Жаворонок - Макгоуэн Энтони - Страница 5

7

Приблизительно в это время я обратил внимание, что сплошная серая пелена поменяла оттенок. Сначала я решил, будто это ещё сильнее сгустились тучи, но потом сообразил, что дело шло к вечеру. Невидимое за облаками солнце клонилось к закату.

Кенни еле-еле волочил ноги, двигаясь медленнее, чем трёхногий ленивец в патоке.

— Шевелись, Кенни, — сказал я. — Мы же не хотим, чтобы нас тут застала ночь, когда выходит на добычу гайтраш.

— Гай кто? — как я и ожидал, спросил Кенни.

— Гайтраш.

— Какой ещё на фиг гайтраш?

— Такой, которого ещё называют шагфолом.

Кенни нервно усмехнулся.

— Ты его выдумал.

— Не-а, не выдумал, — сказал я. — Это такой особенный йоркширский монстр, рыскающий по вересковым холмам. Иногда он принимает вид большой чёрной собаки, а иногда — лошади, но с когтями вместо копыт. И в виде собаки, и в виде лошади глазау него всегда красные, по ним-то его и узнают. Они ярко светятся в темноте.

— А что он с тобой делает? — спросил Кенни.

— Сбивает с правильного пути.

— А потом?

— Этого никто не знает, — ответил я.

— Почему?

— Потому что потом тебя больше никто не видит. Задумчиво помолчав, Кенни повторил вопрос: — А что он с тобой делает?

— Съедает.

Кенни понадобилось некоторое время, чтобы это переварить.

— Если тебя потом больше никто не видит, откуда узнать, что он тебя съедает?

— Оттуда. Это понятно по тому, что от тебя остаётся после того, как он тебя съел.

— И что остаётся?

— Кое-что и ничего, — сказал я.

— Так не бывает, чтобы сразу и кое-что, и ничего.

— А вот и бывает.

— Ну и что это? — спросил Кенни. — То, что остаётся?

— Дырка от твоей задницы! — крикнул я во всю глотку.

Кенни хрюкнул от смеха.

— Это, что ли, кожа и… э-э… кусочек задницы вокруг?

— Нет, просто дырка.

— Как это, как? Или ты про воздух, который в ней был? Но почему ты знаешь, что он оттуда?

— Потому что это твоя дырка от задницы, — сказал я. — Чёрная и вонючая.

Дальше я сдерживаться не смог и громко рассмеялся. Кенни засмеялся тоже, а потом улучил момент и пихнул меня так, что я не устоял на ногах и уселся в сугроб.

8

Через пару минут Тина встала как вкопанная и наотрез отказалась идти дальше. Кенни пытался тянуть её на поводке, но она упиралась всеми четырьмя лапами.

— Наверно, она устала, — сказал Кенни.

— Иди сюда, девочка, — сказал я и взял её на руки.

Тина вся дрожала, но на ощупь была тёплая. Нести её было совсем легко, потому что собачкой она была маленькой и почти ничего не весила.

Скоро мы подошли к ещё одной каменной стенке. Она была выше прошлой, и с Тиной в руках у меня вряд ли бы получилось через неё перелезть. Но немного в стороне в стенке оказались ворота. Мы с Кенни перелезли через них, потому что так было проще, чем их открывать, — они намертво примёрзли к земле.

Едва мы оказались по другую сторону ворот, Кенни издал истошный перепуганный крик и бегом понёсся через поле. В тот же миг передо мной мелькнул ворох чёрной шерсти, острые клыки и горящие красным глаза. Это был гайтраш, и он бросился на нас. Я сразу это понял, хотя и думал до сих пор, что всё это глупые россказни и что гайтраш существует только в старых книжках.

Я выпустил из рук Тину. Она залаяла, я завопил не хуже Кенни и со всех ног бросился за ним. Ошалевшая Тина путалась у меня под ногами, за ней по снегу волочился поводок.

Услышав позади потусторонний вопль неведомого существа, я оглянулся, почти всерьёз ожидая увидеть слюнявую пасть свирепого гайтраша.

Но вместо этого увидел трёх или четырёх чёрных овец. С испуганным блеянием они улепётывали от нас вдоль каменной изгороди и скоро растворились в белой мгле. Тина грозно зарычала овцам вслед. Чтобы она вдруг за ними не погналась, я схватил поводок.

— Кенни, это просто овцы! — закричал я, запыхавшись и давясь от смеха. — Это! Просто! Овцы!

Кенни успел убежать немного дальше, но притормозил, и я успел его догнать. Мы оба запыхались.

— Ага, я знаю, — соврал Кенни, и мы дружно захохотали. — Только никому не рассказывай, что мы испугались овец.

— Ещё чего, — сказал я. — Я же сам орал громче тебя.

Мы двинулись дальше к вершине холма, но скоро я перестал даже примерно понимать, где мы находимся. Меня здорово сбило с толку безумное бегство и ещё то, что перед этим мы отклонились в сторону, чтобы перелезть через ворота в изгороди. Вдобавок нас всё плотнее обступала серая мгла, и уже начинало казаться, будто ненастное небо опустилось до самой земли.

А потом снова повалил снег, уже не хлопьями, а тяжёлыми крупинками — было слышно, как они цокают по ткани куртки. Удирая от гайтраша, мы хорошенько взмокли, и теперь пот липко холодил нам спины. Всех троих — меня, Кенни и Тину у меня за пазухой — била мелкая дрожь.

— Мне з-з-здесь противно, — проговорил, стуча зубами, Кенни.

— Скоро мы отсюда выберемся, — сказал я и заставил себя улыбнуться. — И тогда — по картошке фри!

— Не хочу чёртову картошку, — буркнул Кенни. — Хочу домой. Хочу домой прямо сейчас!

И Кенни опять бросился бежать — на этот раз не от гайтраша, а туда, где, как ему казалось, тепло и неопасно.

— Кенни, постой! — крикнул я. — Подожди. Я не могу… У меня Тина!

Я побежал за ним, но быстро отстал. Он нёсся на своих длинных ногах, а я то и дело спотыкался, потому что с занятыми руками мне с трудом удавалось держать равновесие.

— Кенни, постой! — снова закричал я, но снег и холодное серое небо заглушили мой крик.

Я гнался за ним, всё время в горку, пока от напряжения у меня не заболели мышцы в бёдрах и окончательно не сбилось дыхание. Тогда я остановился и опять закричал, вернее, попытался закричать, но у меня не хватило сил. Вместо крика из горла вырвался протяжный хрип, перешедший в сдавленный кашель.

Я выпустил Тину на снег и сам опустился на колени. От бега я снова вспотел, но от пота мне, как и в первый раз, стало смертельно холодно. Я читал, что полярники больше всего на свете боятся вспотеть. Намокшая от пота одежда перестаёт защищать от холода, и человек насмерть замерзает.

Отдышавшись, я встал на ноги и что было сил закричал:

— Кенни!

И снова — словно я кричал в подушку — мой голос не смог пробиться сквозь стужу и метель.

Мне стало не по себе. Вдруг я так и не найду Кенни? Вдруг он с концами потерялся на этом дурацком холме? Я посмотрел на часы. Почти четыре. Уже начало темнеть. А Кенни совсем один в холодной мгле.

— Кенни! Кенни! — опять позвал я.

— Чего орёшь?

Это был Кенни. Тут, рядом со мной. Я схватил его и крепко обнял — от радости, но как бы ещё и в наказание.

— Кенни, — сказал я. — Ещё раз что-нибудь такое выкинешь, я всю твою оставшуюся жизнь буду съедать у тебя всю картошку.

Кенни потупил взгляд, но явно не из-за картошки фри.

— Я думал, что если побегу, то прямо за раз туда и добегу. Но выдохся.

Даже после того, как я выпустил его из объятий, мы стояли рядышком, касаясь ладонями. У нас в семье не принято говорить вещи типа «Я тебя люблю». Вместо этого ты подходишь к человеку и дотрагиваешься до его руки. Или вы вместе садитесь на диван смотреть телик, или шутите друг с другом, уплетая кукурузные хлопья. Или отец запускает свою большую грубую руку тебе в волосы и говорит: «Ну что, дурачок, закажем, что ли, пиццу».

Высунувшись у меня из-за пазухи, Тина облизала нам с Кенни лица. От её языка моему лицу стало сначала тепло, а потом холодно, прямо как спине — от пота.

— Где мы, Ники? — спросил Кенни. — Где мы?