Японская война 1904. Книга пятая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 31

Паровоз загудел, подходя к станции, и я вынырнул из своих мыслей, выглянул в окно — и Ляоян совсем не походил на военный город, каким был еще пару месяцев назад. В поле еще были видны следы укреплений, но именно следы. А в самом городе кипела совсем другая жизнь. Вывески театральных выступлений, балетов и литературных чтений. Десятки мальчишек, разносящих газеты, и сотни, даже тысячи модно одетых дам и молодых людей, прибывших в Маньчжурию, чтобы оказаться поближе к победе.

— Злитесь? — ко мне в купе заглянул Огинский и сразу все понял по одному выражению лица.

— Вспомнил, что сейчас в Порт-Артуре, например, спит всего по паре часов в день Татьяна Гагарина. Делает все, чтобы госпиталь работал как часы и продолжал спасать тысячи русских жизней. А тут…

Напротив вокзала как раз остановился экипаж, и из него плавно, словно падающий вишневый лист, вышла закутанная в явно очень модное платье дама. Почему одни готовы жизнь положить ради Родины, а другие просто прожигают свободные часы и минуты без всякой пользы? Разве это справедливо?

— Кажется, это к вам, — Огинский проследил за моим взглядом, а там увидел и куда идет эта модистка.

— Не думаю, — я покачал головой. — Да, поезд у перрона один, наш. Но тут десятки других офицеров, так что, скорее всего, это их знакомая.

— Не думаю, — теперь уже Огинский покачал головой. — Не думаю, что Матильда Кшесинская могла бы найти в этом поезде кого-то другого, достойного беседы с ней, кроме вас. Так что вы, Вячеслав Григорьевич, знаете о балете?

От необходимости общаться с королевой русского балета настроение совсем испортилось. И зачем еще она пришла… Что-то узнать для великого князя, для кого-то в столице, может быть, вообще, для поляков? Я потер лоб, пытаясь вспомнить, а что именно мне известно о Кшесинской из будущего. И ничего не получилось.

— Добрый день, Вячеслав Григорьевич, — балерина заглянула ко мне в купе, наполнив его запахом тяжелых французских духов.

— Добрый день, Матильда Феликсовна, — я внимательно прошелся взглядом по стоящей передо мной гостье.

На вкус из 21 века я бы не назвал ее красоту вызывающей или выдающейся, но какое-то странное очарование в ней точно было. Мягкий взгляд, искренняя улыбка, еще и волосы были собраны в две кички по бокам головы — совсем по-детски.

— Это называется балетный пучок, — Кшесинская проследила за моим взглядом. — Большинству хватает одного, но у меня волосы густые, и, когда занимаешься, только так их и можно удержать.

— Вы еще занимаетесь? — спросил я. — Мне казалось, вы сейчас уже стали больше покровительницей русского балета…

— Пока будут силы — буду заниматься, — балерина снова улыбнулась. — Балет ведь чем-то похож на армию. Пока девушки видят, что я могу сделать все 32 фуэте «Лебединого озера», я смогу вести их за собой. Ошибусь — смогу остаться частью стаи, и никто даже не покусится на мою еду, но вот вожаком после такого уже не быть.

Чем именно это похоже на армию, она прямо не сказала, но и так все было понятно. А я посмотрел на эту еще совсем молодую девушку с настоящим уважением. Совсем не тот настрой, который нужен на серьезный разговор.

— Вас кто-то послал? — я не выдержал и, пока совсем не поплыл, задал вопрос в лоб.

— А ведь у меня многие спрашивают именно это, — Кшесинская ни капли не обиделась. — Однако я всем отвечаю одно и то же: меня интересует только балет.

— Но зачем тогда вы здесь?

— Хотела познакомиться, — она пожала плечами. — Вы — герой этой войны, образ, который еще несколько лет, а то и больше, будет вдохновлять миллионы людей по всей стране. Я хотела увидеть вас вживую, почувствовать вашу силу, энергию… Теперь, когда я буду сама танцевать героев или даже ставить движения кому-то другому, в каждом из них будет немного от вас. А значит, мои балеты станут еще реальнее, еще более живыми.

Я не чувствовал в словах Кшесинской фальши, но в то же время поверить в них было очень непросто.

— И никаких покровителей, которые стоят за вами?

— А кто стоит за вами, Вячеслав Григорьевич? — балерина усмехнулась. — За некоторыми людьми действительно видны тени сильных мира сего, но за вами — просто пустота. Вы сражаетесь ради себя и потому что можете это делать. Я танцую тоже ради себя и потому что могу. Вы ищете союзников, чтобы сделать свою армию сильнее. Я ищу вдохновения, чтобы мои представления могли коснуться самой человеческой души. Все просто.

— А политика?

— Танцы — сами по себе.

— Верю, — неожиданно для себя признался я. — Но, если вы не работаете на врагов России… То почему бы тогда вам прямо не поддержать царя и свою Родину? Если вы скажете хоть одно слово, то весь русский балет пойдет за вами. И скажу честно, единение общества вокруг армии очень помогает на передовой.

— Мы уже говорили об этом и с Ники, и с Сергеем, — Кшесинская пожала плечами. — Кажется, очень просто поддержать своих, стать еще одним знаменем, но… Не знаю, поймете ли вы, Вячеслав Григорьевич, но я знаю каждую девушку, что сейчас танцует на высоком уровне. Все они любят Родину, но сумеют ли они правильно выразить это? Поверьте, мы не мудрецы и чаще занимаемся, чем читаем… Мне кажется, что сама идея, когда известный в чем-то одном человек начинает рассуждать о другом — это неправильно. Из-за него в итоге могут просто не услышать тех, кто на самом деле в этом разбирается…

В целом справедливо.

— Но просто же поддержать можно?

— А всегда ли армии нужно идти в атаку? Не нужно ли иногда отступить, перегруппироваться? А мы ведь, поддерживая, сможем только толкать вперед и ничего больше. А еще… Возможно, вам еще предстоит через это пройти, но когда ты делаешь то, что тебе спускают сверху, то внутри умирает какая-то малая часть души. У кого-то сразу, кто-то держится дольше. Но я видела, как очень хорошие балерины просто ломаются: они двигаются, но в них больше нет страсти, искренности, и они становятся никому не интересны. Так что я стояла и буду стоять на том, что русский балет и политика не должны смешиваться.

— Тем более, — я неожиданно понял кое-что важное, — русский балет, даже не поддерживая политику и армию прямо, одной своей славой делает нас сильнее. Сам по себе. Знаете, Матильда Феликсовна…

— Можно просто Матильда.

— Знаете, Матильда, кажется, вы помогли понять мне кое-что важное. Танцуйте, приносите России славу на своем поле боя, а я буду работать на своем.

— Вы интересный человек, — Кшесинская улыбнулась. — Спасибо, что поговорили, что поняли. И, если когда-то про эту войну напишут балет, я бы с радостью в нем станцевала.

Вот так мы и поговорили. Я еще несколько минут смотрел вслед этой еще молодой, но в то же время такой взрослой девушке. И внутри больше не было злости: только решимость, только готовность идти до конца. Возможно, так и должен работать русский балет?

Сергей Юльевич давно мог бы снять себе приличный дом, но предпочитал жить «на ногах», в собственном вагоне, когда в любой момент можно сорваться с места и приехать к нужному человеку. Сегодня, впрочем, нужный человек сам ехал к нему, и бывший министр финансов честно признавался себе, что возможность погонять Макарова была ему приятна.

— Заметили за ним что-то в последнее время? — спросил он у своего адъютанта. Тоже Огинский, как у Макарова, и если раньше Витте не обращал на это внимание, то теперь тоже считал определенным знаком.

— Мне удалось напомнить одному человеку из окружения своего младшего брата о том, чье слово на самом деле играет роль в империи, — быстро закивал тот. — Теперь мы получили подтверждения тем радиоперехватам, что нам удавалось добыть раньше. Каждое утро, ровно в шесть ноль-ноль, личный связист Макарова передает на восток одну и ту же фразу. В Корее хорошая погода.

— Точно на восток?

— Проводили замеры, сигнал сильнее всего именно с той стороны, а учитывая, что макаровцы используют направленные антенны… Точно!