Японская война 1904. Книга пятая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 35

Следующее утро я встретил с тяжелым похмельем и больной головой. Хотя бы у себя в вагоне и без посторонних лиц рядом — уже хорошо. Выглянул на улицу, мимо проходили незнакомые офицеры из новых полков. Обычно такие старались держаться подальше от моей хмурой физиономии, но тут… Остановились, помахали, пожелали хорошего дня. Ощущение, что вчера могло случиться что-то, чего я сам пока не помнил, стало сильнее.

— Алексей Алексеевич! — позвал я, и, к счастью, Огинский появился буквально через пару секунд.

— Что вчера было?

— Взяли! — просиял Огинский. — Юсупов встретил старого товарища, а тот резко поехал за город. Ну, мы и перехватили.

— Не сразу?

— Обижаете. Взяли уже на месте: и связного, и исполнителей. Двое уже признались во всем и расписали такие детали мессы, которые случайный человек никогда не назовет. Так что это точно наши злодеи. Еще полдня, мы все зафиксируем, и можно будет брать Юсупова.

На последней фразе голос Огинского немного дрогнул. Было видно, что ему все-таки не по себе от масштаба фигуры, на которую он замахнулся. Мне тоже было неуютно, но в отличие от Дальнего тут причин откладывать решающий бой точно не было.

— Когда всех возьмете, посадите в отдельные купе и готовьте к отправке в Санкт-Петербург.

— Тут не будем судить?

— А мы можем? — мне стало интересно.

— Дворяне, конечно, нельзя назвать неподсудными, но… — Огинский поморщился. — Юсупов не военный, значит, трибуналы не для него. Для дворянского суда преступление слишком серьезное. Выходит, остается только Правительствующий Сенат.

Все, как я и сам уже вычитал в местных сводах законов. Увы, с князьями в 1904 году можно было сделать не так много. И Правительствующий Сенат — высшие чиновники с 1 по 3 ранги, назначенные лично царем — были и первичной и вторичной инстанцией в таких процессах. Правда, своих они предпочитали никогда не наказывать строго, и часто самой главной угрозой было отстранение от государственных дел.

Страшнейшая кара для меня и сущая мелочь для Юсупова… Впрочем, он сам позаботился о том, чтобы дело вышло громкое и максимально неприятное для Николая, так что, несмотря на общую практику, все еще оставались неплохие шансы, что царь, особенно на волне победы, продавит и жесткое решение. В общем, с Юсуповым и его кознями мы хотя бы на время закончили, осталось разобраться, что же я такого вчера натворил.

Я выдохнул и, наконец, перешел к этому страшному вопросу. А то ведь репутация штука такая: ее сложно получить, но очень легко растерять.

— Вы напились, — улыбнулся Огинский, — пели. Вы вроде не из Москвы, но песня про подмосковные вечера вышла очень душевной. А потом вы рассказывали то ли про войну, то ли про идею для новой книги Лондона. Что-то про звезды, штурмовые корабли на подступах к Ориону… Кажется, в этот момент кто-то даже что-то записывал.

Я сглотнул. С другой стороны, если я наболтал про какие-нибудь си-лучи, то пусть наши враги и союзники потратят время и силы, пытаясь создать что-то подобное. И если все только этим и закончилось, то даже не страшно.

— А потом люди увидели, что вы не из мрамора, что вы такой же обычный человек, как и они сами, и начали задавать вопросы… — продолжил Огинский.

А я понял, почему со мной сегодня начали здороваться. Значит, не из мрамора… Может, я все-таки слишком много думал о репутации?

— Какие вопросы? — неожиданно осенило меня.

— Про старые сражения, про тактику, про службу…

— И что я сказал? — в животе заныло.

— Ну, мне понравилось присказка про то, что в армии нет плохого настроения, а только кросс и построения. А еще к вам пытался пролезть с вопросами какой-то журналист, не слышал, что он сказал, но вы ответили, что… Границы России заканчиваются только там, где остановились ее броневики, и не метром раньше.

— Еще?

— Еще кто-то из штабистов допытывался, нужно ли копать столько окопов, если их все равно так быстро берут. Пока только мы, но ведь и другие научатся.

— А я?

— А вы сказали, что лично проследите, чтобы все, кто не копают, были обязательно посмертно награждены орденом сутулого.

Не знаю из каких глубин памяти полезли все эти премудрости, но вроде бы не так уж и плохо. Огинский вон улыбается, случайные офицеры приняли нормально. Неожиданно взгляд зацепился за часы — уже было почти десять. Чуть не схватившись за голову, я бросился в вагон связистов. Неужели опоздал⁈

Но уже на входе меня перехватил Чернов.

— Ваше превосходительство, — вытянулся он. — Если вы про утреннее сообщение, то я взял на себя смелость сам его отправить. Все, как и обычно: в Корее хорошая погода.

Я выдохнул. Повезло… А в другой раз может и не повезти — в общем, до конца войны больше никакой выпивки, даже по особым поводам. Я вспомнил, за что именно мы чокались с Лондоном, и на лице появилась невольная улыбка.

Всю следующую неделю я смог посвятить работе со своими офицерами. С утра до вечера разбирали каждый эпизод последних сражений, что-то сразу переигрывали, иногда в теории, иногда даже на практике. Параллельно шли работы по восстановлению Дальнего и Порт-Артура — ими занимался Алексеев. И Инкоу — здесь уже все процессы взяли на себя Мелехов и неожиданно Шереметев. Так уж вышло, что изначально Степан Сергеевич держался подальше от хозяйственных дел, но чем дальше, тем больше он понимал, сколько пользы крепкий тыл и хозяйство дают армии. И вот созрел, чтобы начать расти над собой.

Уважаю.

Я поправил мундир, накинул сверху шинель, в которой разъезжал уже месяц, с самого начала холодов, а потом собрался было выбираться в сторону мастерских, где мне обещали показать четвертый прототип нового броневика… И тут в комнату ворвался Ванновский, потрясая сжатым в руке листом бумаги. Телеграфный шрифт было видно сразу, так что я мгновенно понял, откуда ветер.

— Витте?

— Витте. Они, наконец, согласовали место для проведения переговоров, и сегодня утром Сергей Юльевич выехал в Ханой. Со стороны Японии будет князь Ито, он тоже уже должен был отправиться.

— Значит… — я на мгновение прикрыл глаза, прикидывая, точно ли все учел. — Время начинать.

Мы вместе с Ванновским дошли до телеграфа и впервые за все время отправили на восток новый сигнал. «Время для чая 14:00». И теперь все зависело от Александра Александровича.

Александр Александрович Хорунженков потер нижнюю часть спины, плавно переходящую в ноги.

— Я слишком стар, чтобы столько ездить верхом, — простонал он, почувствовав, как кровь снова разливается по затекшему телу.

Второй день в пути, еще и этой ночью поспать не получилось. Всё переходы, и до рассвета еще нужно пройти около пяти километров.

— Зато сколько мы успели, — возразил ему полковник Ким.

Пока еще полковник… Потому что если их план сработает, то его взлет будет мгновенным и очень ярким, если же нет — от них не оставят и следа.

— Как думаете, а как давно наш вполне обычный рейд по дальним тылам превратился в такое? — спросил Хорунженков у своего спутника.

— Думаю… Я очень много над этим думал, — Ким на мгновение закусил губу. — И мне кажется, что у генерала появились эти мысли еще тогда, когда мы впервые пришли записываться во 2-й Сибирский.

— Группа «Зорге» вполне показала себя и в рядах армии, — напомнил Хорунжеков. — Если бы основные силы японцев ушли в Корею, то уже не Янь Сюню, а вам могла бы достаться слава лучшего диверсионного отряда.

— Я не так выразился, — покачал головой Ким. — Да, мы могли бы показать себя и как часть большой армии, но в то же время… Генерал точно учитывал, что нам, возможно, придется действовать и самостоятельно.

Дальше им пришлось прерваться на переправу через Тэдонган. Несмотря на то, что лодки были подготовлены передовыми отрядами еще со вчерашнего вечера, все равно в темноте это было непросто. Еще и леса, холод… В глубине души Хорунженков опасался, что корейцы могут просто растеряться, но нет. Они выехали на южную окраину Согёна, и к ним один за другим начали подтягиваться гонцы от подходящих с других направлений отрядов. Из города сообщения передавали с помощью зеркал. Первая группа у почты, вторая у телеграфа, третья у редакций газет, четвертая у казарм, пятая на десять километров восточнее, в порту у морских батарей… Да, приходится бить широко и растягивать силы — но иначе нельзя!