Вперед в прошлое 11 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 11

— Ну-у… — Паренек отвернулся, и я все понял.

— Завяжешь — тогда поговорим. И воровать нельзя. Бузя, вон, не ворует, в школу скоро пойдет. Короче, завязывай с криминалом, Евгений. — Дал установку я и повернулся к Димонам, которые устали нас слушать.

— Все, пацаны, погнали к нашим. Дохлый номер, во всяком случае, пока.

Наверное, Хмырь и его приятель зализывают раны, не рискуют показываться с расквашенными мордами. Точнее, один не рискует, а Хмырь…

Или все проще: они знают, что я — сын мента, полагают, что я побегу жаловаться отцу, а значит, их завтра возьмут на горячем, потому или залегли на дно, или подались в бега. Значит, ниточка, ведущая к заказчику, истончилась и оборвалась. Остался один способ узнать, кто меня заказал — выяснить, кто у заводских главный, и поговорить с ним. И в этом мне поможет Алтанбаев.

— Побудьте здесь, — попросил я мальчишек. — Приведу связного. И еще вот.

Я вырвал лист из блокнотика, написал свой телефон.

— Как только появятся новости, звонить сюда. — Я обратился к Димонам: — Позовите Рама и его команду.

Приятели синхронно кивнули и убежали. Я остался один на один с беспризорниками. По законам жанра сейчас, когда я один, должны нагрянуть враги. Вон те лысые головы, мелькнувшие в толпе, уж не они ли? Я напрягся, похлопал по карману, где лежал газовый пистолет, подвинул к себе «саженцы», лежащие на камнях, впился взглядом в толпу, но никого знакомого не заметил.

— Ты типа у этих ваших главный? — сверкнул глазами Бузя. — Вот это круть!

Отвечать я не стал.

Через пять минут друзья были в сборе, я представил их юным бизнесменам и просил держать друг с другом связь, а потом мы разошлись. Я — к Гайде, которая жила в центре, разочарованные парни отправились на остановку. Они-то рассчитывали нервы пощекотать, поприключаться. Но на войну никто не пришел.

Гайде жила на втором этаже дома сталинской постройки и, когда я позвонил, открывать не стала. Пришлось представляться, и лишь тогда она меня впустила. Это была молодая высокая узколицая брюнетка с газельими глазами.

— Здравствуйте, — еще раз сказал я. — Мама много о вас рассказывала хорошего как о грамотном специалисте и о надежном человеке. Я к вам по делу.

— И что ж за дело такое? — спросила она и обернулась на детский голос — в прихожую выбежал мальчик лет трех-четырех.

Увидев меня, ребенок засмущался, прижался к стене.

— Ну, не стой у порога, проходи, — пригласила меня она. — Кофе будешь?

— Я ненадолго, — успокоил ее я, снимая ботинки.

Видимо, она думала, что я заведу разговор о бабушкином здоровье, но как же она удивилась, когда я заговорил о платном врачебном кабинете. Усевшись напротив, Гайде так внимательно слушала, что забыла о кофе. Потом взяла лист бумаги, стала делать пометки, поглаживая по голове сына, что-то рассказывающего про игрушечную машинку.

— В общем, специалисты есть, но нормальным людям не дают работать, — подвел итог разговора я. — Пациентам не к кому обратиться, и бесплатная медицина таковой является лишь номинально.

— Это точно, — кивнула Гайде.

— Я готов рискнуть, вложить деньги и платить вам небольшую зарплату, пятнадцать-двадцать тысяч. Половина заработанного — ваша. Но и половину людей вы принимаете бесплатно. Правда, не знаю, как это организовать.

— Что нужно от меня? Ты же не просто с предложением пришел.

— Мне интересна юридическая сторона вопроса, это раз. То есть, что нужно, чтобы оформить такой кабинет официально. Два, если условия окажутся реальными, какое нужно оборудование. Сразу скажу, что вы будете соучредителем организации.

Гайде, как оказалось, Синоверовна, была человеком с редким талантом выражать эмоции с помощью черных изогнутых бровей, она могла двигать одной отдельно от другой, брови у нее исполняли акробатические трюки.

— Мне идея нравится, — поддержала меня Гайде. — Сама подумывала о таком. Одно непонятно, какой твой интерес в этом всем? Сколько тебе лет вообще? И кто будет все оплачивать, это ведь дорого. Возможно, очень дорого.

— Так скажем, я — представитель заказчика, который пожелал остаться неизвестным. Деньги — с меня, работа — с вас. Предприятие будет оформлено пятьдесят на пятьдесят, все сейчас так делают. Справедливо?

— Я бы сказал, что такое предложение — фантастика, да, сынок?

Малыш с такими же газельими глазами запрокинул голову и пропищал:

— Да, мама, атастика!

— Мне идея очень нравится, — повторила Гайде. — Но кто спонсор? Насколько это надежно? Вдруг тебя обманывают, а ты, не желая того, вводишь в заблуждение меня?

— Риск есть всегда, — сказал я. — Деньги у меня на руках. И если спонсор жив, значит, и дело будет живо. Человек смертен — это единственный риск. Ну и то, что дело может не пойти. Тут вам решать, рисковать или нет. Я понимаю, что у вас есть работа, и придется от нее отказаться. Потому не прошу дать ответ прямо сейчас. Наш телефонный номер у вас есть. Сколько вам нужно времени, чтобы подумать?

Гайде пристально посмотрела на меня — так, словно собиралась вскрыть черепную коробку и извлечь задумку, препарировать ее и понять, кто стоит за этим безумием. Кто собирается выбросить деньги на ветер вместо того, чтобы преумножать их.

— Ты точно Олин сын? Все это очень подозрительно.

— Как только потребуются первые вложения, вы поймете, что человек готов платить. Просто даже сейчас не все настроены грабить и воровать, кто-то хочет и большего.

— Ох, Паша, какой же ты идеалист!

Если бы она знала, что о людях мне известно гораздо больше, чем ей, и я как никто знаю, что «человек» — насколько порой звучит не гордо, а подло! Да и выбора у меня нет, надо открутить время на таймере назад. Врачебный кабинет — вовремя оказанная помощь — спасенные жизни. Может, получится. Главное, чтобы Гайде не сочла идею блажью, на которую не стоит тратить время, потому что все равно ничего не получится.

Как бы я поступил, если бы у меня была работа и какой-никакой доход, и вдруг пришел ребенок с сомнительным предложением, пообещал чуть ли не золотые горы…

Я позвонил бы маме этого ребенка и спросил, что за ерунда. Что обо мне наплетет мама, представить трудно: когда ей это выгодно, она меня превозносит, но чаще считает просто подростком. И все равно я надеялся, что Гайде примет правильное решение.

Дома я был уже затемно. Отчим меня не то что ждал — караулил. Налетел коршуном и, пока я ужинал, он пил чай, заедая покупными эклерами, и рассказывал, как он набрал подсолнечного масла четыре ящика на сто пятьдесят тысяч, а продал на триста. То есть чистыми поднял сто пятьдесят.

На столе стояла пицца, явно ресторанная, в блюдце чернели оливки, а также наблюдались бутерброды с икрой, на этот раз не красной.

— Масло — тема! — говорил он с набитым ртом, разбрызгивая смоченные крошки. — Груз небольшой, можно на «Волге» возить. А рис в розницу дорогой. Четыре мешка — розница у них. Ну не гады? Рис — только на КАМАЗе, но я выяснил — не прогорим, спрос есть!

Слушая его, я думал, как быстро он поймет, что незачем со мной делиться, и можно торговать в одиночку?

Мое утро всегда было временем разбрасывать камешки и никогда не приносило новостей. Все новости я получал вечером: от деда, что бизнес процветает, Влад молодец, а еще дед помирился с продавщицей, с которой осенью разругался из-за ее симпатий Ельцину и взял ее назад, потому товара нужно больше, и каждый день.

От Канальи, что, помимо узбека Алишера, он взял на работу толкового паренька и теперь теоретически может сделать себе выходной и подыскать место для второй мастерской. А еще ему предложили снизить цену за аренду участков под автомастерские до двухсот долларов, и предложение показалось мне сладким как перспективное вложение денег.

Но денег-то не так уж и много, а нужны оборотные для торговли, на оборудование мастерских, нужно строить дом — планы были наполеоновские, и наполеоновские же предстояли расходы, потому что я замахнулся на два, а то и три этажа. И нужен еще один дом с гостиничными номерами, где сразу все хочется сделать по-человечески, чтобы в каждом номере были кухня и туалет с душем. Да, народ пока голодный и неизбалованный, и в гостиницах, и в домах отдыха много корпусов, где удобства общие на этаже, но скоро это будет неактуально. Строить нужно сразу нормально, и не на века — век никто из нас не проживет — а на совесть.