Большие Песцовые радости (СИ) - Видум Инди - Страница 9

Кокон действительно оказался великоват, места в машине практически не осталось. Зато Песец внутри меня восторженно пищал от счастья.

«Отметить надо на карте, где мы это дело добыли. Там еще много коконов осталось. А пауков ты правильно не тронул: чем больше пауков, тем больше шелка. Не стоит подрывать фундамент под зданием, которое мы построим».

«Можно подумать, я бы с ними справился».

Проворчать-то я проворчал, но паучка на карте выставил, чтобы в следующий раз уже прямиком туда подъехать.

«А что сложного-то? В критической ситуации бьешь веером лезвий. У них лапы слабые на воздействие магией Льда, ломаются на раз-два. А без лап ни догнать, ни поймать. Так что ты почти не рисковал, зато добыча есть».

В противоположность Песцу Греков недовольно бухтел всю дорогу до последней точки и от нее — к месту дальградского Прокола. Очень уж ему не нравился «неоправданный риск» в моем исполнении.

Поход на Изнанку длился недолго, но все равно первое, что сделал Греков, выйдя с нее, — позвонил. Хотя, если бы было что срочное, Шелагин-старший мне сообщил бы, потому что связь мы продолжали использовать, не стали снимать. По ней можно достучаться и на Изнанку, правда с трудом.

— Все спокойно, — наконец сообщил Греков не столько мне, сколько себе.

Вот ведь. И отпустить меня без присмотра боялся, и что здесь без него произойдет что-то непоправимое — тоже. Ответственность, что на него одномоментно свалилась, была слишком большой и неудобной.

— Ни Стаминский, ни его дочь не появлялись? — поинтересовался я.

— Евгения Павловна заблокировала всем вход на территорию дворца. Но он пытался с ней созвониться.

— Не нравится мне это. Только драки за здание нам не хватало.

— У нее истерика. Немного успокоится и уберется, — равнодушно бросил Греков. — Павел Тимофеевич предложил ей слишком хорошие отступные, чтобы она и дальше дурила. Хотя я, если честно, предпочел бы решить по-другому. Потому что мирное решение сегодня приведет к немирным решениям завтра. И обойдется это все куда большей кровью.

— Проедем мимо — загляну? — предложил я.

Тащиться во дворец и шпионить желания не было, но вопрос с живетьевским сердцем до сих пор был не закрыт, что тревожило, пусть и не сильно.

— В кафе неподалеку завернем, — решил Греков. — Вроде достаточно чистые для него.

— Это да, — хохотнул один из бойцов. — Первый раз так на Изнанку сходили. Добычи много, а выглядим как будто с показа мод.

— Скажешь тоже, — отбрил Греков. — Где это ты видел показы мод с экипировкой?

— Закрытые для военных?

— То есть такие тоже существуют? — поразился Греков.

— А мне почем знать? Меня не приглашают же. Это ваш уровень. Как пригласят, так и расскажете.

— Шутник, — хмыкнул Греков и так и молчал до самого кафе, в котором я их оставил в компании своей иллюзии, а сам отправился во дворец проверять, что там с Евгенией Павловной.

Если она действительно решила устроить локальную войнушку с оставшимися верными ей слугами, то проще будет ее оглушить и вытащить наружу, чтобы не будоражила народ.

Найти Евгению Павловну труда не составило, хотя она находилась не в уже известной мне комнате, а в так называемой детской. Сердце Живетьевой тоже находилось при ней, в емкости, заполненной мутноватой красноватой жидкостью. Оно продолжало пульсировать, несмотря на то, что от него уже была отчекрыжена значительная часть. И не просто отчекрыжена, а скормлена ребенку, сыну Евгении Павловны, который сидел весь в слезах и соплях и давился очередным кусочком.

— Н-не могу больше! — он выплюнул почти пережеванный кусочек на тарелку и закрыл руками рот.

Его явно тошнило, как и меня от этой картины. А вот Евгении Павловне всё было нипочем. Она нависла над сыном и жестко сказала:

— Через не могу. Это просто мясо. Кусочек мяса и глоток зелья. До ночи ты должен съесть все.

На всякий случай я проверил ауру и убедился, что в емкости находится именно сердце Живетьевой. Более того, уже вокруг ребенка намечались проблески этой ауры, пока совершенно невнятные, поэтому к ним надо было присматриваться, но я был уверен: стоит мальчику употребить все, как аура станет куда как выраженней. Интересно, как Евгения Павловна объяснит изменения с сыном окружающим? Или после полного поедания все можно будет как-то замаскировать?

— Не могу. Оно живое, и оно не хочет, чтобы его ели.

— Конечно не хочет. Кто хотел бы, чтобы его ели? — почти ласково сказала Евгения Павловна. — Но здесь уж одно из двух: или ты съешь его, или съедят нас с тобой. Неужели ты совсем не любишь свою мамочку? Она так страдала, так мучилась, когда тебя рожала.

Ребенок вздохнул, посмотрел на мать, потом на тот неаппетитный кусочек, что лежал на тарелке, зажмурился и храбро отправил его в рот.

— Вот умничка. Теперь глоток зелья, — заворковала Евгения Павловна. — Я бы и рада повременить, но твой дед сообщил, что Шелагины знают о сердце и о том, что оно у нас.

Интересно, как это он сообщил, если Греков уверен, что связаться Стаминскому с дочерью не удалось? Видать, у них существует связь и на такой случай.

— Если его не будет, я смогу дать клятву, что сердце уничтожено. Это единственный твой шанс стать императором. Сердце Арины Ивановны станет частью тебя, и ты получишь лояльность всех, кто давал ей клятву.

Объяснение было слишком сложным для ребенка, он морщил лоб, пытаясь понять то, что говорит мама, а потом выдал:

— И мы сможем уничтожить всех Шелагиных?

— Да, мой дорогой. Мы убьем их всех.

Она отвечала столь радостно, как будто планировала не убийство, а поход на аттракционы. В ответ ребенок кровожадно улыбнулся и задвигал челюстями активнее.

— И попляшем на их костях, — невнятно добавил он.

— Непременно попляшем. А потом сожжем останки и развеем. А для этого нужно, чтобы ты сейчас съел вот столько. — Евгения Павловна, обозначила примерно кусок, после отрезания которого от сердца останется всего лишь треть. — И остальное — вечером. И все. Мы с тобой победители.

Зелье, которым ребенок запивал мясо, было темно-зеленым, тягучим, похожим по консистенции на густой сироп, но судя по тому, с каким отвращением его глотал ребенок, от сиропа по вкусу оно было далеко. Да и вообще вкусовыми качествами не особо отличалось.

Вставал вопрос, что делать с сердцем. Позволить Евгении Павловне скормить сыну всё я не собирался, но ребенок уже съел часть, а забирать прямо сейчас — она всполошится раньше времени. Запись я, конечно, вел, но не был уверен, что ее стоит показывать хоть кому-то.

Спохватился и отправил Шелагину-старшему сообщение.

— Стаминская скармливает сердце Живетьевой сыну. Говорит, что обязательства перейдут ему.

— Забирай остатки и немедленно ко мне вместе с Грековым.

— Позвоните ему для конспирации.

Честно говоря, я даже испытал облегчение, потому что с Шелагина сталось бы приказать немедленно убить обоих — и мать, и ребенка. Я понимал, что все равно этим закончится, но брать на себя такое не хотел бы.

Тем временем запланированный кусок живетьевского сердца был доеден и довольная Евгения Павловна убрала емкость с глаз сына в сейф. Сейф был в той же комнате, что и они, а уходить никто не торопился. Наоборот, Евгения Павловна начала вести воспитательную беседу, которая сводилась к тому, что всех врагов следует убивать сразу, а не ждать, пока они наберут силу. Я прикрыл кусок комнаты с сейфом иллюзией и под ней быстро вскрыл сам сейф. Сердце вместе с банкой отправилось в мой пространственный карман, а я — на выход, сопровождаемый кровожадным детским:

— Мы еще искупаемся в крови врагов, да, мам?

От ребенка, которого заставили есть вражеское сердце, ожидать нормальности было бы странно, и все же звучало это жутковато. И был рад, что очень быстро перестал все это слышать.

«Борьба за власть всегда была грязным делом, — заметил Песец, уловивший мои ментальные терзания. — Выскочить уже все равно не получится».