. Церковь, считал он, настолько развратилась, что конец времён уже приближается. На самом деле на протяжении XII в. состояние церкви неуклонно улучшалось, и одним из главных признаком этого служило возникновение цистерцианского ордена Иоахима. Однако улучшение лишь поднимало планку приемлемого и нормального (относительная депривация). Иоахим, впрочем, не принадлежал к милленариям-демократам: он полагал, что воцарение Святого Духа просто приведёт к созданию нового реформаторского монашеского ордена, а новая реформа и будет «тысячелетним царством». Его нельзя назвать ни революционером, ни еретиком в каком бы то ни было смысле. И Св. Бернар, и Св. Франциск, и Св. Доминик — все они думали, что новый реформаторский орден необходим.

Существует, однако, большая разница между взглядами самого Иоахима и иоахимитской традицией после его смерти, когда та действительно стала революционной. Эта традиция, которой положили начало в 1270 г. францисканцы-спиритуалисты, окончательно созрела спустя столетие в ходе протеста против «вавилонского плена» пап в Авиньоне. Церковь и мир так погрязли в пороках, гласил иоахимизм в новой форме, что до предсказанных в Откровении Св. Иоанна последних дней рукой подать. В надвигающемся апокалипсисе «спасительному остатку» верующих, которые сохранили верность Библии и предписываемой ею бедности, доведётся пережить обещанные Откровением чудеса.

Иоахимитская традиция играла большую роль в европейском религиозном инакомыслии вплоть до германской Реформации и во время неё. Она нашла отражение в трудах Лессинга, Канта и Шеллинга, сохранилась в Вюртемберге до времён Гегеля, от которого, безусловно, передалась Марксу. Мишле воспользовался ею, объясняя Французскую революцию. Первой остановкой на её долгом пути была Богемия начала XV в., где Европа впервые увидела успех дела Арнольда Брешианского. Этим событиям посвящена следующая глава.

В основных чертах структура, породившая средневековый этос неизменного, иерархического мироустройства, просуществовала вплоть до 1789 г. Сам этос, однако, после 1300 г. постепенно разрушался, по мере того как принципы феодальной и христианской Европы подрывали институты, призванные воплощать их на практике. Во-первых, феодальная организация власти, которая в XII–XIII вв. способствовала общественному развитию, в кризисных XIV–XV вв. превратилась в источник междоусобной борьбы. Главными признаками кризиса стали Столетняя война и сопутствовавшая ей экономическая «великая депрессия». В результате баланс политической власти сместился в сторону централизованных монархий, которые, стремясь навести порядок на своих плохо управляемых территориях, дали сословиям, или звеньям феодальной иерархии, конституционную форму выборных представительных собраний. Во-вторых, усилия церкви, направленные на христианизацию мира, в конечном счёте произвели обратный эффект обмирщения церкви. Авиньонское пленение пап и Великий раскол — главные признаки этого кризиса. Как следствие одна за другой возникали ереси — от катаров до гуситов, — искавшие путь к спасению души вне устоявшихся священнических структур и системы таинств.

Так подготавливалась почва для Возрождения и Реформации XVI в. И то, и другое имело целью обновить «христианский мир», но в обоих случаях конечным результатом оказалась его дальнейшая секуляризация. Возрождение способствовало ей прямо, заново открывая нехристианскую культуру Античности; Реформация — косвенно, невольно раскалывая единый «христианский мир», который предполагала очистить. На исходе XVII в. стало ясно, что восстановить былое религиозное единство христиан уже невозможно, и это поставило под сомнение религиозную истину любого толка.

В эту-то брешь и проникла самая значительная инновационная сила из всех — научная революция XVII в. Хотя её творцы не замышляли ничего антирелигиозного и отчасти её стимулировала церковная схоластика, тем не менее она предложила совершенно новый источник истины — бесспорной в пределах человеческого опыта; не имеющей ничего общего с божественными откровениями; выводящей все из естественных причин путём эмпирического подтверждения. Возникла культура, в корне отличная как от христианства, так и от классического наследия, и вместе с ней основания для разработки рациональной науки о человеке и обществе, с помощью которой человек мог творить собственный мир.

В XVII в. изменения в сфере высокой культуры совпали с революцией в ещё более далёкой от религии военной области, которая способствовала переходу от традиционной монархии с остатками феодализма к централизованному абсолютизму — системе, получившей после 1789 г. название «старого режима»[41]. Поскольку военная техника и мобилизация поглощали от 80 до 90% доходов любого монарха, королевские правительства повсеместно упраздняли либо стремились упразднить традиционные сословия, чтобы собирать налоги с населения силами собственных агентов. Одновременно военный абсолютизм использовал новую науку и сопутствующую ей философию рационализма для развития более стройной системы государственного управления, создания «упорядоченного» общества и совершенствования экономики. Именно военный абсолютизм в союзе с новой наукой привил единую светскую культуру унитарным государствам, которые к началу XVIII в. распространились от Атлантики до Урала.

В эпоху Просвещения между молотом новой науки и наковальней королевского абсолютизма превратился в пыль этос старой Европы — хоть в католическом, хоть в протестантском, хоть в православном варианте. Новый рационализм не мог в конечном счёте не бросить вызов освящённому божественной силой королевскому абсолютизму и остаткам его феодального фундамента — это был только вопрос времени. Таким образом оказалась подготовлена почва для прихода в 1789 г. демократии, как позже назовёт новый строй Токвиль, при которой базовой единицей общества стал индивид как гражданин, а основой политики — равенство граждан. Во всяком случае, это произошло в «первой» Европе к западу от Рейна. «Вторая» и «третья» благодаря своим «особым путям» сохранили наполовину «старорежимные» системы до 1917–1918 гг.